— Вот полюбуйтесь, — сказала мама. — Отец раститсебе достойную смену.

Папа дал мне по затылку и сказал, чтобы я не строил из себяХоджу Насреддина.

— Послушай, — сказал он Ляльке, — насколько япомню, тебя оставляли на лето работать в приемной комиссииинститута.

— Я отказалась от этой нагрузки.

— Отказалась, чтобы поехать в Кустанайские степи?! Выслышите, Настя?.. Это все ты! — набросилась мама напапу. — Твои разговорчики о трудо-' вом воспитании исамостоятельной жизни.

Мама кинулась искать валериановые капли. Папа начал упрашиватьЛяльку остаться летом работать в комиссии. Но Лялька сказала, чтоона не будет рыться в бумагах. Она хочет производить материальныеценности. Она поедет в совхоз и будет убирать хлеб, картошку,кукурузу, свеклу — все, что попадется под руку.

Мама схватила лекарство и заперлась в своей комнате. Она вышлатолько к вечеру. Глаза у нее, были сухие и строгие. Онасказала:

— Надо покупать!

— Что покупать? — спросил папа.

— Все! Консервы, макароны, крупу, варенье, печенье — все,чтобы наша девочка ни в чем не нуждалась в дороге. Надо купитьсахар, подсолнечное масло…

— Ватник, — вставил папа.

— Копченую колбасу, плавленый сыр, шерстяные, носки….

— Резиновые сапоги, — быстро сказал папа.

— Лапшу, раковые шейки, аспирин, вазелин… Весь следующийдень папа, мама и тетя Настя

покупали. Когда продуктами и лекарствами были забиты двачемодана и рюкзак, которые не смог сдвинуть с места даже наш силачдворник, мама и папа передохнули малость.

Через неделю мы поехали провожать Ляльку, захватив с собойсилача дворника. Лялька просила его не брать, но мама и слушать нехотела.

Мы приехали на вокзал поздно, здесь уже было полным-полно мам,пап, бабушек. Они стояли перед длинным поездом. На дверяхЛялькиного вагона был нарисован мелом здоровенный парень. Он жевалбольшой каравай хлеба. На груди у парня висели надписи:

УМЕЙ НЕ ТОЛЬКО ЖЕВАТЬ! УЧИСЬ УБИРАТЬ!

НА МАМУ НАДЕЙСЯ, А САМ НЕ ПЛОШАЙ!

НЕ ПИЩАТЬ!

Пока мы читали надписи, выскочили девушки и начали обниматьЛяльку. Парни схватили вещи и мигом забросили их в вагон, так чтонаш силач дворник только рот разинул.

Мы залезли в вагон. Мама огляделась по сторонам и спросила, гдеЛялькино место. Никто не знал. Папа вызвал дежурного. Показалсявысокий пучеглазый парень в очках с толстыми стеклами. Мама началакричать на парня, что у него беспорядок, — не разбери-поймешь,что к чему. Папа тоже сказал, что парень, видать, уже завалил всюработу и ему не мешало бы влепить строгача по линии профкома.

Пока они кричали, Лялька стояла в сторонке и кусала губы. Явидел, что она здорово злилась.

Парень попросил маму не волноваться. Все получат места, кактолько поезд отойдет от станции. Мама ответила, что она в этом. несомневается. Все-то получат, а Лялька не получит. Она будет стоятьдо самого Кустаная на одной ноге, как цапля. Тут опять вмешалсяотец. Он сказал, что Лялька несамостоятельный и не приспособленныйк жизни человек. Если родители не достанут ей плацкартного места,она пропадет в этом проклятом вагоне.

Парень не выдержал. Он раскидал чужие чемоданы и поставил устены Лялькины вещи. Мама опять осталась недовольна. Она сказала,что ни за что не разрешит своей дочери спать у стены. Там дует.Дочь нужно положить посередке. А посередке ее затолкают, отозвалсяпапа. А у стены просквозит…

Лялька отозвала маму в сторону и шепотом начала просить ее уйтииз вагона.

— Если ты стыдишься своих родителей, — обиженносказала мама, — мы уйдем,

8Мы пошли к двери. Вдруг мама потянула носом и сказала:

— Пахнет бензином!

— Здесь нет бензина, — сказал пучеглазый парень.

Но мама уже не слушала. Она закружила по вагону, пока неостановилась перед мотоциклом, что стоял в углу, покрытыйбрезентом.

— Чья это машина? — спросила мама.

— Моя, — ответил парень.

— Выкиньте мотоцикл! — сказала мама.

— Он очень пригодится нашей бригаде в степи, — началбыло парень.

— Я не спрашиваю про степь, — отрезала мама. Лялькаподошла к папе. На нее было жалко

смотреть.

— Папа, — сказала она, — ну, сделай одолжение,уведи отсюда маму.

— Что я, желаю тебе зла? — рассердилась мама икрикнула на весь загон: — Товарищи мамы, можно везти здесьбензин?

Мамы зашумели.

— Да нет тут бензина! — сказал парень.

— А я говорю — есть. В мотоцикле! Они начнут курить, ивагон вспыхнет как спичка. Ты слышишь, Васюков?

— Слышу, — ответил папа. — Что же ты молчишь?

— Где огнетушитель? — заорал папа.

— К черту огнетушитель! — крикнула мама. — Надобежать за начальником станции!

Мама бросилась к двери, за ней папа, за папой я. На перронеиграла музыка. Студенты, держа руки в боки, танцевали какой-тотанец. Вокруг стояли папы и мамы. Здесь мы и нашли начальника —сухонького старичка в широченных железнодорожных штанах. Большаякрасная фуражка сползала ему на глаза. Он щелкал по козырьку, ифуражка возвращалась на место. Старичок начальник тоже хлопал владоши и поднимался на цыпочки, чтобы лучше разглядетьтанцующих.

— Чудесная картинка для стенгазеты, — сказалпапа. — Человек в служебное время бьет в ладоши.

— Ладушки, ладушки, — пропела мама, — а в вагонахтворится что-то ужасное.

— Где, в каких вагонах? — испугался начальник.

— Вы начальник станции или солист ансамбля песни и пляски?Вы разве не знаете, что у вас в вагонах возят бензин?

— Вы бы еще загрузили состав динамитом. Пироксилиновымишашками. Тринитротолуолом! — сказал папа.

— Каким тритритрол… — запнулся старик. Он не могвыговорить этого слова.

— Тринитротолуолом, — строго повторил папа. —Если уже разучились говорить, ушли бы лучше на пенсию.

Начальник ничего не ответил. Он поспешил за нами. В вагоне опятьподнялся крик. Парень клялся и божился, что в мотоциклетном бачкене бензин, а вода. Старичок отвернул пробку и понюхал. За ним былосунулся я, но мама оттащила меня за воротник и понюхала сама.

— Бензин! — сказала она.

Парень разозлился, отлил из бачка в кружку жидкость и отхлебнулнемного. Мама тоже сделала здоровый глоток.

— Ну как? — спросил парень. — Бензин? Мама взяламеня за руку, и мы начали уходить

от мотоцикла.

— Буксы еще проверьте, мадам! — крикнул ей кто-товслед.

Студенты засмеялись.

— Гы-гы-гы! — передразнил папа. —Остряки-самоучки.

Лялька сорвалась с места и выпрыгнула из вагона. Она побежала насамый край платформы. Мы едва нашли ее. Она стояла, прислонившись кжелезному столбу, и у нее был такой вид, словно она заболела.

— Ну что ты разнюнилась? — спросила мама. — Чеготы стоишь на самом солнцепеке с непокрытой головой?

— Ах, мама, — сказала Лялька, — зачем вы этосделали? Теперь мне совестно в вагон зайти.

— Совестно? Глупенькая, — сказал папа. — Если бымы не отвоевали места посередке, его бы захватил другой. Так вжизни всегда бывает.

— Уж лучше ты, чем другой, — сказала мама. Лялькапокачала головой.

— Чудачка, — сказал папа. — Надо бытьсамостоятельной, напористой. Иначе в жизненной сутолоке тебязатолкают.

— Я не хочу толкаться, — сказала Лялька.

— Ты должна понять одну вещь, — сказал папа. —Пока на свете существуют боковые места, приходится бороться заместа в середине. Вот при коммунизме, наверно, не будет боковыхмест и все будут сидеть посередке. Тогда…

— Довольно. Хватит, папа, — сказала Лялька, и мнепоказалось, что голос у нее стал какой-то самостоятельный. —Будем прощаться!

Мама не стала прощаться. Она начала объяснять Ляльке, на какихстанциях ей можно выходить и где нельзя, какие платья надевать вдороге и какие в совхозе, какие продукты есть в первый день, какиево второй никакие на обратном пути.

— Продукты вам придется взять обратно, — сказалаЛялька. — Они не нужны мне. С нашим эшелоном едет столовая ивагон-лавка. Есть врач и аптека.

— А не лучше ли их на всякий случай взять? — сказаламама.

— Нет, не лучше, — сказала Лялька.