На одной из улиц я набрел на музей писателя Грина, и дом музея со всем его удивительным содержимым показался мне кораблем, который на короткое время пристал к тихому феодосийскому берегу, чтобы вскорости устремиться снова в путь. Несмотря на знойный день, в музее было много народа, больше всего молодежи, я вглядывался в сосредоточенные юные физиономии, разглядывающие старинный корабельный якорь или в дубовом футляре старомодный секстант, или гравюры к книгам Грина, и думал о счастливой судьбе писателя. Прожил такую трудную и такую короткую жизнь, — проходят годы, его давно нет на свете, меняются моды, кумиры, пристрастия, а вот интерес к Грину не пройдет никогда, потому что, сколько бы ни существовало человечество, оно всегда будет нуждаться в алых парусах, наполненных ветром странствий.

От музея отправлялся туристский автобус в Старый Крым. Там умер Грин, там его могила. В автобусе нашлось место и для меня, и через час я оказался в городке, к которому слово «старый» в его названии подходит как нельзя лучше. Под блекло-голубым крымским небом, в котором лениво парили птицы, время загустело и текло по своему извечному руслу медленно-медленно. И только на маленьком городском кладбище, где, казалось, времени вообще бы замереть в раздумье над прошлым, оно вдруг обрело порыв, ослепительную яркость и нетерпение. На ветвях старой вишни, что склонилась над могилой Грина, полыхали на ветру пионерские галстуки, их было много, и каждый превратился в парус, каждый в этом притихшем городке, где стыл даже воздух, вдруг нашел свой ветер — сильный, свежий, зовущий. Алое дерево над прахом Грина летело к синим далям крымской долины. Я с благодарностью подумал о человеке, который пришел сюда с ребятами и посоветовал им снять с себя галстуки и прикрепить к дереву — в этот момент он одарил юные души самым высоким и прекрасным, позвал их к мечте. А что еще нужно в воспитании молодых?

Вернувшись в Феодосию, я пошел в порт. Он не велик, на рейде и у причала стояло всего несколько судов, их темные неподвижные силуэты на фоне подожженного полуденным солнцем моря так естественно гармонировали с обликом всего этого тихого зеленого приморского города.

На морском вокзале просто так, от нечего делать бросил взгляд на расписание пассажирских теплоходов и вдруг обнаружил, что сегодня вечером, рейсом из Сочи, прибывает в Феодосию теплоход «Васил Коларов», стоит здесь час, в одиннадцать вечера отходит на Ялту. Решение созрело мгновенно: плыву! Еще одно морское путешествие — почему бы нет?! После того как увидел на могиле Грина алые галстуки-паруса, снова захотелось в море. Пускай путешествие на этот раз будет коротким, но все равно — это же море. Куда увлекательнее добираться в Ялту на корабле, чем на заурядном, набитом пассажирами и духотой рейсовом автобусе.

Было еще одно важное обстоятельство, определившее мой выбор. Имя корабля. Васил Коларов…

Память унесла в далекие послевоенные годы. С вузовским дипломом я был направлен на работу в существовавший тогда Антифашистский комитет советской молодежи, который в те годы от имени молодежных организаций страны поддерживал связи с зарубежной молодежью. И вот мне, молодому сотруднику пресс-группы комитета, дали почетное задание — отвечать за организацию первой в нашей стране выставки о жизни современной болгарской молодежи. Вместе с моими молодыми болгарскими товарищами выставку мы открыли в срок, и она пользовалась у москвичей успехом. Во время подготовки к открытию взглянуть на ход нашей работы не раз приезжала Стелла Благоева, первый посол народной Болгарии в СССР. Это была удивительная женщина. Уже преклонных лет, она полнилась бурной энергией, смеялась звонко, как молодая, речь свою неизменно пересыпала шутками и вела себя вовсе не как чрезвычайный и полномочный, а как лишь старший по возрасту товарищ — помогала вколачивать в стены гвозди, наклеивать на стенды фотографии. Мы смотрели на нее с восхищением. Еще бы! Не только посол, но еще профессиональная революционерка, подпольщица, мужественная антифашистка, к тому же дочь выдающегося болгарского политического деятеля, основателя БКП — Димитра Благоева. Я был польщен, когда посол Болгарии счел возможным пригласить меня на прием в честь прибывшего в Москву председателя Совета министров Болгарии Басила Коларова.

Прием проводился в большом зале ресторана «Метрополь». Это был первый в жизни дипломатический прием, на который меня пригласили. Положеного для торжественного вечернего раута черного костюма у меня не было. Все, чем располагал — весьма поношенный светло-серый костюмчик, и, попав в высокопоставленное общество, был смущен и от смущения неуклюж. Не знал, где встать, куда прятать руки, мне казалось, что все смотрят на меня с легкой снисходительной улыбкой.

Но вот толпа стоявших в зале пришла в движение, стала раздаваться в стороны, образуя свободный проход, и по нему к центру зала шли трое — Стелла Благоева, наш министр иностранных дел Вышинский и невысокий худощавый большелобый человек в черном костюме. Это был Васил Коларов. Я знал о нем не только из газет. Когда на выставке мы прилаживали к стенду его портрет, Благоева мне сказала:

— Если бы Коларов сейчас оказался здесь, он бы запретил помещать свой портрет. Не терпит всякую помпу, всякое возвеличивание.

— Но он же председатель Совета министров! На болгарской выставке и вдруг без портрета руководителя страны! — удивился я.

— Не портреты создают авторитет руководителю, — сказала Благоева.

И вот Коларов передо мной. У него спокойное задумчивое лицо, он немного щурится в блеске торжественных огней зала, на его губах застыла чуть приметная улыбка смущения — словно он испытывает неловкость от всего этого блеска, шума и светской колготни, которые случились по причине его прибытия. Я притаил дыхание. Еще никогда не видел столь крупных государственных деятелей вблизи. А сейчас рядом со мной не только руководитель правительства братской страны, но и сподвижник Благоева, один из создателей Болгарской компартии и болгарского народного государства.

В его облике никакой позы, тем более сановной напыщенности — естественность и простота. Таким он мне запоминается на всю жизнь.

Уступая дорогу идущим, машинально делаю шаг назад и чувствую, что наступаю каблуком на чью-то ногу. Оборачиваюсь — передо мной огромные, пышные и очень знакомые усы. Они грозно шевелятся. Я обомлел: Буденный! Сам Семен Михайлович Буденный, легендарный полководец. И я своим грубым, не для светского раута, ширпотребовским ботинком — ему на начищенный до блеска маршальский сапог!

— Извините!

— Ничего! Бывает… — раздалось из-под усов.

— Понимаете, я хотел…

— Бывает! — снова повторили усы, и я почувствовал на своем плече короткое успокаивающее касание руки маршала.

С приема я уезжал взбудораженным: видел вблизи самого Коларова, ненароком наступил на сапог Буденному и прославленный маршал клал мне на плечо руку! Столько событий!

Впечатления юности остаются в памяти на всю жизнь. Вот и сейчас помнится этот первый в моей жизни светский раут до мельчайших деталей.

Прошли годы. И я снова встречаюсь с Коларовым. С пароходом в Феодосии. Мне хочется побыть на его борту хотя бы несколько часов, кажется, будто он повезет меня в юность.

Судно небольшое, наверное, на его борту не больше ста человек — с пассажирами и экипажем. Я получил отдельную каюту. Но торчать в ней не хотелось, и я отправился бродить по судну.

В большом салоне для отдыха висел фотопортрет Коларова, и мне показалось, что на портрете он не совсем такой, каким я его видел в жизни. Я подумал, что Коларов, должно быть, с неохотой позировал фотографу, ему было жаль времени на фотографирование. Я разговорился с помощником капитана по пассажирской службе, который следил за заселением кают. Он отвел меня к старшему помощнику, а тот в каюту капитана.

— Вот этот товарищ встречался с Коларовым.

— Да не встречался. Просто видел на приеме в Москве.

— Все равно! Нам интересно! — сказал капитан. — Сами понимаете, коларовцами зовемся. Да и судно болгарской постройки.