М.-М. ни разу не обмолвилась об этом на страницах дневника. Один за другим исчезают в застенках Лубянки люди из ее ближайшего окружения (разорен весь дом Добровых: арестованы Шурочка Доброва, ее муж поэт Коваленский, ее брат Александр Добров и его жена); а ранее, во время Великой Отечественной войны была осуждена на пять лет лагерей за высказывания об угнетении церкви Е. Бирукова. Откликом на аресты по делу Д. Андреева стало стихотворение М.-М. «После кораблекрушения» (1948) — эхо пушкинского «Ариона», созданного после разгрома декабристов. В июньский дневник 1949 г. М.-М. переписывает прощальное письмо Рылеева к жене перед казнью — думая, конечно, о близких друзьях, томящихся в тюрьме и лагере.

Единственный из арестованных, о котором М.-М. осмеливается сделать запись в дневник, — Татьяна Усова, до 1944 г. бывшая гражданской женой Даниила Андреева. «Печаль о Тане — но не смею жалеть ее… В Танином же случае помимо всего нет “состава преступления”. Она далека от всякой политики, от полит<ических> интересов, рыцарски лояльна предержащей власти, перворазрядно способный, добросовестный и высококвалифиц<ированный> культурный работник. Невыгодно госу<дарст>ву таких людей отрывать от дела надолго». Охваченное страхом сознание пытается оправдать хотя бы одного, по кажущейся логике, «абсолютно безвинного» человека. В дневнике появляются записи, сделанные с оглядкой на возможных непрошеных читателей и стремлением убедить в полной лояльности к сталинскому режиму самой М.-М.: «…с огромного, насквозь просвеченного полотна смотрели два очень хороших портрета Ленина и Сталина. Мысль моя редко забегает в область политики, внешней и внутренней. Но как в дни войны, так и в дни мира я доверяю воле и силам кормчего на корабле, кот<орый> уводит нас сквозь “бури и тайные мели и скалы” <от> ненавистного с юных лет монархизма и капитализма» [159].

2 декабря 1956 г. Даниил Андреев писал уже освободившейся А.А. Андреевой: «Варвара Григорьевна вряд ли может еще существовать на этом свете, но узнать, когда и в каких обстоятельствах она ушла от нас, ты могла бы у Ирины. Это меня очень интересует» [160].

Тема «Даниил Андреев и В.Г. Малахиева-Мирович», конечно, должна в будущем найти своего исследователя. Но и сейчас очевидно, что мировоззрение Даниила Андреева (его увлечение индийской философией, серьезное отношение к мистической проблематике, свободная и сознательная широта религиозных убеждений, внутреннее понимание невозможности публикации написанного им и следующий из нее спокойный сознательный выбор духовного подполья) формировалось не без сильнейшего и непосредственного влияния М.-М. Имел место и художественный диалог — перекличка на уровне мотивов. Цветовая символика, характерная для М.-М. («Не вечно знамя красное мое. / Над ним развеется зелено-голубое» [161]), находит отражение в романе Д. Андреева «Странники ночи», один из героев которого, Глинский, создает своеобразную теорию о «чередовании красных и синих эпох в истории России»: «красная эпоха — главенство материальных ценностей; синяя — духовных. Каждая историческая эпоха двуслойна: главенствует окраска стремления властвующей части общества, и всегда в эпохе присутствует “подполье” противоположного цвета» и называет своих единомышленников «синим подпольем» [162]. «Утренняя Звезда», восходящая над сталинской ночной Москвой в финале романа, ассоциируется с ее циклом из 50 стихотворений «Утренняя звезда» с его люциферическими нотами. Общей для обоих поэтов была тема Монсальвата. Перечень точек сближения этим далеко не исчерпывается.

15

Последние несколько лет жизни: медленное угасание. Один из последних духовно близких М.-М. людей — артист Игорь Ильинский. В 1948 г. он пришел к М.-М. за утешением (умерла жена) и стал еще одним «зам-сыном» М.-М. Возможность поддерживать его поддерживала моральные силы и в самой М.-М.

Из литераторов рядом с ней никого не остается (в дневнике 1952 г. мелькает лишь «поэтесса К» (Е.Ф. Кунина), чья «почтительно-нежная любовь» [163]уже не очень нужна М.-М.).

Последний ее портрет: «старушка с полуседыми свисающими прядями волнистых волос и острым напряженным взглядом» [164].

16 августа 1954 г. Варвара Григорьевна Малахиева-Мирович умирает.

«Вспомнилось жаркое дыхание Л.И. [Шестова. — Т. Н.] у моего уха и страстный шепот (под музыку увертюры Кармен, в партере Большого театра): “Во всяком случае, у нас впереди есть еще познавательный шанс, не похожий ни на какой другой: то прояснение сознания, какое бывает у всех умирающих на грани смерти” (это было окончание разговора, который мы вели в фойе и который начался еще дома)» [165].

ТАТЬЯНА НЕШУМОВА. ПОЭТИЧЕСКИЙ МИР В.Г. МАЛАХИЕВОЙ-МИРОВИЧ

1

Малахиева-Мирович — автор одной печатной [166]книги стихотворений «Монастырское» (написанной в 1915 г. и опубликованной в 1923-м) и 3-х рукописных книжек — «Братец Иванушка», «Осеннее» и «Стихии Мира», — созданных в августе 1921 для сбыта в Лавке Писателей [167](вряд ли имевших читателей за пределами узкого круга ближайших друзей), — при том, что объем ее поэтического корпуса приближается к 4 тысячам стихотворений. Первые сохранившиеся стихи, написанные еще на гимназической скамье, датируются 1883 годом (в этом году вышел 1-й сборник «Вечерних огней» Фета, в этом десятилетии создавались поэтические шедевры В. Соловьева, Я. Полонского и К. Случевского, состоялись литературные дебюты Надсона, Фофанова и ровесницы М.-М. Мирры Лохвицкой). Последние стихи М.-М. написаны за год до смерти — в 1953.

Иначе говоря, начало творческого пути М.-М. приходится на досимволистскую пору русской литературы, развитие — на эпоху зарождения, становления, расцвета и «умирания» символизма, на ее глазах возникают акмеистические и футуристические поэтические линии, происходит катастрофическое прерывание естественных линий развития русской поэзии, формируется соцреалистический канон и, наконец, вырабатываются навыки неподцензурных практик свободной литературы в условиях тоталитаризма, транслирующих «поврежденную традицию». Почти 70 лет активной литературной жизни — поистине мафусаилов век. Путь примерно такой длины прошли в литературе единицы: И.А. Бунин, Е.Л. Кропивницкий, С.И. Липкин.

В 1910–1920-е годы имя ее не было неизвестно: сотрудница «Русской мысли», переводчица, литературный и театральный критик, автор десятка детских книжек [168].

При этом репутация М.-М. как автора одной поэтической книги определила ее место в существующей картине истории русской поэзии: поэтесса, отразившая «удивительно богатый духовный и душевный мир православной женщины» [169], соединившая «элементы духовной и народной поэзии с влиянием А.А. Ахматовой и С.М. Городецкого» [170](характерно, что названы не самые актуальные для М.-М. имена).

Теперь, с открытием полного объема ее поэтического творчества и освоением его характернейшей и наиболее репрезентативной части, репутация эта должна быть скорректирована и место М.-М. в истории русской поэзии определено с большей точностью. Это старейший автор неофициальной литературы, оставшийся до конца дней верным символистической системе, но, подобно позднему Ф. Сологубу, открывший внутри нее возможности отстраненного реалистического письма (а иногда и острой сатиры) и предвосхитивший многие достижения поэтов лианозовской школы.