В ноябре того же года мы с Мильке были у Юрия Андропова. В отличие от наших предыдущих встреч, председатель КГБ оценивал политику СДПГ менее дифференцированно, заняв столь же критическую позицию, что и Брежнев. На мое возражение, что-де наша информация доказывает серьезное отношение Брандта к разрядке, Андропов предостерег от иллюзий. По его словам, даже если боннский канцлер субъективно и руководствуется доброй волей, едва ли существуют достаточные предпосылки для настоящих изменений.

Мильке смог прилететь домой с вестью о том, что все остается по-старому. Мне же советский офицер связи Олег Герасимов, с которым у нас были доверительные отношения, дал понять, что Москва подходит к переговорам с ФРГ прагматически, а не начетнически.

В отношениях со своими собеседниками Брежнев без труда входил всякий раз в ту роль, которую считал подходящей. В то самое время, когда он побуждал руководство СЕПГ занять жесткую позицию в отношении ФРГ и укреплял его неприятие социал-демократии, тайные эмиссары, уполномоченные им и Брандтом, уже осуществили поворот в отношениях между Бонном и Москвой.

Брежнев хотел сам контролировать процесс открытия на Запад. Ничто не могло быть ему неприятней, чем самовольные, трудно поддающиеся наблюдению контакты между ГДР и ФРГ. Советские эксперты по германским делам к тому же гораздо реалистичнее, чем руководство СЕПГ, оценивали настроение населения ГДР. Они боялись “втягивающего” воздействия более богатого Запада и успеха боннской пропаганды, нацеленной на чувство национальной общности немцев.

Во время одного праздничного мероприятия, посвященного 20-летию министерства госбезопасности, я почувствовал, как противоречиво руководство ГДР реагировало на развитие событий. Ульбрихт расставил примечательные новые акценты, подчеркнув в своем тосте самостоятельное развитие ГДР. Между строк я прочитал и отмежевание от советских представлений о политике в германском вопросе. Совсем другую позицию занимал Хонеккер, который в своей приветственной речи игнорировал изменения, происходившие в Бонне, н хвалил наших разведчиков за то, что они “благодаря своей мужественной работе узнают о западногерманских реваншистских планах”. Вслед за тем во время переговоров о встрече глав правительств двух германских государств Хонеккер предостерегал, что Бонн хочет, “используя политику наведения мостов, конвергенции и экономической помощи, нанести удар по социалистическим странам”. Только посвященные почувствовали уже тогда, что Хонеккер следовал жесткой линии Москвы, чтобы очернить Ульбрихта в глазах советского руководства.

В соответствии с этой стратегией запланированная встреча между Штофом и Брандтом получила в госбезопасности кодовое название “Конфронтация 1”. Противоречия внутри партийного руководства отчетливо проявлялись в сменявшихся инструкциях, которые поступали ко мне для нашего связного с руководством СДПГ Германа фон Берга.

Когда 19 марта 1970 г. состоялась встреча в Эрфурте, казалось, пессимистические прогнозы подтвердились. Несовместимы были уже исходные позиции глав двух правительств. Штоф настаивал на признании ГДР как предпосылке дальнейших переговоров, Брандт хотел вести переговоры об “облегчении человеческих отношений” между двумя германскими государствами.

Уже в первый день обоснованными оказались опасения госбезопасности, что события могут выйти из-под контроля. Несмотря на все заблаговременно принятые меры безопасности, сотни людей прорвали кордоны перед гостиницей “Эрфуртер хоф”, резиденцией Брандта, и скандировали “Вилли, Вилли!”, имея в виду отнюдь не Вилли Штофа. После некоторого колебания Брандт и Штоф появились на балконе перед ликующей толпой. Канцлер был явно растроган.

Этот опыт оказал на Мильке долговременное воздействие. С тех пор во время визитов политических деятелей с Запада аппарат госбезопасности держался в напряжении, степень которого трудно себе представить. Сотрудников использовали не только для охраны, им приходилось изображать и прохожих, посетителей музеев или театральных зрителей. К такого рода заданиям привлекались и сотрудники моего Главного управления. Даже указание на то, что такая практика ставит под угрозу их безопасность во время поездок за границу, не освобождало нас полностью от их использования в этих целях.

Визит в ГДР вызвал симпатию и уважение к Брандту. Для многих людей он стал воплощением надежд, связанных с разрядкой. Из этого события и я сделал оптимистический вывод, записав в дневнике, что эрфуртская встреча может “поставить новый акцент с точки зрения дальнейшего развития событий” и “оказаться знаком понимания необходимости прекратить длительную фазу холодной войны в послевоенное время”.

Руководство СЕПГ оценивало результат со смешанными чувствами. С совещания в Москве, состоявшегося вскоре после встречи, Хонеккер и Штоф вернулись со следующей ориентировкой: теперь Брандту следует поразмыслить о международно-правовом признании ГДР и принятии двух германских государств в ООН.

В соответствии с этим запланированная вторая встреча глав двух правительств 21 мая 1970 г. получила в министерстве кодовое название “Конфронтация II”. Так как переговоры проходили в Касселе, нагрузка для госбезопасности в этот раз была незначительной. Наряду с личной охраной в составе делегации находились сотрудники моего Главного управления.

Использование западногерманской службы безопасности в Касселе едва ли обошлось ей дешевле, чем нашей в Эрфурте, и, тем не менее, там произошли столкновения. Взвинченные юнцы разорвали флаг ГДР, и из опасения новых эксцессов пришлось отказаться от запланированного Штофом возложения венка.

В конце бесед, прошедших безрезультатно, Брандт спросил: “А что теперь?” Штоф ответил: “Нужна пауза, чтобы обдумать положение”. Мои сотрудники сообщали об их неофициальных контактах, о том, что в окружении Брандта существует желание продолжить переговоры, даже если при этом станут необходимыми уступки. Один из наиболее доверенных сотрудников Брандта Конрад Алерс сказал Герману фон Бергу: “Мы едины насчет того, что признание состоится, но мы еще не можем пойти на него: с внутриполитической точки зрения — из-за июньских выборов, а по внешнеполитическим причинам — из-за позиции союзников, особенно США, и из-за позиции ГДР”.

Не прошло и трех месяцев, как Москва и Бонн согласовали “германо-советский договор”. За две недели до встречи Брандта и Брежнева, во время которой должно было состояться подписание документа, Хонеккеру пришлось посетить Брежнева. В ходе беседы кремлевский лидер резко выступил против амбиций СЕПГ, намеревавшейся “помочь правительству Брандта и сотрудничать с германскими социал-демократами”. Между ГДР и ФРГ не должно быть сближения. Генеральный секретарь даже счел необходимым добавить: “Эрих, у вас ведь стоят наши войска, не забывай никогда об этом. Без нас не было бы ГДР”.

Головомойка, собственно говоря, предназначалась Вальтеру Ульбрихту. Первый человек в СЕПГ очень тщательно читал мои сообщения и анализы, доверяя скорее им, нежели документам, которые фабриковали сотрудники его аппарата. Ульбрихт, всегда не доверявший советской политике в германском вопросе, очевидно, разглядел двойную игру Брежнева. Он начал осторожно формулировать подходы самостоятельной политики в отношении ФРГ.

Но большинству руководящих функционеров СЕПГ жесткие руководящие указания из Москвы пришлись как нельзя кстати. Я сам столкнулся с этим в начале августа 1970 года, во время отпуска, который я с семьей проводил в доме отдыха болгарского государственного руководства для высокопоставленных зарубежных гостей. Немецкие сотоварищи по отпуску даже во время солнечных ванн рассуждали об опасности восточной политики Брандта. Если согласиться с ней, полагали они, под угрозой окажется безопасность и даже существование ГДР. С непривычной откровенностью они строили прогнозы свержения Ульбрихта и прихода к власти Хонеккера.

Казалось, их не беспокоил и предстоящий визит Брандта в Москву. Они исходили из того, что Кремль будет рассматривать визит канцлера как событие низкого протокольного ранга и обращаться с Брандтом как с любым государственным деятелем Запада. Мне доставляло мало удовольствия портить себе отпуск такого рода дискуссиями. Я сказал только заведующему международным отделом Центрального Комитета Паулю Марковски, одному из немногих рассудительных отпускников из ГДР: “Они удивятся”.