Юрий начал понимать, к чему клонит собеседник, и с трудом сдержал улыбку.

— Да я, собственно, не собирался…

— А вы соберитесь! — горячо перебил его Биткин. — Соберитесь! Это же может получиться такой скандал, что я вас умоляю!

— То есть вы хотите дать информацию, — предположил Юрий.

Как он и ожидал, Биткин сразу увял.

— Вы меня не совсем правильно поняли, — сказал он, нервно протирая очки. — Я бы с радостью, но у меня трое детей. Прелестные крошки, но немного странные: все время хотят есть и наотрез отказываются посещать школу в своем натуральном, природном виде… А вот Дымов, Александр… Ну…

— Ему нечего терять, — подсказал Юрий.

— Для русского вы удивительно быстро соображаете, — похвалил его Семен Аркадьевич. — Вот именно, нечего терять! А небольшой заработок ему, наоборот, не помешает.

— Тоже верно, — согласился Филатов.

— Я вас умоляю! — шепотом воскликнул Семен Аркадьевич. — Или вы думали, что Семен Биткин позвал вас сюда, чтобы рассказывать сказки? Я же понимаю, что пресса — это серьезно. Представляю, какое лицо станет у нашего Борова, когда Он увидит в газетах фотографию Дымова! А вы правда не боитесь? Думаю, насчет суда он не шутил. Это такой поц…

— Подумаешь, суд, — сказал Юрий. — А как мне найти Дымова?

— Вот, — сказал Биткин, с заговорщицким видом суя Юрию в ладонь сложенный в плотный маленький квадратик лист бумаги. Пальцы у него были потные, и бумажный квадратик тоже казался влажным на ощупь. — Здесь адрес, телефоны — домашний, мобильный… Хуже, если он уехал за город. У него дача где-то там… — он неопределенно махнул рукой. — Не дача, собственно, а бывший лесной кордон. Не понимаю, зачем ему понадобилась эта развалюха, да еще в такой глуши… Очередная причуда творческого человека, надо полагать. Бегство от цивилизации, Руссо…

— А где этот кордон, вы не знаете?

Биткин пожал плечами.

— Откуда? Я там не был, да и никто из наших не был, я полагаю. Дымов — прекрасный человек, но нелюдимый… Простите, мне надо возвращаться к работе, пока Боров не хватился.

— Конечно, — сказал Юрий. — Разумеется. Спасибо вам огромное. Если мы с Дымовым сговоримся, гонорар я вам гарантирую.

— Я вас умоляю! Я небогат, и деньги мне не помешают, но разве я подошел к вам из-за денег? Не надо о нас так плохо думать!

— О ком? — не понял Юрий, мысленно находившийся уже очень далеко отсюда.

— Ой, не надо! О нас. Понимаете?

— А! — спохватился Филатов. — Да, конечно. Я, кстати, ничего плохого о вас и не думал.

— Ну как же, как же! — Биткин покивал головой. -

Только не говорите, что у вас лучший друг — еврей. Я уже устал про это слушать. Короче говоря, передайте Дымову от меня привет и наилучшие пожелания.

— Непременно, — пообещал Юрий. — Спасибо вам, Семен Аркадьевич.

Садясь в машину, он поймал себя на том, что насвистывает «Семь-сорок», плюнул, засмеялся, а потом, спохватившись, стал звонить Светлову: нужно было предупредить господина главного редактора о том, что литератор Саша наконец-то обнаружен.

Настя Стрешнева освободилась поздно, когда полоска заката на западе уже почти догорела, а в небе зажглись тусклые фонарики звезд. Здесь, над окраиной, звезд было меньше, чем за городом, но в Центре их не было видно совсем — разглядеть их мешало сиявшее над Москвой электрическое зарево, на фоне которого даже полная луна выглядела тусклой, почти незаметной.

Из лесопарка, казавшегося сейчас сплошной стеной непроглядной черноты, доносились музыка, смех и чьи-то пьяные голоса. Там, под соснами, на утоптанном ковре из прошлогодней хвои вперемешку с мусором, как обычно, резвилась, радуясь теплу, местная молодежь. Настя Стрешнева в свои двадцать два года была девушкой опытной, немало повидавшей — так, во всяком случае, казалось ей самой. Да так оно, пожалуй, и было на самом деле, потому что Настя, как и Ника Воронихина, до прихода в больницу год отработала на «скорой» и насмотрелась за этот год всякого. В частности, она очень хорошо знала, чем порой кончаются ночные развлечения подвыпивших молодежных компаний, и старалась держаться от них подальше. Дешевое вино, травка и желание не ударить лицом в грязь перед друзьями — это такой коктейль, что динамиту до него далеко. А в итоге — передозировка, алкогольная интоксикация, — зверские избиения, групповые изнасилования и даже убийства. Все это Настя видела своими глазами и потому, услышав доносившиеся из лесопарка голоса, ускорила шаг и опустила правую руку в сумочку, где всегда лежал перцовый баллончик. Естественно, целиком полагаться на такое несерьезное оружие было бы смешно, но в запасе у Насти Стрешневой имелось еще кое-что: она уже полтора года занималась в женской секции самообороны, где ее обучили некоторым приемам, с помощью которых можно было в два счета остудить пыл потенциального насильника или грабителя.

Правда, то, что в светлом и чистом спортивном зале казалось легким и понятным, здесь, в темной аллее больничного парка, выглядело немного иначе. Ведь насильник — не тренер Костик. Он не станет предупреждать о нападении и ждать, пока ты проведешь захват и бросишь его через бедро. И кто сказал, что он появится один? Маньяков не так уж много, и, встретив сопротивление, они, как правило, убегают. Гораздо опаснее пьяные подростки — они, как шакалы, всегда ходят стаями, подзуживая друг друга, и от них в случае чего не отобьешься. Тут не поможет ни баллончик, ни дзюдо, и звать на помощь бесполезно — никто не услышит, а кто услышит, тому наплевать. Теперь всем на всех наплевать, каждый думает только о себе, заботится только о собственной шкуре…

Добравшись до троллейбусной остановки, Настя почувствовала себя немного увереннее. Здесь над головой горел фонарь, заливая остановку синеватым светом, и даже были люди — какой-то приличного вида пожилой дядечка со старомодным портфелем и полупустым пластиковым пакетом в руке и интеллигентная тетка лет тридцати пяти — усталая, раздраженная, навьюченная сумками с продуктами и пацаном лет трех или четырех. Мальчишке давно пора было в кровать, он изнывал от усталости и потому вел себя омерзительно — то забирался на скамейку, то снова с нее сползал, то норовил убрести в темноту за остановкой и утащить за собой мамашу, то вдруг начинал интересоваться содержимым мусорной урны — словом, буквально лез из кожи вон и при этом непрерывно монотонно ныл, сводя окружающих с ума.

Наконец подошел троллейбус — гудящая, завывающая, тускло освещенная коробка из стекла и жести, как всегда в этот поздний час, полупустая. Настя поднялась в салон и сразу же ушла в самый конец, на заднюю площадку — подальше от усталой мамаши и ее сыночка, которого мучительно хотелось придушить. Двери закрылись, троллейбус дернулся, как эпилептик, и покатился, бренча, дребезжа и громыхая железными рогами, по пустой окраинной улице.

До метро было двадцать минут езды — пустяк по московским меркам. Трясясь в троллейбусе, спускаясь под землю на эскалаторе и потом, в вагоне метро, Настя рассеянно думала о сегодняшних событиях, а точнее — о Нике Воронихиной.

В отделении их считали подругами, и только Настя знала, что на самом деле это совсем не так. В глубине души она терпеть не могла Воронихину; пожалуй, она ее ненавидела той скрытной, тяжелой, не знающей сомнений и не ведающей пощады ненавистью, на которую способны только женщины по отношению к своим более удачливым товаркам. Жизнь несправедлива, она всегда незаслуженно дает одним больше, чем другим, но Настя Стрешнева не собиралась молча мириться с таким положением вещей. Она боролась — не открыто, потому что не видела шансов на победу в публичной схватке, а исподтишка, продуманно — настолько, насколько вообще способна была продумать что бы то ни было.

Насте даже в голову не приходило, что эта ее борьба может показаться кому-то предосудительной. Почему, собственно? Почему Воронихина, которая ничем не лучше Насти Стрешневой, имеет все, чего только пожелает, даже не шевельнув пальцем? Почему она живет в хорошей двухкомнатной квартире не так уж далеко от Центра, в то время как Настя вынуждена снимать угол у какой-то полоумной старухи, обитающей в захудалом подмосковном поселке? Почему Воронихина, окончившая то же медучилище, что и Настя, на таком хорошем счету в отделении? Что у нее, руки по-другому устроены? Она ведь даже на больного прикрикнуть не может, санитарку на место поставить не умеет, а с врачами разговаривает так, будто им ровня. И при этом разъезжает на иномарке, на которую при ее достатках копить пришлось бы как минимум лет триста.