— Упаси боже, нет, конечно! — граф каркающее расхохотался, отчего моя Фани вздрогнула и стала нервно переминаться, заупрямившись идти дальше. Я терпеливо пощебетала с ней и лошадь, опасливо косясь на неадекватного наездника Стрекозы, двинулась вперед.

— Тогда что же ее так тревожит? — не отставала я от деда.

— Собственное воображение, — твердо произнес старик. — Представь, изо дня в день пить всякие травы, настои, лекарства и прочую дрянь… один черт ведает, что там намешано! После таких злоупотреблений не то, что галлюцинации, себя Господом Богом возомнишь!

Я была удивлена, во время бесед с Эллен я не видела никаких признаков зацикливания на болезнях и тем более бредовых видений. Она была мила, дружелюбна и вполне здравомысляща.

— У нее, как и у всех больных, бывают моменты прояснения, — пояснил мне граф, когда я поделилась с ним своими мыслями. — Поэтому, Нора и считает, что ее еще можно вытащить из этого полумертвого состояния, в которое она себя загнала.

— Но не такими же изуверскими методами, — возмутилась я.

— Хе-хе, Роби, ты многого хочешь от старухи. Как может, так и делает…Чудо, что она вообще переживает за свою дочь. Признаться раньше я думал, что ей глубоко наплевать на нее.

— Так Эллен что-то видела в часовне?

— Да. Несколько лет назад. Она пришла в часовню, чтобы помолиться за сына. Во время молитвы ее кто-то позвал и звал так до тех пор, пока она не взглянула на алтарь. Там лежал ее сын. Он начал с ней разговаривать и умалять присоединиться к нему. Рассказывал как холодно, как одиноко и тоскливо ему там. И голос, как она говорила потом, у него был дьявольский… Только вечером мы хватились Эллен. Этот слизняк Уолтер даже не заметил, что его жены нет ни в спальне, ни в солярии. Он тогда грезил кузнечиками и всякой ползучей тварью и почти весь день проводил на лугу, поскакивая и попрыгивая на своих длинных ходулях, как жаба-переросток… Так вот, когда мы за ней пришли, она лежала бес сознания. Только через пару дней она достаточно пришла в себя, чтобы рассказать все. С тех пор Эллен лишилась последнего здравомыслия. Чаще стала впадать в расстройства и подвергаться нападению опасных недугов. В часовню ходит только на службу, чтобы не навлечь грех на душу, но пребывает там в таком напряжении, что после чувствует себя смертельно больной.

Слушая его, мне пришла в голову мысль.

— А Дамьян уже жил в то время в Китчестере?

Старик глянул на меня из-под насупленных бровей и молча кивнул.

— Дело в том, что Жаннин считает, что всякие подозрительные звуки и привидения — это все забавы Дамьяна. Такой жестокий розыгрыш — в его духе.

— Возможно, Роби, возможно… — старик почесал подбородок. — Если он слишком увлекся…

— Бедная, несчастная Эллен! Но ведь должны быть какие-то способы воздействовать на нее!

— Нора надеется, что ты поможешь ей.

— Я? Но как я смогу?

— Как, как, — передразнил меня дед. — Ты же вон какая, как назвала тебя сестрица, "боевая". Общайся с ней почаще…Как вы женщины любите, усядетесь кружочком и ля-ля-ля…

Представить как-то себе это "ля-ля-ля" я не могла, особенно со слабой и изможденной Эллен. Мне думалось, что в этом случае я одна буду усиленно напрягаться и "лялякать", а моя собеседница преспокойно дремать, убаюканная под мое трындычание. Однако спорить с дедом я не стала. Надо попробовать. Может и впрямь у меня получится расшевелить Эллен. Хотя, если честно, я не видела от чего ее надо спасать. Для меня в этом доме она была категорично нормальнее всех остальных.

После ленча, который провела вместе с дедушкой в его комнате, я поднялась на третий этаж, где располагался солярий и спальни Уолтеров. Граф предупредил меня, что за Эллен надо будет зайти иначе сама она никогда не спуститься. Когда мы только приехали, граф велел служанке напомнить миссис Уолтер о своем обещании сопроводить меня в часовню. Перед ленчем я переоделась в свою обычную синюю юбку и бело-голубую в полоску блузу только на плечи накинула кашемировую шаль дымчатого цвета, расшитую серебряной нитью.

Спальни Уолтеров были сразу за солярием. Я прошла через него — восхитительную комнату с множеством окон, светлую и солнечную, с диванчиком, круглым столом и разложенным шезлонгом между двух кадушек с фикусами. В простенках между окнами висели многочисленные картинки с пейзажами. На мой стук вышла служанка, оставив дверь приоткрытой. Она сообщила, что миссис Уолтер плохо себя чувствует и никого не принимает. Я вежливо выразила надежду, что меня то она примет и проскользнула мимо женщины. В спальне было темно из-за задвинутых плотных штор, постель была разобрана и белела откинутым одеялом и простынями. Камин в углу, высокая ширма, шкаф и комод — обстановка повторяла мою комнату. Только кровать была придвинута к стене, а у камина стояла тахта, укрытая толстым ворсистым покрывалом. На ней сейчас и полулежала Эллен. Несмотря на ее больной вид и влажное полотенце на голове, она была полностью одета. В черное поплиновое платье с белыми кружевами на груди и стоячему воротничку. Черный цвет еще сильнее оттенял ее бледную кожу, в полутьме словно светившуюся призрачным светом. Вязанная из толстой шерстяной нити шаль укутывала плечи. Услышав звук шагов, она приподняла веки.

— Найтингейл… — слабый голос ее сорвался.

Без приглашения я опустилась на стул у стены.

— Эллен вы должны пойти со мной в часовню, — обратилась я к ней, как можно мягче. — Вы же знаете, что если этого не сделаете, леди Редлифф будет безжалостно упрекать вас.

Ресницы женщины затрепетали, и она вздохнула.

— Знаю, но ничего не могу с собой поделать… — она потянулась к переносному столику, уставленному пузырьками и флакончиками с валерианой, камфорным спиртом, настоями девясила и прочими болеутоляющими и тонизирующими средствами. Я вспомнила, что уже видела этот столик. Тогда я пришла в Китчестер, а Эллен лежала в саду на шезлонге. Похоже, столик путешествовал по дому вместе с хозяйкой. Взяв бутылочку и стакан, она принялась капать, отсчитывая капли едва заметно шевеля губами. Руки у нее сильно дрожали. — Мне надо успокоиться, иначе опять начнутся эти ужасные приступы.

Она выпила лекарство и, поморщившись, поднесла к носу нюхательную соль. В это время служанка сняла с ее лба полотенце и, окунув в чашу, стоявшую на комоде, тщательно выжала его и вновь уложила на лоб больной.

— О, Найтингейл, ты не знаешь, какие это приступы. Матушка да и все кругом уверены, что я притворяюсь. Но это же смешно. Разве можно шутить с собственным здоровьем.

— Никто не думает, что вы притворщица, — твердо сказала я.

— У меня бывают судороги во всем теле и спазмы в боку, и такие жестокие головные боли и сердцебиение, от которых нет покоя ни днем, ни ночью. А моя астма…она душит меня. Разве такому можно притворяться?

— Ни в коем случае…

Эллен закрыла глаза и откинулась, прижав тыльную сторону ладони к полотенцу. Я не собиралась уступать ей. Я понимала, что весь этот спектакль затеян только с одной целью — не идти в часовню. Ее страхи слишком велики, чтобы противостоять им. Но и я не могла позволить ей размякнуть и впасть в состоянии депрессии, под тяжестью воображаемых недугов.

Вскочив со стула, я прошла к окну и одним резким движением раздвинула шторы. Солнечный свет радостно ворвался, словно расшалившийся котенок в запретную комнату, уставленную корзинами с горками разноцветных клубков. Солнечные лучи пробежали по полу, коснулись столбиков кровати, балдахина, изящных кисточек, перекинулись на комод, шкаф и добрались до тахты, осветив лежавшую на ней черную фигурку. Я услышала, как охнула служанка, запричитав над миссис Уолтер. А сама Эллен только глубоко вздохнула и мне почудилось, что с ее губ сорвался легкий стон.

— На улице замечательная погода! — воскликнула я с излишней радостью. — Солнце такое ласковое, теплое! Эллен, вам надо прогуляться, чтобы успокоиться. А не сидеть в этой могильной полутьме. От нее еще пуще озноб пробирает. Хотите, мы с вами пройдемся по саду, посидим в беседке, в ней так покойно, уютно…