Я понимающе кивнула. А он продолжал, все более распаляясь:

— Из-за своего пристрастия докторишка и сам на живого не больно похож: тощий, как хворостина. Ходит — костями бряцает, а чихнет — так сдует в окно и не найдешь куда ветром снесло… Первое время я его от постели гнал, думал, что призраки посещать стали, значит час близок. Но гонору в нем, как у монаршего мопса, — сколько его ни прогоняй, а он все пятится тощим задом и тявкает, пока не охрипнет. Так и этот гиппократ, пока не влил в меня полбочонка микстур, не отстал. А его новомодный горчичник — "истинное средство от всех болячек" — все нутро мне, старику, выжег!…Мальчишка то специально этого кровопийцу приволок, точно знал, что вцепиться он в меня своими присосками! Да еще и позабавился, небось, глядя на мои мучения из-за этой пиявки… Но, ведь, как понял, что никому другому не одолеть моего упрямства!

Всю сознательную жизнь я пребывала в блаженном неведении относительно своей склонности к дурным поступкам. Однако в эти минуты я в полной мере осознала всю глубину своей испорченности. Ибо невыносимые страдания мистера Лемуэла вызвали во мне взрыв бурного веселья.

— А вы говорите, что некому о вас заботиться!

— Ха, этот несносный малец позаботиться даже о дьяволе, если найдет в этом выгоду!

— Уж не о Дамьяне ли речь? — спросила я, озаренная догадкой.

— А кто ж еще осмелится… — старик вдруг закашлялся, а когда приступ прошел, закончил, — осмелится действовать без указаний графа.

— А разве граф был против того, чтобы пригласить к вам доктора?

— Нет, но он не имел ни малейшего понятия, что собирается делать мальчишка. А тот в свою очередь даже не посчитал нужным поставить графа в известность.

— И что же сделал Дамьян?

— Да ничего ужасного, наоборот, спас мне жизнь, — признался мистер Лемуэл с кривой усмешкой на губах. — Мальчик спустил с лестницы шарлатана, который объявил, что мой механизм истерт до дыр и надеяться не на что. Затем он отправился в Солсбери, сказав Джордану (это дворецкий), что привезет доктора. Вечером на следующий день они приехали. Дамьян представил нам этого кровопийцу, сказав, что привез одного из самых лучших в Уилтшире специалистов. Правда, тот пытался протестовать и шепотом поведал, что его вывезли силой. Но, когда докторишка увидел меня, согласился, что его похищение было оправданным, и с рьяным усердием принялся за работу. Впрочем, усердие его было рьяным не от большой любви к работе, а от того, что похититель пообещал пристрелить его как вшивую собаку, если пациент к утру не почувствует себя лучше…Позднее мы узнали, что Дамьян загнал до смерти двух лошадей. Одна сдохла в конюшне сразу же, как только они прибыли в Китчестер. А другая прожила еще полночи.

— Стало быть, он дико боялся за вас! — воскликнула я, пораженная рассказом и таким несвойственным для Дамьяна поведением. Вряд ли я могла когда-нибудь предположить, что он может испытывать столь сильные переживания и страх за кого-то другого кроме себя.

Старик скривился и покачал головой.

— Девочка моя, не питай иллюзий на счет этого сорванца. Еще ребенком он отличался своей горячностью и нахальством, и всегда умел добиваться желаемого, но скорее мир перевернется с ног на голову, чем Дамьян совершит что-то только во имя бескорыстных чувств.

— Но что ему потребовалось от, простите, немощного старика?

— Вот уж знать не знаю, ведать не ведаю! — весело соврал он, и все внимание обратил на свою любимую трубку. Несколько минут он сидел с закрытыми глазами и блаженно почавкивал, смакуя терпкий дым.

Я не решалась прервать его во время табачной медитации, но когда он открыл слезящиеся глаза, спросила, не скрывая своего волнения:

— По-вашему Дамьян бесчувственный интриган?

— Нет! Дамьян вовсе не бесчувственный. Иногда он бывает просто бешенным, и тогда даже я не могу влиять на него. Но какие бы страсти ни кипели в нем, он будет неотвратимо двигаться к поставленной цели, сметая на своем пути все преграды и вытравливая из сердца любое чувство, мешавшее ему.

— Но это невозможно! Сердце не ботинок, который можно снять и вытряхнуть, избавившись от чувств, как от мелких камушков.

— Ты, еще чиста и наивна, как полевой цветок.

— Возможно, мой жизненный опыт еще не достиг тех внушительных размеров, когда я могла бы судить о жизни со знанием дела. Но вы говорили, что Дамьян рос в нищете, может быть, все дело в этом. Когда приходиться бороться за каждый пенни, а соответственно и за свою жизнь, то невольно станешь расчетливым и циничным, запрятав в глубине души сокровенные чувства.

— Честно признаюсь, мальчишка хоть и большой негодник, но мне он всегда нравился. В моем окружении он единственный, несмотря на свою молодость, кто заслуживает уважения. У меня на него большие надежды! И очень надеюсь, что ненапрасные.

— И чем же, он заслужил такую почесть? — скептически спросила я.

— За многие годы в Китчестере появился хоть кто-то, кто может спасти эту рухлядь от окончательной разрухи. Естественно, мальчик не в силах сделать все, что необходимо для полного возрождения Китчестера, но у меня есть все основания надеяться, что он сможет вытащить семью из долговой ямы и вдохнуть в стены замка вторую жизнь.

— Я и не предполагала, что Дамьян имеет в замке такой вес, — я была удивленна этой впечатляющей характеристикой и не менее обрадованная ей. Сейчас я поняла, как мне безумно хотелось услышать о Дамьяне хоть что-нибудь положительное. — Одно время из-за деревенских слухов я думала, что он графский наследник, но в прошлом году Дамьян сам опроверг это, сказав, что только может им стать.

— Опроверг, говоришь?… — мистер Лемуэл задумался, помахивая котелком и покуривая. — Никогда не замечал в нем стремление к честности. Можно было бы предположить, что он наоборот будет хвалиться своим возможным в будущем особым положением в Китчестере, даже если на данный момент он никто, всего лишь один из дальних родственников, живущих в замке.

— И, тем не менее, из ваших слов выходит, что он играет важную роль, и, во что мне верится с трудом, распоряжается в замке?

Старичок отрывисто расхохотался и в порыве стукнул по коленке рукой с трубкой, просыпав на штанину тлеющие крупицы табака. Резко замахав котелком, пытаясь смести крупинки, он раздул их еще сильнее, и в ноздри ударил едкий запах тления. Я торопливо стряхнула угольки с его ноги, пока старик не принялся тушить их, воспламенив еще сильнее.

— Вот увалень древний, — раздраженно буркнул под нос старик и, обращаясь уже ко мне, громко ответил. — Мисс, в Китчестере распоряжаются все, кому не лень оторвать свои затекшие кости от кушетки, и доставить себе тяжкий труд — открыть рот и произнести пару слов в приказном тоне. Была бы только хоть мизерная польза от этого несомненного таланта.

— Леди Элеонора должно быть против вмешательства Дамьяна в дела? Судя по вашим рассказам, она с особым жестокосердием относится к тем, кто посягнет на власть в доме.

— Хе-хе, война между ними была с самого его появления в замке, — захихикал старичок. — Самоуверенный мальчишка и надменная леди, обнаружившая, что и ее приказы могут пролетать мимо ушей, а ее словам придавать столь мало значения, что тут же забывать их. А уж как шалили ее нервы (точнее будет сказано "как она бесилась", но разве можно применить это выражение к истинной леди), когда в ответ на свои приказы, слышала насмешки.

— Что же он вытворял?

— Самыми легкими его проступками были случаи, когда он назло ей делал все наоборот. Элеонора приказывала ему помолчать, а он громко и фальшиво орал похабные песенки, или спускался в грязных лохмотьях, когда ему было сказано одеться поприличней.

— Мне страшно думать, какой был самый тяжелый проступок? — смеясь, воскликнула я.

— Из деликатности к… да, да, не смотри на меня так недоверчиво, и у меня случаются эти неловкие приступы деликатности, но они бывают так редки, что даже для меня становятся приятной неожиданностью. Так вот из деликатности к чувствам Элеоноры я промолчу…