Но есть еще и другие сферы, в которых секретные службы, несмотря на весь накопившийся скепсис относительно их деятельности, могут быть полезны и могли бы сотрудничать на интернациональной основе. В качестве примера я хочу привести хотя бы борьбу с международным терроризмом и ширящейся наркомафией. К сожалению, все более укореняющееся среди политиков мышление в категориях “законности и порядка” приводит часто только к тому, что опасность терроризма и наркомафии становится оправданием для создания нового репрессивного аппарата внутри страны. Определенные круги слишком охотно используют любой повод для слежки за левыми организациями и для ограничения гражданских прав.
Что же касается атомной мафии, то существующие до сих пор методы борьбы с ней и международной координации этой борьбы даже в Приблизительной мере не отвечают на вызов, каковым является потенциал уничтожения, сконцентрированный в арсеналах этого оружия. Несмотря на первые скромные шаги атомного разоружения, ядерное оружие и средства его доставки угрожают не только безопасности отдельных государств и регионов, но все еще угрожают и миру на планете. Сообщения о введении в строй тайных сооружений в так называемых пороговых странах, которые, как правило, расположены в нестабильных или кризисных регионах, сигнализируют о скрытой опасности. Поскольку разведывательные службы будут обращаться к подобной деятельности, следует поставить вопрос: в чьи руки попадут добытые ими сведения и для каких целей? Подлинному мирному сотрудничеству этих служб все еще поставлены разнообразные жесткие ограничительные рамки. Поэтому борьба исподтишка продолжается и сейчас. Эта борьба отнюдь не является игрой, потому что она происходит во вполне реальном мире, обремененном проблемами.
Возможно, конец конфронтации между Востоком и Западом будет способствовать существенному ограничению бесконтрольной мощи спецслужб. Адмирал Шмелинг, чье требование упразднения спецслужб было расценено его коллегами, которые охотно говорят о реалистичности своего мышления, как утопия, имеет обыкновение возражать на этот аргумент тем, что наш мир нуждается в утопиях. К этому я мог бы добавить, что цивилизованный мир нуждается в правительствах, которые в своей политике отказались бы от демонстрации силы как в международных отношениях, так и применительно к гражданам собственной страны, а равно стали бы соблюдать правовые нормы в тех областях, в которых прежде этого не делалось. Без постановки такой политической задачи требование обуздать “монстров” останется лишь благим пожеланием.
Как бывшего руководителя разведки, исчезнувшей вместе со своим государством, — разведки, которая, по мнению одного американского коллеги, была самой лучшей, но проиграла эндшпиль, меня все же в первую очередь занимает не вопрос о будущей роли спецслужб. Я полагаю, что это только часть более крупного и более важного вопроса о роли власти в обществе, ее применении или злоупотреблении ею, особенно со стороны государства.
Эпилог
Заключительное слово на моем процессе 1993 года в Дюссельдорфе я закончил так: “В семьдесят лет как раз самое время задуматься над итогом своей жизни. Здесь в зале звучит слово “предательство”. Предал ли я что-либо из тех ценностей, которые высоко ставил на протяжении всего своего жизненного пути, дорогие людям, на которых я равнялся, моей семье? Мы заблуждались, многое делали неправильно, слишком поздно осознали свои ошибки и их причины. Но я был верен тем ценностям, ради которых мы хотели изменить мир. Это был высокий, возможно, слишком высокий замысел”.
Когда я оглядываюсь на свое прошлое, я с чистой совестью могу сказать, что не предал ничего, что было дорого моей семье и мне, а стало быть, и при достаточно критическом ретроспективном взгляде я не ставлю под вопрос ни свою жизнь, ни свои представления о ценностях. Наш след остался, остались и раны, и болезненные шрамы, но жили мы не напрасно.
Когда я вспоминаю свою юность в Советском Союзе, то думаю прежде всего не о преступлениях Сталина, о которых мне стало известно лишь позже, и не о пакте с нацистской Германией, а о жизни во время войны. Вторая мировая война была событием, глубоко перевернувшим жизнь многих людей. Она закончилась падением “третьего рейха”. То, что мы, немцы, боролись на стороне Советского Союза, против гитлеровских войск, не было предательством в отношении Германии. Пусть вклад моей семьи и других эмигрантов и был весьма мал по сравнению с теми жертвами и страданиями, которые выпали на долю народов, подвергшихся нападению, я все же не вижу причин стыдиться этой страницы моей биографии.
Столь же мало я стыжусь своего участия в стремлении ГДР в послевоенные годы обнажить корни национал-социализма, его военных преступлений, наиболее отвратительных из всех имевших место в истории. Под этим знаком и проходили первые этапы моей деятельности в секретной службе.
И при всей своей причастности к несправедливостям и жестокостям холодной войны я горжусь тем, что моя деятельность в секретной службе способствовала сохранению статус-кво в Европе и тем самым наиболее длительному мирному периоду в современной европейской истории и предотвращению ядерного ада.
Решительно выступая против попыток криминализовать историю ГДР и отрицать ее антифашистские корни, я все же никак не могу оспорить свою долю ответственности за теневые стороны ее системы и за причины ее краха. Со своей позицией и своей деятельностью я был частью этой системы, принимал участие в использовании ею власти. Иметь дело с властью всегда означает, что ты должен взять на себя ответственность за ее злоупотребления другими. Это я несу на себе как часть итога моей жизни.
С 1989 года я все время спрашиваю себя о причинах плачевного исхода нашего государства и о том, что я в соответствии со своей возросшей осведомленностью мог и должен был сделать последовательнее и решительнее. Меня сковывал не недостаток мужества, когда нужно было отстоять свое мнение. Скорее это было сомнение в том, что в той системе, как она сложилась, вряд ли можно было добиться чего-то стоящего с помощью открытого критического выступления. Как и многие мои друзья, я остерегался того, чтобы тронуть священную корову — закрепленную в конституции ведущую роль партии, хотя нам повседневно давали почувствовать, как эта ведущая роль душит в зародыше любое столкновение мнений, любую творческую дискуссию. Как зачарованные, мы ожидали смены поколений, изменений сверху, прежде всего в Москве, не понимая того, что мы сами себе связываем руки, делегируя все действия другим. В конце концов перемены сверху произошли, воплотившись в фигуре Михаила Горбачева. На него я тоже возлагал свои надежды, но очень недолго. Время истекло: модель общества, установленная в России в 1917 году, потерпела крах.
Что же остается от наших идеалов, от наших усилий превратить социализм в действительность? Мы верили, что честно следуем идеям, которые Маркс и Энгельс сформулировали в Коммунистическом манифесте. Мы верили, что способствуем построению общества, в котором великие идеалы Французской революции будут обладать большей жизненной силой, чем в капиталистической системе. Мы потерпели крах, но не потому, что внедряли в практику слишком много социализма, а потому, что слишком мало. Это мое твердое убеждение, так же как я убежден в том, что преступления, имевшие место при Сталине, — это не преступления коммунизма, а преступления против коммунизма.
Мой путь к социалистическому движению начался в то время, когда при Сталине понятие свободы отдельной личности уже было принесено в жертву безусловному подчинению партийной доктрине, безусловному послушанию, которое в конечном счете ничем не отличалось от рабского повиновения властям всесильного государства, в то время когда циничные властители обратили идеалы во зло, дабы манипулировать дисциплинированным обществом.
Реальность в обществе ГДР все более отдалялась от демократии и социализма, и тем самым ее общество было задушено, а система разрушена. Но без демократии как необходимой предпосылки наше общество неизбежно проигрывало в сравнении с плюралистической демократией развитых капиталистических стран. Большая социальная защищенность не могла перевесить отсутствие свободы передвижения и постоянную регламентацию свободы выражения мнений.