…Не спится Путяте-жрецу. Не лежится на ложе удобном. Вроде месяц не был дома, пока заканчивали войну, да вели пленников в град. А вернулся – и не узнать жильё. Чисто всё, вычищено, вымыто. И посуда появилась незнакомая, и печь не остывает, топится постоянно, а потому не дымит, не коптит, чисто выбеленная мелом. В сараях да овинах жито и репа лежат, связки грибов сухих, да маиса, лука и чеснока. На дворе птица бегает, овечки две в стойлах блеют, корова тяжёлая приплода ждёт. Откуда что взялось? Обмёл сапоги меховые, снял, поставил. Одел ноги в постолы валяные, сбросил с плеч одежду пропотевшую, потом пахнущую. Налил воды, в вёдрах новеньких стоящих у печи, обмылся наскоро. Всё-равно сегодня в баню идти. Заглянул в печь – каша стоит с мясом, хлебушек свежий, тёплый, пирожки-шанежки сладкие, только испечённые. Откуда? И где… Додумать не успел – дверь хлопнула в сенях, а следом и в избу ведущая отворилась, шагнула через порог скво, в руках охапку дров тащит. Увидела мужчину дома, охнула, поленья из рук посыпались. Медленно подошла, поклонилась по славянскому обычаю, рукой пола коснувшись. Потом села напротив, руки на коленях скрестив, замолчала. Только губы дрожат мелко-мелко. Волнуется. Для жреца страсти людские, что книга открытая. По мелким, незаметным для другого приметам читает душу Путята. Чуть шевельнулся, подхватилась женщина, вскочила. Торопливо скинула с плеч шубку, оставшись в поневе и рубахе, сбросила с ног валенки, переобулась. Метнулась к печи, застучала мисками, спешит накормить мужчину. Наложила того, другого, третьего. Поставила с поклоном, хлеба отрезала, положила перед ним. Снова села, ждёт. Путята отведал – понравилось.

- Сама варила?

Головой кивнула в ответ. Однако… 

- А сама сего не ешь? Или сыта?

Впервые голос подала с его появления:

- А можно?

- Можно.

Положила и себе. Сидят оба, ложками стучат. Покончили с едой, скво снова подхватилась, унесла посуду. Потом помоет.

 - Откуда?

 Показал рукой на двор. Тихо ответила:

- Шаман к себе в типи скво привёл. Вождь распорядился. Чтобы скво без дела не сидела.

- Так…

Протянул жрец. Задумался. Опять братья его неправильно поняли. Да и не только они, кажется… Ничего не сказал больше. Спросил лишь:

- Баню сегодня на подворье княжеском топить будут?

- Я… Топлю. Вчера воин был. Сказал – сегодня мужчина дома будет. Топи. Я топлю.

- А что, у нас теперь и баня есть?

Подивился Путята. Кивнула женщина. Вдруг краской залилась. Но промолчала. Потом опять спохватилась:

- Уже готова. Жарко.

Обрадовался жрец – не надо куда-то идти. Попариться, да сразу домой. Не по улице распаренным идти. Лепота! Поднялся, одёжу новую, свежую, из сундука своего вытащил:

- Тогда – показывай.

Ещё пуще прежнего женщина побагровела, но слова не промолвила поперёк. Послушно встала, обулась, оделась, двери распахнула, шагнула из избы во двор. Провела по нему – отметил жрец, что тот чисто вычищен, завернула за овин – и верно, сияет свежим деревом небольшой сруб, из трубы дым курится. Шагнул внутрь – и точно, баня. Теплом пахнуло жарким, сухим. Лепота. Кивнул ей головой – мол, можешь идти. Ещё пуще побагровела, того и гляди, вспыхнет, умчалась, голову опустив. А он разделся неспешно, открыл двери парной, и дух захватило – натоплено жарко. Каменка пышет – не подступиться. Посидел чуток – всё тело потом пробило, катится он по коже крупными каплями, проступает через поры. Посидел, окатился водой – смыл дурную воду. Снова на полок взобрался, млеет. Потом спустился, ещё дров в топку кинул, снова наверх влез  - красотища… Протянул руку, ковш кваса зачерпнул, плеснул на камни белые. Шваркнуло, струя пара ударила, пахнуло летом, травами духмяными… Даже зажмурился от удовольствия Путята. Да чу, дверь чуть слышно стукнула, одна. Наружная. Показалось? Может, барашек молодой балуется, колотится головёнкой с прорезающимися рожками в доски? Лень подыматься. Разомлел жрец. Истома сладкая по всем членам растекается. Прикрыл глаза от удовольствия вновь… И вдруг холодом пахнуло. Что за… Вскинул голову – на пороге стоит Чепи. Нагая. Уже разделась. Тоже пришла. Мыться… Перехватила его взгляд изумлённый, губу закусила, шагнула… Вперёд… Но наверх не полезла – расстелила рядно, улеглась ниже. Не привыкла ещё к жару, которым славы парятся. Голову в руки вытянутые уткнула. Не смотрит на мужчину. Смущается. А краска стыда по телу растекается. Или от жара кожа потемнела? Путята приподнялся на своей полке, глянул на неё сверху вниз. Не рожала ещё. Ни разу. Ему это сразу видно. Уже пришла в себя после голода. Отъелась, округлилась. Ноги ровные, округлые. Бёдра налились. Стан тонкий. Но это не от того, что последнее время испытала. По косточкам её видно, что от рождения. И кожа уже чистая. Пропали язвы, очистилось тело. Как стали её отварами поить, да появились в пище лук с чесноком – куда что делось только. И волосы погустели. Блестят, как вороново крыло. Они у неё, оказывается, длинные. До самых пяток узких. О! А кожа то на ступнях совсем как у славов – беленькая. Точнее – розовая! А скво, словно взгляд его чувствуя, всё алеет и алеет… Потом, похоже осмелилась, оторвала голову от рук, повернула шею длинную, посмотрела на его голову, с полка свесившуюся  вопросительно.

- Веник возьми. Знаешь, для чего?

Их Путята сразу, как вошёл в парную, в воду поставил запариваться. Уж этого добра он по лету наготовил – как же славянину без бани?  Скво кивнула, поднялась, дёрнулась было руками прикрыться, да отвернулся уже к стене мужчина. Она ещё кваса на камни раскалённые плеснула, пар ударил, зашкворчал довольно, банник добр нынче, видно. Ну так хозяин впервые париться. Надо себя показать, а то обидится – позовёт нового банника. Этот может. Он же жрец, с Богами разговаривает… Первый раз его ударила скво несмело. Даже не почувствовал задубевшей кожей. Недовольно произнёс:

- Сильнее! Со всей силы!

…Ну да силёнок у ней ещё не так много, как подумал. Выдохлась быстро, а он только во вкус вошёл. Стоит возле него, руки опустила обессилено. О том, чтобы прикрыться и забыла… Поднялся он с полка, тогда и охнула женщина. А Путята её толкнул на лавку… Упала, словно подкошенная, глаза закрыла, губу закусила… Ну. Всё… Сейчас… А мужчина веник другой взял, встряхнул, да как начал её охаживать… Закричала скво испуганно, потом затихла. Прошёлся по ней жрец веничком дубовым не раз, не два, а несколько. Потом окатил водой ледяной, завизжала скво от неожиданности, а Путята  опять её веником, веником… Сомлела. Вынес в предбанник, чтобы отдышалась, простынёй чистой накрыл льняной, сам – обратно. Распарился, да как выскочит во двор через предбанник, и сугроб у забора! Благодать неземная! И назад! И опять на полок, и снова в сугроб!!! Скво смотрит на него круглыми глазами, а Путята млеет. Как же ему баньки не хватало… Потом сидели в избе прохладной, после бани то, вдвоём. Чепи чуть осмелела. Рядышком пристроилась, на лавке рядом с ним, уже чуть отошла. Пили сбитень горячий. А после сморило мужчину. Не спал почти последние дни – столько всего выдалось… Проснулся ночью -  лежит рядышком скво на ложе. Дышит ровно. Обняла его рукой во сне. Носиком в плечо уткнулась. На лице – улыбка загадочная. Его женщина. Но не жена… С утра – по хозяйству. Теперь подворье большое, богатое. Одной скотины эвон, сколько. Как же она одна управлялась без него? И дров нарубить-наколоть, и навоз да помёт прибрать, скотине зерно запарить, птицу накормить… Много дел у хозяина. Ой, как много! Да не в тягость эта работа – зато сыт! Так и зажили. Едва Путята дома появился – опять к нему народ потянулся, детишки зачастили. И всё бы ничего – да как приходят отроки и девицы сказки послушать, сядет и Чепи с ними, сидит тихонько. А глаза тоскливые-тоскливые, когда то на одного гостя взгляд упадёт, то на другую… Не спит с ней Путята. Не в том смысле, что вообще в разных местах они ночуют, а в смысле, как с женщиной. Не делает её своей женой. Просто живут двое под одной крышей, одно хозяйство ведут… Так и зима кончилась. И весна. И лето идёт. Ушли отряды дознатчиков землепроходцев. Уплыли корабли в Аркону Благословенную – и всё так и идёт у них по прежнему. Не может Чепи одеть пояс женский, с ножиком, да ключами. Не носить ей видимо убор женщины замужней, детей имеющей… А нынче, в жарком месяце Грознике [66]проснулся Путята от тихого плача. Резануло словно ножом по сердцу - лежит рядом скво под одеялом, вздрагивают плечики от беззвучных слёз, что по щекам катятся. Не выдержал жрец, поднялся. Взглянул на неё сурово – во двор вышел. А там – словно накатило нечто: открылись вдруг небесные врата перед ним, появился на пороге Святовид, Отец Богов, поманил жреца рукой – подойди! И смотрит сурово, и одновременно – с печалью. А за спиной Верховного Бога две тени маячат, Перун-воин, и не поверил Путята увиденному – Маниту стоит с початком маиса, в уборе из перьев. Тоже манит – зайди, жрец… И длинная светлая дорога перед человеком, из лучей лунных, звёздами озарена, спустилась с небес на землю. И выросли вдоль неё, словно часовые, дии и девы лесные и озёрные, берегини Рода-Племени Славянского. Закудрявились вдруг леса призрачные, белоствольные, из берёзок родных, послышался гудок пастуха, стадо небесных коров выпасающего, песни раздались протяжные, напевные… Шагнул Путята на дорогу. Сделал шаг, другой, третий. Нет, не ложно то видение. Истина. Значит, не забыл славов Святовид. Помнит. И сразу легче стало у жреца на душе. Смог, наконец, распрямиться человек, сбросить с плеч ношу неимоверную…