«Я иду по знойным тротуарам…»
Я иду по знойным тротуарам.
Беспощадна неба синева.
Дышит ярой жгучестью пожара,
Как в плавильне, плавится Москва.
По щекам у женщин полуголых
Струями стекает липкий пот.
Кружатся асфальтовые смолы,
За углом автомобиль ревет.
Кажется, вот-вот в предельном зное
Всё вокруг развеется, как сон.
Тяжкий грохот сменится покоем,
И падет во прахе Вавилон.
«У моря Галилейского ладья…»
У моря Галилейского ладья
На голубых волнах качалась у причала.
Смиренных рыбаков среди песков семья
Чинила сеть и псалмы распевала.
По берегу шел видом назорей
В льняном хитоне легкими шагами.
И на людей поющих у сетей
Метнул Он взор, как белых молний пламя.
— Оставьте мрежи, — тихо Он сказал. —
Ловить сердца Вам суждено отныне.
И Симон, а потом Андрей послушно встал
И, бросив сеть, ушли за Ним в пустыню.
А третий рыбарь вслед им посмотрел
И покачал в раздумье головою.
Докончил сеть и молча в лодку сел,
И натянулись сети бечевою.
Велик его улов был в этот день,
Но сердце радости обычной не познало.
И с той поры в нем назорея тень
Укором, и тоской, и зовом трепетала.
«Молодость, твоим росистым лугом…»
Молодость, твоим росистым лугом
Никогда мне больше не идти.
Жизнь сомкнулась неразрывным кругом.
Дальше нет пути.
Дальше можно только по спирали
Улетать в неведомую высь.
Мне отрадны голубые дали,
Но порою заглядишься вниз.
Дух богаче. А душа беднее.
Молодость, в лугах твоих была
Я свежей, доверчивей, нежнее,
Дальше от земного зла.
«В катакомбах гвоздем начертила…»
В катакомбах гвоздем начертила
Слово «рыба» над именем друга
И святому значку поручила
Охранять останки супруга.
И пошла кипарисной аллеей
Под смиренной вдовьей вуалью
Туда, где дорога, белея,
Затерялась у терм Каракаллы.
Коротки земные разлуки.
Сердце полно любви бесконечной.
Завтра цирк. И желанные муки.
И с возлюбленным встреча.
«Три волхва идут ночной пустыней…»
Три волхва идут ночной пустыней,
Мельхиор, Каспар и Валтасар.
«Слышен вам далекий голос львиный?» —
Оробев, шепнул Каспар.
Валтасар сказал: «Я умираю,
Жажда мучит. Путь еще далек.
Целый день ключа мы не встречали,
Всё песок, песок.
Лучше нам от крепкой лапы львиной
Поскорей бы снесть один удар,
Чем влачиться без конца в пустыне».
И сказал: «Ты прав» — ему Каспар.
Мельхиор же не слыхал их речи.
Вся пустыня перед ним цвела
Радостью обетованной встречи
С тем, к Кому звезда вела.
«В гробу лежала Лидия-девица…»
В гробу лежала Лидия-девица.
Церковный свод был мрачен и высок.
И херувимов чуть виднелись лица
Сквозь голубой в кадильнице дымок.
И что-то пели тихо и бесстрастно
Смиренные монахинь голоса.
На золотой узор иконостаса
Всплывала медленно рассвета полоса.
Никто вокруг не плакал. Одиноко
Девица Лидия свершила краткий путь.
И только бледный зимний луч востока
Ласкал прощально ей лицо и грудь.
«Я сплю. Но слышны мне сквозь сон…»
Я сплю. Но слышны мне сквозь сон
Посадского полудня звуки —
Шмеля гудящий перезвон,
И молотков глухие стуки
С какой-то стройки. Петухов
Вдали заливчатое пенье,
Девичий смех, ребячий рев,
Ожесточенных псов хрипенье,
И суетливый писк цыплят,
И кур докучное клохтанье,
И ритмы, что во мне звучат,
Как солнц ритмичное дыханье.
«Поверь: создавший гусеницу…»
Поверь: создавший гусеницу
Ей даст окуклиться потом
И к новой жизни возродиться,
И называться мотыльком.
Остерегись клеймо презренья
На путь ползущих налагать.
К ним близко смертное томленье
И близко — крыльев благодать.
Во дворе Художественного театра
Несут коринфскую колонну
И коленкоровый боскет.
И раззолоченного трона
Плывет картонный силуэт.
Там неба южного отрезы,
Там латы рыцарей в пыли.
Вот громов ржавое железо
В листах огромных пронесли.
Не так ли строит жизнь лукаво
Над правдой бутафорий ложь?
А там внутри — кипенье лавы
И бездны огненная дрожь.