Сегодня мы оба — граждане Федеративной республики. Когда я размышляю об этом, на память приходят слова, сказанные Порстом в 1968 году: “В Федеративной Республике Германии я у себя дома, и притом со своими взглядами. Я все еще верю, что Федеративная республика — страна, где можно придерживаться мыслей, отличающихся от официальных норм. Я выбираю свободу движения влево, так как свобода двигаться вправо давно уже стала чем-то вроде моды”.
Вильям Борм был одним из интереснейших людей, с которыми я познакомился за время работы во главе разведки. Связь с этим политиком длилась около двух десятилетий — до моего ухода с поста начальника Главного управления разведки. Вскоре после этого Борм умер в возрасте девяноста двух лет.
Моя служба вышла на деятеля западноберлинской организации СвДП Борма в конце 50-х годов, когда ему оставалось отбыть в Бауценской тюрьме совсем немного из тех девяти лет, к которым его приговорили за “подстрекательство к войне и бойкоту”. Истинная причина девятилетнего заключения и интереса моих людей к Борму состояла в том, что его подозревали в работе на английскую разведку в ГДР. Два сотрудника моего управления разыскали Борма в тюрьме. В ходе беседы он выразил готовность продолжить контакт с ними после освобождения. В 1960 году он был избран председателем западноберлинской земельной организации СвДП и введен в правление партии. Вскоре после этого он связался с сотрудниками разведки, посещавшими его в Бауцене. Я почувствовал любопытство и решил сам взглянуть на этого человека.
На нашей конспиративной вилле появился высокий худощавый человек, перешагнувший 65-й год. Первое впечатление от его появления точно описывалось прозвищем “сэр Вильям”, которое дали Борму “молодые демократы” — члены молодежной организации СвДП. Даже небрежно одетый, он всегда казался элегантным и изысканным. Сын гамбургского фабриканта, судя по всему, сохранил нечто от того, что вкладывается в понятие “господин”.
После нашей первой беседы мы встречались регулярно. Наши взгляды совпадали в том, что касалось неприятия проамериканской политики Аденауэра, перевооружения ФРГ и понимания настоятельной необходимости взаимопонимания между двумя германскими государствами. Основываясь на этом, Борм обсуждал со мной свою политическую деятельность — сначала в западноберлинской организации СвДП, а затем на пути в бундестаг.
О роли Борма в западноберлинской политике свидетельствуют мемуары Вилли Брандта. Перед выборами в бундестаг 1965 года, на которых Брандт был выдвинут кандидатом в канцлеры, было немало спекуляций о возможности участия СДПГ в правительстве, в том числе и в форме малой коалиции со СвДП. Уже за два года до этого Борм обсудил со мной план такой коалиции в западноберлинском сенате и реализовал его, убедив Брандта в правильности такого замысла. Но для Бонна, вспоминал Брандт в своей книге, было еще рано: “В разговорах по существу я узнал, что это (коалиция СДПГ — СвДП. — Прим. пер.) было неосуществимо. Если оставить в стороне содержание бесед, то для тайных выборов канцлера не хватило бы голосов. Уважаемый берлинский коллега из СвДП Вильям Борм объяснил мне причины и сказал: “Не делайте этого””.
Во время следующих выборов в бундестаг в конце сентября 1969 года предпосылки изменились. При минимальном большинстве голосов этот бундестаг, первое заседание которого началось речью председательствующего по старшинству Вильяма Борма, провозгласил рождение социал-либеральной коалиции. Борм был одним из источников наших сведений, которые помогли нам, как в мозаике, составить картину эволюции Вилли Брандта от солдата холодной войны и политика фронтового города к стороннику “новой восточной политики” взаимопонимания. Информация моей службы побудила Ульбрихта осторожно скорректировать свои высказывания об отношениях между ГДР и ФРГ. Это свидетельствовало о его хорошем чутье. Хонеккеру в то время было еще далеко до такой тонкости восприятия.
В отношении Борма к моей службе решающей была возможность обмена мнениями, равновесие между “дать” и “брать”. Во мне он видел компетентного и в то же время неортодоксального собеседника, от которого он мог ожидать важной информации, давая, в свою очередь, важную информацию нам.
В разговорах на частные темы я еще больше узнал Вильяма Борма как человека. О том, что в первую мировую войну он ушел на фронт добровольцем, а в годы Веймарской республики вступил в праволиберальную Народную партию, я знал. В “третьем рейхе” он как руководитель предприятия получил звание “фюрера военной экономики”. После взятия Берлина советские власти его не арестовали только потому, что все военнопленные, рабочие его предприятия, говорили о нем только хорошее. Членом нацистской партии он не был никогда и, тем не менее, говорил о своей “виновности”, поскольку не оказывал сопротивления. Это беспокоило его до конца дней, и об этом он говорил публично. Никогда более он не допустит, чтобы несправедливость не встречала отпора. “Не в том ли заключается мужество, чтобы отстаивать свои убеждения?” — спрашивал он.
В этих беседах я больше узнал и о взглядах Борма как либерала, и о некоторых других сторонах мировоззрения, поддерживавших его во время ареста. Это было масонство, которое в понимании Борма представляло нечто общее с либерализмом: братство и служение — эти центральные понятия масонов определяли для него суть либерального мышления. Понятие либерализма в конце концов он отверг, потому что оно, по его мнению, перестало быть свободным и независимым течением, а вместо этого сомкнулось с оппортунизмом, делячеством и чистоганом.
Его политические максимы сделали старого либерала Борма патернальной фигурой для молодой части партии, которой он отнюдь не противостоял как умудренный знаниями, а был ее единомышленником. В своем мышлении он сам был молод и радикален. Он часто повторял фразу: “Еретическое сегодня станет банальностью завтра”.
Когда правление СвДП высказалось за “двойное решение” НАТО, Борм был его единственным членом, голосовавшим против. В 1981 году, призвав к борьбе против “атомного самоубийства”, он встал во главе оппозиции внутри партии. В августе того же года “Шпигель” опубликовал остро критическую статью Борма в адрес внешней политики тогдашнего министра иностранных дел Геншера.
Насколько непринужденно Борм вел себя с моими людьми и со мной, свидетельствует та открытость, с которой он характеризовал своих коллег по партии. При всей своей точности она никогда не носила характера доноса. Геншера он считал комбинатором на вторых ролях, но никак не стратегом. Он озабоченно наблюдал, как в Бонне Геншера все чаще видят на так называемых частных встречах с Гельмутом Колем. Он порицал Геншера за то, что тот готов был сделать поворот назад в политике, но он не считал его непорядочным как личность. Только еще набиравшего тогда силу Юргена Меллемана он просто презирал и насмешливо называл его Мюммельманом (зайцем). Геншера он критиковал за то, что тот поддерживает именно таких карьеристов.
Борм, казалось, не собирался порывать со СвДП, и тем более неожиданным был этот разрыв для нас. Последствия, которые вызвало вступление СвДП в правительственную коалицию с ХДС, опрокинуло все политические расчеты. Заявив протест, партийная оппозиция в ноябре 1982 года покинула зал заседаний берлинского съезда СвДП. “Неужели я после этого должен был остаться сидеть там?” — спросил меня потом Борм.
Это было концом его партийно-политической карьеры. Правда, сторонники избрали его почетным председателем вновь основанной Партии либеральных демократов, но сам он трезво считал, что у этой партии нет будущего.
С этого времени Борм полагал своей задачей и полем деятельности движение за мир. Он также занялся мемуарами, в чем я его поощрял. В 1981 году его видели в ряду левых демонстрантов и как оратора на 300-тысячном митинге в Бонне; в следующем году вместе со многими известными людьми он был инициатором Манифеста мира 1982 года. Осенью 1983 года он участвовал в более чем миллионной демонстрации против предполагаемого размещения на территории Федеративной республики атомного оружия США. Когда в ноябре после бурных дебатов бундестаг большинством голосов одобрил размещение ракет и первые “Першинги-2” были привезены в хранилище в Мутлангене, 88-летний Борм сидел вместе с другими демонстрантами в парке около ракетной базы. Долгий жизненный путь привел его от службы добровольцем в кайзеровской армии в лагерь последовательных противников войны.