В заносы, в бунт простоволосый,

Но поскорей, но поскорей, —

В разрытый щебень, под откосы,

Без тормозов, без фонарей,

По голым рельсам, отцепляясь

Иль прицепляясь на ходу,

А трехдюймовка, накаляясь,

Волчком, запущенным на льду,

А ночь, вытягивая шею,

По-вдовьи кутаясь в платок, —

И зарево, треща, над нею

С шестка летает на шесток —

Офелия, о нимфа! Нежной

Болотно-сумрачной водой,

Фатой венчальной белоснежной

Под угасающей звездой —

Или седая, неживая

Или иная, не своя,

Забившись в уголок трамвая,

С корзиной старого белья, —

Десятилетьями без цели,

Лишь что-нибудь еще сказать, —

И так, в могиле иль в постели

Лежать и плакать и взывать,

И заклинать и, заклиная,

Не верить и молчать, — хоть раз,

Во сне, быть может, вспоминая,

Офелия! — Коснуться глаз —

Над Росью, над моей рекой,

Где розовые скалы в воду

Как в зеркало, — еще такой —

С разгона головой в свободу, —

Веслом натруженным гребя,

В дырявой лодке плоскодонной,

В одну тебя, в одну тебя,

В одну тебя еще влюбленный,

Переплывая синеву,

Лазурь опущенного взгляда,

В Александрийскую листву,

В ветвистую прохладу сада,

По старой Гетманской в зарю,

К таинственной звезде Полярной,

К мечтательному фонарю,

К наклонной каланче пожарной,

К годам, где старая печаль

Персидской поросла сиренью, —

Хотя б на миг один причаль

Взволнованной счастливой тенью —

Над Белой Церковью луна, —

И льется летняя истома

На труп зарезанного сна,

На мусор нежилого дома,

На милые твои черты, —

И вновь, в движенье поворотном,

Луна спокойно с высоты

В прозрачном воздухе дремотном —

И если так, и если даже

Бельмо слепое в словаре,

Она со мною, та же, та же, —

Зарубкой свежей на коре.

Вся в шуме листьев, в блеске, в громе,

В ударе гулком под ребром,

В измене старой, в новом доме,

В глазах невидящих и в том,

Как ночью нехотя с окраин,

Больное сердце торопя,

По лестницам вползает Каин,

Зубами черными скрипя,

И в том, как ложка, разливая,

Над паром въедливым дрожит

И падает и, остывая,

Как труп на скатерти лежит —

Так возникает, — непохожей,

Себя сама не узнает,

Но здесь уже, в костях, под кожей,

И, кажется, еще поет —

Тем голосом, тем страшным звуком,

Подслушанным среди волков,

И только сердце ржавым стуком

Считает время у висков —

Не отпущу и не забуду,

Не разлюблю, — за каждый год,

За каждый камень, здесь и всюду,

В пустыне всех земных широт.

Среди вокзальных наставлений

Играя шляпой иль ключом,

Случайно, без приготовлений

Коснуться призрака плечом —

И в первый миг не замечая

Ни холодка, ни ветерка,

Но спутникам не отвечая,

Кого-то потеснив слегка,

Вдруг вырваться нетерпеливо

Из рук, терзающих еще,

И гладить, гладить молчаливо

В толпе занывшее плечо —

Ни судороги, ни ожога,

Но долго повторять потом —

О, ради Бога, ради Бога, —

Внезапно пересохшим ртом —

И спотыкаясь о ступени,

Роняя вещи на ходу,

Взывать вослед скользящей тени —

— Уже иду, уже иду! —

А там, сквозь вечность проплывают

Голубоватые черты,

В вечернем дыме тают, тают —

Уже не ты, уже не ты —

Подходит смерть, и странно мне прощанье

С самим собой на чуждом языке, —

Как будто чувств подложных завещанье,

Забытое на пыльном чердаке.

Так странно мне признаться, что без цели

Блуждал я столько беспокойных лет,

Что суждено мне умереть в постели,

Что выпьет с горя добрый мой сосед,

Что на пять лет по третьему разряду

Чужой земле мой прах передадут,

Потопчутся, поговорят что надо,

И наскоро всплакнут — и отойдут.

Но я услышу, вечность проникая,

За Бояркой вечерний стук колес, —

То дачный поезд, окнами мелькая,

Уже уходит в мир метаморфоз —

Ночь первая надвинется сурово,

Свое лицо правдиво обнажит,

И по деревьям необычно ново

Без шума темный ветер пробежит.

Вторая ночь придвинется на смену, —

Вздохнет вдовой, помедлит надо мной

И озарит кладбищенскую стену

Влюбленной в небо Пушкинской луной.