Последние дни, прожитые рядом с Шестовым, — в поезде, увозящем их в октябре 1919 из разоренного гражданской войной Киева на юг: «всю дорогу до Харькова с замиранием сердца прислушивалась на остановках, не раздается ли: “Бей жидов, спасай Россию”». Шестов с семьей на время оседает в Харькове, а в начале 1920 г. покидает Россию навсегда, уплывая на французском пароходе из Севастополя. М.-М. прорывается через Ростов в Новочеркасск, к Татьяне Скрябиной. Затем возвращается в Ростов: читает «лекции в театре», «на курсах и в кинематографе для детей» [123], «в народном университете (говорят “блестяще”). Читала психологию детского возраста фабричным работницам».

В годы гражданской войны погибают ее младшие братья Михаил и Николай, в 1919 г. умирает в сумасшедшем доме от голода сестра Анастасия.

Забрав к себе в Ростов из Воронежа ослепшую мать, летом 1920 г. М.-М. приезжает с ней в Москву, а в августе перебирается в Сергиев Посад, где с 1918 г. живут Михаил Владимирович и Наталья Дмитриевна. Некоторое время с М.-М. и ее матерью делит кров самая близкая из ее учениц Олечка Бессарабова [124]. Вместе с М.В. Шиком М.-М. работает в педагогическом техникуме (иногда его называют институтом), она — заведующая дошкольного отделения и лектор [125]; «живет в суровой бедности» [126]. Почти ежедневные встречи с М.В. Шиком для нее теперь ежедневная, горько-сладкая пытка, потому что «в пределах жребия земного» их пути уже разошлись. Утопия одновременно и давала силы, и отнимала их, и мучила М.-М.

«Длинный зимний вечер. Крохотный чадный ночник. Ни читать, ничем другим заниматься нельзя. Если в такие вечера не было в техникуме лекций, до чаю лежишь на кровати в своей комнате в полном молчании, хотя в смежной комнате сидит на своей кровати слепая мать с чулком и тоже молчит». Безнадежность, пронзившая ее существование, приводит к тому, что в 1922 М.-М. заболевает и повергается «в состояние такого упадка сил физических и душевных», что доктор, наблюдающий полное отсутствие воли к жизни, не знает, кто из двух больных — мать или дочь — уйдет первой.

«Три духовных усилия, три волевых напряжения требует судьба от человека, когда приходят к нему большие испытания. Когда приоткрывается трагическое лицо жизни. Он должен то, что послано ему на его пути, прежде всего, принять. Это подвиг веры, акт сыновнего доверия к Пославшему испытания. В этом же акте он должен ниспосланное ему поднять. Здесь уже необходимо и волевое усилие, <…> чтобы сделать акт веры актом воли, чтобы слить эти два потока в душевном русле. И третье, чего требует от веры и от воли жизнь: нужно принятое и поднятое нести. И нести до конца. Здесь нужна непрестанная уже работа духа и воли в точках соединения ее с нервами с плотью: Крестоношение». К этой мудрости М.-М. пришла не сразу [127].

Катастрофа будет изживаться годами, затянуться экзистенциальной трещине помогут и непрерывная внутренняя работа М.-М., и сестринское отношение к ней Н.Д. Шаховской, и цемент веры, и сам ход времени, и стихи. Именно на эти годы приходится пик поэтической продуктивности М.-М.: II «том» [128](1920–1921 гг.) содержит 309 стихотворений; III (1921–1924 гг.) — 807; IV (1925–1927 гг.) — 320. М.В. Шику посвящены ее книги «Братец Иванушка», «Орион», «Остров изгнания» [129].

Материально М.-М. еле сводит концы с концами, выручают публикации детских стихов и редкие переводы, которые помогает добывать М.О. Гершензон; он же регулярно оповещает о нуждах Варвары Григорьевны Шестова и в 1923–1925 гг. из письма в письмо напоминает ему: «Если хочешь сделать доброе дело, пришли Варв<аре> Григ<орьев>не пару новых, только что вышедших франц<узских> романов, особенно с социальной подкладкой» [130]. Если бы не заботы друзей, М.-М. «вместо той, сравнительно благополучной — и спокойной нужды (без голода), в какой прожила это время, легко дошла бы до степеней такой нищеты, где она является уже во всей своей закоснелости, неумытости и беспомощности» [131].

Рождение в 1922 г. первого сына Натальи Дмитриевны и Михаила Владимировича Варвара Григорьевна восприняла мистически: «Мы с Наташей ждали Сережу как чудесное освещение тройственного нашего союза. (Мое участие — вне физической стороны брака, но с правами материнства (что оказалось утопией). “Чудесным” в его появлении на свет было то, что мать его считала себя обреченной на бездетность <…>), когда я увидела его во сне в центре звездного неба, и он сказал мне, что его имя “Астрей”, и потом оказалось, что он родился в день празд<нования> памяти св. Астерии <…> Еще до рождения его Наташа Ш., называла, обращаясь ко мне “наше дитя”». «Сыновность Сергея (обетованная и подтвержденная свободным даром Наташи, когда С. был еще в ее чреве)» [132].

«“Я никогда не видела, чтобы так была женщина влюблена в годовалого ребенка, как ты в Сережу” — сказала мне однажды мать моя в Сергиевские дни». Так, как это делают матери, М.-М. вела тетрадь, где фиксировались первые улыбки, шаги, необычные словечки Сережи.

Портреты М.-М. этого времени: «Какие у нее лучистые глаза, — светлые, сияют» [133], «Вавочка сегодня прекрасна. Синие искрящиеся глаза (даже какие-то лиловые, как фиалки), серебряные искры волос и лица и руки — как искры. Не лучи, не тихий свет, а искры и молнии. И как она еще молода и красива, просто по-женски красива! А ей уже 53 года!» [134]

В декабре 1925 г. М.В. Шика арестовали и после полугодового тюремного заключения выслали в г. Турткуль (Туркестан). М.-М. помогала Н.Д. Шаховской управляться с детьми (Сережей, Машей и родившейся уже после ареста отца Лизочкой). Та, сама находясь на пороге бедности, заботливо уделяла потерявшей регулярную работу М.-М. небольшую часть от своих заработков и писала Шику: «У меня великая радость духовная — о Ваве. Верю, что это по твоим молитвам она теперь так стала нам близка. Велий Бог, творяй чудеса! Ей очень помог Аничкин и Катин отец» [135]. В ссылке М.В. Шик был рукоположен в священники. В мае 1927 г. к нему ненадолго приехали Наталья Дмитриевна и пятилетний Сережа.

Видимо, в связи с арестами в Сергиевом Посаде уничтожается часть семейного архива М.-М.: «То, что было в нем ценного, начиная с писем и записок отца… мои разного рода заметки и стихотворения были сожжены по недоразумению при жизни моей матери <…>, боявшейся “Нет ли в Вавичкином сундучке чего-нибудь интимного, или из молодых лет, когда в партии была социалистической. А теперь надо всё по-другому — коммунистом непременно надо быть”, послушались ее и сожгли, я была далеко» [136].

В декабре 1927 г. М.В. Шик возвращается в Сергиев, недолгое время служит в храме святых Петра и Павла, а затем Сергиев приходится покинуть — там опять начинаются аресты. В конце 1928 семья М.В. Шика поселяется в деревне Хлыстово, близ станции Томилино Казанской железной дороги.

Под новый 1929-й год умирает мать М.-М. Спустя несколько месяцев М.-М. удается переехать из Сергиева в Москву.

Десятилетие в Сергиевом Посаде (с осени 1920 до весны 1930) — помимо преодолеваемых личной драмы и трудностей быта — наполнено (особенно до 1927 года, в котором аресты и высылки священников стали особенно интенсивны) общением М.-М. с семьями художника В.А. Фаворского, историка церкви о. С. Мансурова (до его вынужденного отъезда в 1925-м), скульптором И.С. Ефимовым, семьей В.В. Розанова, о. П. Флоренским, о. С. Сидоровым.