Печатных откликов поэзия М.-М. не удостоилась. Этому способствовала тематика единственной опубликованной книги, вызывающе неловкая — «в разгар большевистского похода на Церковь» [171].

Но единичные частные отклики были. Среди них важнейшим является свидетельство Д.С. Усова: «Монастырское» очень любил А.В. Звенигородский. Оригинальный (и маргинальный) поэт, ценимый О. Мандельштамом [172], никогда не расставался с этой книгой — «она у него всегда в боковом кармане сюртука» [173].

Известно еще всего два отзыва о стихах М.-М. Оба негативны, но в каждом случае трудно не заметить в этом отрицании внелитиратурных мотивов. «Декадентскими пустячками» назвала в своих мемуарах единичные публикации ранних стихотворений М.‑М. Евгения Герцык, «Монастырского», видимо, так и не прочитавшая. В ее шаржированном портрете М.-М. и в этой оценке есть ревнивая нотка: так же, как и М.-М., она претендовала на место интеллектуальной подруги Шестова. «Слабыми стихами» назвал «Монастырское» в письме 1923 г. к Л. Шестову М.О. Гершензон [174], весьма сочувственно и заботливо относившийся к М.-М. как к человеку. Здесь, думается, сказалась и психологическая неготовность серьезно отнестись к поэтическому дебюту пятидесятитрехлетней дамы, и общая далековатость проблематики «Монастырского» от тогдашнего круга размышлений Гершензона, и нежелание признать за старой знакомой, имеющей репутацию журналистки и переводчицы, своеобычный поэтический дар.

Этот дар позволил изобразить в «Монастырском» почти вневременное — земное сознание своевольно отрешившихся от мира женщин, во всем психологическом богатстве (силе и слабости) чувства; в отчужденности и от «мужского» мира философских исканий, и от «светского» мира интеллектуальной женщины. М.-М. удалось запечатлеть парадоксы этой простоты, ее неоднозначность. Стилистически книга задумана и выполнена как ряд близких к сказовой форме монологов или рассказов-«примитивов», записанных говорным стихом, форма которого как бы максимально далека от «поэтичности» — «разнообразием и подвижностью интонации», «стремлением приблизить ее к обыкновенной, разговорной» [175]речи.

Уже в «Монастырском» проявились зачатки той поэтической формы, которая еще резче проявится в стихотворениях М.-М., образующих ее рукописную книгу «Быт» (1922–930), предвосхищая поэтику лианозовской школы с ее отказом «от прямого лирического пафоса», заменой «лирический монолога… диалогической игрой чужими голосами» и особым положением автора, который «в описываемые события никогда не вмешивается, он их только регистрирует, “протоколирует”, занимая позицию как бы добровольного летописца, стремящегося к максимальной конкретности и объективности» [176]:

К сходному повествованию (и совершенно независимо от М.-М.), приходит в эти же годы Е. Кропивницкий в своем цикле 1921 г. «Деревня» [177]. Процитируем из него одно стихотворение — «Смерть Авдотьи»:

В «Монастырском» отразился, однако, лишь один — пусть и важнейший — аспект творчества М.-М., поразительно разнообразного в тематическом и в стилистическом планах.

2

Круг тем, на которых сосредотачивается поэтическая мысль М.-М., был однажды сформулирован в ее рецензии на книги Е. Лундберга: это «большие вопросы: тайна совмещения божеского и звериного начала в человеке, теснота культурного уклада жизни, ужас и благо одиночества, таинственная жестокость законов, осуждающих человека на болезни, на безумие, на старость и на смерть» [179]. Острота этих вопросов отсылает к русскому психологическому роману девятнадцатого века, специфика их постановки и оркестровки у М.-М. принадлежит уже двадцатому веку. Об исключительно интересной эволюции поэтики М.-М. будет сказано особо.