— Китай, — сказала она, завершая одним словом портрет, который уже сложился в голове Дункана Макинтоша, — яркая, амбициозная и ненасытная. — Я буду работать в Китае.

— Папа!

Из дверей вышла Виктория и побежала к нему, толкая впереди тележку, набитую багажом и свертками с подарками, которые всегда в изобилии привозила домой. Рюкзачок через плечо, волосы убраны в хвост, и в своих голубых джинсах она выглядела лет на шестнадцать. Она крепко обняла его.

— Давай купим отель в Нью-Йорке.

— Виктория, это Вив…

Но китаянка уже исчезла.

— Папа, из-за этой так называемой Совместной декларации нам нужно начать вывозить капиталы из Гонконга. Нью-йоркский гостиничный рынок почти готов принять нас. Я уже присмотрела несколько старых отелей, которые мы можем превратить в отели-люкс.

— Это все твои вещи?

— Послушай меня…

— В машине. Твоя мама устраивает званый обед. Мы пригласили твоего друга Джеффа Грэя.

— Зачем?

— Его отец отходит от дел. Теперь Джефф будет управлять «Партридж энд Грэй».

— Джэфф идиот.

— Вот почему им нужна помощь Макфаркаров. Это самая крупная сеть универмагов в Азии.

— И хуже всех управляемых. Так как насчет моей идеи с отелем, папа? Я покончила с колледжем. Я хочу работать в Нью-Йорке.

— Думаю, что ты могла бы управлять нашей верфью.

— Ты хочешь, чтобы я строила джонка?

— Если тебе это еще удастся, ваше высочество.

Это были дни, когда он еще мог контролировать ее несколькими точно подобранными словами.

— Конечно, я смогу, — выпалила она, на какое-то время забыв об отелях и не зная о том, какую роль — он ожидает — она сыграет в его плане аннексии «Партридж энд Грэй» при помощи замужества.

Викки чувствовала, что «Мандалай» погружается.

— Папа! — прошептала она в тишине. — Вивиан твое первое приключение?

Яхта качалась на волнах, вызывая этим новые приступы боли в раздавленной груди Дункана. Он боролся с собой, пытаясь прийти в себя, а когда это ему немного удалось, Викки увидела новый, задумчивый свет в его глазах и подумала, что, возможно, он скажет ей правду.

— Было еще одно, до того, — прошептал он. — Очень давно. До того, как ты родилась.

Викки была немного удивлена. Она думала, что если Вивиан была не первым приключением, тогда у него их должно было быть много. Улыбка мелькнула на ее губах.

— Два за сорок лет? Это делает их серьезными.

— Да. Оба, — согласился он.

— А какой она была?

Отец улыбнулся. На какую-то секунду и острая боль, и его попытки справиться с ней исчезли с его лица, и в этот момент он казался очень молодым юношей.

— Обычная английская девушка. С которой было легче держаться на уровне, чем с твоей матерью. Мы были похожи.

— Что произошло?

Он глубоко и осторожно вздохнул; попытка справиться с болью стерла улыбку с его лица.

— Мне нужно было выбирать между ею и твоей мамой и Хьюго… Никто не любил так, как мы…

— Задолго до того, как я родилась?

— Ты была чем-то вроде ремонтных работ, ваше высочество. Твоя мама и я должны были скрепить печатью наши возобновленные «обеты».

— Мама знала? — спросила она, оцепенев от своего открытия, убитая тем, что в новом свете предстало главное сражение ее жизни. Она теперь наконец поняла «ваше высочество, Виктория». Да он ненавидел ее. Ненавидел то, что она символизировала. Он стал злопамятным и винил ее в том, что он отказался от своей любви.

— В то время я так не думал.

— Но все же?

— Господи… я попробую понять, — сказал он, — глядя назад. Разница в том, как мы обычно пили до того и как она стала пить после. Может, она знала… Может быть… Мы были в одинаковом положении — я и моя прекрасная госпожа… оба зажаты своими жизнями. Я был нетерпелив, как ты, мне, как бы это сказать, расставлял ловушки старик Фаркар. У нее было свое. Секс был грандиозным выходом. Она была такая прелестная… И ей так не хватало кого-то. Как Джеффу, Викки. Как твоему мужу. Как твоей матери. Посмотри, Викки, сколько птиц с перебитыми крыльями. Они повсюду.

— А Вивиан тоже с перебитым крылом?

Драконья Улыбка изгнала боль с его лица…

— Нет, насколько я мог заметить. Она птица высокого полета. Позаботься о ней, дорогая.

— Извини, папа. Но мне достаточно заботы о маме.

— Я имел в виду не в этом смысле, — прошептал он, закрывая глаза.

— Что ты имеешь в виду? Это предостережение?

Воздух заклокотал в его груди, и какую-то секунду он пытался подняться с палубы. Она взяла его руку и держала до тех пор, пока она не стала тяжелой.

— Папа!

Он повернул лицо к ней.

Но это просто голова наклонилась в сторону оттого, что море зашевелилось, и Викки начала плакать из самой глубины своей души от такого одиночества, которого не знала прежде. Все ответы найдены, все тайны отверзлись, но слишком поздно. Человек, который был индикатором ее жизни, источником ее амбиций и мужества, умер. Ей захотелось положить его на палубу, тогда он лежал бы с миром. Но море уже плескалось на палубе, потому что «Мандалай» тонула. Собрав все свои последние силы, она поднялась и, взяв конец леера, привязала его к яхте, построенной на его верфи, чтобы он не плавал в море совсем один.

Глава 17

До Викки стало доходить, что она серьезно ранена, потому что не в ее привычке лежать и умирать. Вокруг была опасность. Она должна что-то делать, встать, найти маленький плот, опустить его на воду и забраться на него. Жажда мучила, но у нее не осталось ни сил, ни воли…

Когда она опять открыла глаза, солнце было высоко над головой и море уже плескалось у ее груди. Яхта теперь была полностью затоплена. Даже крыша каюты, выступающей над палубой, была покрыта водой. Только верхнее леерное устройство все еще торчало, как проволочный забор вокруг двух деревьев-мачт. Викки увидела что-то оранжевое, уплывающее прочь, и с внезапным приступом страха поняла, что это ее спасательный жилет.

Тень пробежала по ее лицу. Викки подумала, что это опять мачта «Мандалая», но солнце не слепило за ней и воздух в тени был почти прохладным. Преодолев слабость, она повернула лицо к темноте.

Отец, привязанный к яхте, скользнул под воду. Обломок мачты исчез из вида. Викки почувствовала воронку воды из воздуха, тащившую ее вниз. Море сомкнулось над ее запрокинутой головой — вода была теплой, и рот наполнился соленой водой.

Вивиан Ло сидела на кровати, сердце ее билось тяжело и часто. Она видела во сне Дункана и опять закрыла глаза, сжимая их плотно-плотно, чтобы снова вернуть его образ. Он плыл на шхуне, стоя у штурвала, взгляд прикован к парусам, а не к морю, которое внезапно обрывалось на близком расстоянии от яхты.

Она смотрела на него сбоку с достаточно близкого расстояния, чтобы видеть его лицо. На него падал серый свет. Но Дункан не мог слышать ее предостережений. Там, где кончалось море, не было ничего — серый вакуум, шире, чем небеса, и глубокий, как вечность. Край его был ровным — вода удерживалась той же магической силой, которая позволила ей видеть то, что нельзя было остановить.

Она звала его по-китайски — язык, который он не понимал. Крича и плача, она пробовала все языки, на которых говорила: от шанхайского к путунхуа, от нинбоского диалекта к фуцзяньскому; но он не знал их, а она не могла вспомнить ни слова по-английски. Она все кричала и кричала на всех языках, которые знала, но он плыл вперед, безразличный, как любой гуйло, когда вслед ему несутся оскорбления уличных торговцев на китайских улицах.

Она открыла глаза, и Дункан исчез.

Вивиан встала, поспешила в душ и встала под горячую струю. Сон запал в душу. Внутри нее все похолодело от видения яхты на краю обрыва. Все еще покрытая мурашками, хотя она вытерлась насухо, Вивиан избегала смотреть на часы. Было уже почти четыре часа утра, когда она вернулась домой со скал Шэ-О. Но и тогда она лежала без сна. А сейчас осторожный взгляд через щелку в портьерах сказал ей, что было раннее утро. Слава Богу, офис закрыт. Хотя, может, было бы лучше пойти на работу, чем сидеть дома, гадая, все ли в порядке с Дунканом. Она подумала, не пойти ли ей в яхт-клуб и подождать его там. Но прием там всегда ледяной — у его жены было слишком много друзей.