Германа фон Берга принимал Вилли Брандт, он вел переговоры с Эгоном Баром и Хорстом Эмке, беседовал с Рихардом фон Вайцзеккером и Гансом-Дитрихом Геншером. Он передавал письма Ульбрихта и готовил официальные переговоры. Он был вовлечен в подготовительные беседа по поводу соглашения о пропусках и о Договоре об основах отношений между ФРГ и ГДР. Он готовил диалог между СЕПГ и СДПГ, как и переговоры нашего руководства с президентом западногерманского Объединения работодателей.

Возможности фон Берга переоценивались западногерманской стороной. Некоторые считали его полковником МГБ, а еще кто-то — важным политическим советником премьер-министра Вилли Штофа. Это вновь и вновь ввергало его в запутанные ситуации, так как настоящих полномочий на ведение переговоров у фон Берга не было. Хотя мы и пытались насколько возможно точнее проинструктировать его перед выполнением важных миссий, из-за колебаний руководства ГДР в германском вопросе, из-за политики, не опиравшейся на продуманную концепцию, это всегда было очень непросто. В зависимости от ситуации в политбюро, которая не в последнюю очередь зависела от ситуации в Москве, фон Берг должен был то искать контакт с западными партнерами, то демонстрировать безразличие в ответ на желание другой стороны встретиться с нашими представителями.

За свою работу Герман фон Берг был награжден серебряным орденом “За заслуги перед Отечеством”, но Мильке и контрразведка не доверяли ему. По их мнению, находясь на Западе, он слишком уж свободно рассуждал о проблемах ГДР. Его считали человеком, который в силу своих контактов был восприимчив к социал-демократическим идеям.

В ходе процесса в 1993 году мне ставилось в вину разведывательное руководство этим НС (сокращение от “неофициальный сотрудник”). Только из документов, которые Федеральная прокуратура обнародовала во время разбирательства, стало известно, что фон Берг работал для Главного управления разведки, но прокуроры отказались от его допроса в качестве свидетеля. Их интересам, конечно же, не соответствовало подтверждение того факта, что подготовка политики разрядки осуществлялась и через мою службу и что высокопоставленные политики Федеративной республики на протяжении многих лет поддерживали политические контакты с одним из моих сотрудников.

1969 год стал поворотным не только во внутренней политике Федеративной республики, но и в отношениях между двумя германскими государствами. 5 марта 1969 г. в Западном Берлине впервые был избран федеральным президентом социал-демократ Густав Хайнеман. Несколько месяцев спустя федеральным канцлером впервые стал социал-демократ Вилли Брандт. В Вашингтоне были ошеломлены этим, мы же считали такое развитие событий возможным. От наших источников в СвДП мы знали, что руководство партии во главе с Вальтером Шеелем и Гансом-Дитрихом Геншером стремилось к созданию социал-либеральной коалиции. Благодаря нашим доверительным контактам с Венером, Эрлером и Кюном, а также от источников, например от Гюнтера Гийома, мы знали и о стратегии СДПГ и, следовательно, смогли вовремя подготовиться к смене правительства.

Когда у социал-демократов начался отбор возможных кандидатов на правительственные посты, мы тоже стали искать в своей сети приемлемых людей. Мы регистрировали имена тех, кто предназначался для занятия этих постов в Бонне, и обращали на них внимание наших сотрудников. Если до сих пор речь шла прежде всего о том, чтобы, пользуясь нашими связями внутри СДПГ, усилить сопротивление приспособленческой стратегии руководства, то теперь задача заключалась в достижении позиций в правительстве и парламенте, которые позволяли бы влиять на их деятельность. Так, убежденному левому Фредди, о котором я уже рассказывал, надлежало в качестве депутата бундестага искать сближения с правыми во фракции СДПГ, так называемыми “работниками канала”. Без их поддержки его кандидатуру не могли бы выдвинуть на должность члена одного из важных парламентских комитетов. Следовало пытаться установить прочные связи и с другими социал-демократами, с которыми у нас до тех пор были лишь слабые контакты.

В важнейших случаях, как, например, в деле Винанда, я сам брал на себя решение задачи. Хотя Винанд вновь и вновь избегал встреч со мной, при контакте с другим депутатом бундестага, которого мы называли Юлиус, моя стратегия оказалась успешной.

Юлиус, активно работавший в 50-е годы в сфере коммунальной политики, журналист и депутат ландтага, в рамках партнерства между городами установил тесные отношения с одним бургомистром из ГДР. Нам удалось включить в эти отношения одного из наших людей. В конце 50-х годов мы дали Юлиусу возможность побеседовать, согласно его желанию, с премьер-министром Гротеволем. После этого наш человек смог, пользуясь обычной легендой, в качестве сотрудника Совета министров углубить контакт с Юлиусом. Благодаря обещанию строгой доверительности был сделан важный шаг к сотрудничеству.

В 1969 году Юлиус был не только депутатом бундестага, но и членом Совета Европы и важных комитетов обоих парламентов. Наш человек пригласил его в поездку по Советскому Союзу, которая состоялась летом 1969 года. Для углубления конспирации он получил заграничный паспорт ГДР на другую фамилию. Так как я в то же время проводил отпуск на Волге, была запланирована “случайная” встреча с Юлиусом. До тех пор на Западе не знали, как я выгляжу. Поэтому я и смог поначалу вьщать себя за важного представителя правительства, а потом предоставить все ходу разговора.

Мы попросили советских коллег об организационной помощи. Наши партнеры в Волгограде — бывшем Сталинграде — предложили мне виллу, которая была построена для встреч Хрущева с зарубежными государственными деятелями. Осмотрев здание, ще бросались в глаза плюшевая обивка мебели и хрустальные люстры, я счел его малопригодным для нашей цели и выбрал другое место — уединенный уголок, рай для рыболовов, который посещали в первую очередь пенсионеры. Мой водитель как-то раз уже привозил меня в это волшебное убежище.

Ощущение уюта у костра, почти культовая церемония приготовления ухи, которая потом была торжественно съедена, быстро заставили меня забыть об убожестве старых домиков из досок и ржавого гофрированного железа, служивших нам пристанищем. После того как рыболовы постепенно почувствовали доверие к странному немцу, который мог быть и русским, начался задушевный разговор до глубокой ночи — из тех, которые случались у меня в России только вдалеке от городов, особенно в Сибири.

В избе, искусно построенном из бревен доме одного из моих новых друзей, должна была состояться встреча с Юлиусом. Его привезли теплоходом на подводных крыльях. На мое приветствие он ответил очень сдержанно, не оттаяв и тогда, когда я провел его по деревне и показал прекрасные иконы в местной церкви. Я был в растерянности до тех пор, пока наш человек, сопровождавший Юлиуса, не рассказал мне о причине сдержанности. Они посетили мемориал в Волгограде и заглянули в книгу для гостей, в которой я незадолго до этого сделал запись, назвавшись своим настоящим именем и указав звание. Представитель правительства Вольф превратился в генерала госбезопасности.

Тем не менее вечером я привел Юлиуса в деревянный дом, где все уже было подготовлено к его приему. Стол был щедро уставлен самыми изысканными русскими закусками, в том числе большим количеством икры. Когда настроение поднялось, подали уху с пирогами, а затем пельмени, в приготовлении которых мы, бывало, состязались с братом. Я переводил разговор между Юлиусом и хозяином дома — одним из тех типичных русских рабочих, которые, несмотря на недостаток образования, говорили ясно, без недомолвок и обиняков и потому убедительно. Он рассказывал о войне, на которой погибли оба его сына. Слово “мир”, порядком затасканное в политике, в этот вечер обрело свое исконное человеческое звучание.

Когда в маленькой комнате собралось еще с десяток гостей, хозяин достал из шкафа свой старый баян, и мы стали слушать задушевные напевы, в которых полнее всего и выражается “русская душа”.