Леонид Почивалов

И снова уйдёт корабли…

Без шторма нет моря

«Там, за горизонтом»

Где-то на свете живет неизвестный мне человек, которому я обязан жизнью. Даже не представляю его лица, в памяти остались лишь неясные, проступившие сквозь размытое сознание очертания мужской фигуры. И еще короткий блеск обручального кольца на руке, и голос человека, который раздавался будто бы из пропасти: «Кажется, жив!»

Поезд в Сочи пришел поздним вечером. Я сел в автобус, доехал до набережной, бросился к парапету: море! Вот оно! Никогда до этого не видел моря. С детства представлял его по книгам, фильмам, рассказам других, и мне казалось, что представляю хорошо. Но это было заблуждением. Море — явление. И как явление столь необъятно, значительно и многообразно, что знать его заочно невозможно. Его надо ощутить своими глазами, ушами, легкими, каждой клеточкой тела.

Я вглядывался в темную, глухо грохочущую, дышащую мне в лицо влагой, бьющую мне в грудь мускулистым ветром стихию, и казалось, что стою на самом краю света, что за этим береговым обрывом начинается пустота и мрак вселенной, а огни далеких кораблей во мраке — это заблудшие и угасающие светила.

Теперь надо было потрогать стихию рукой, попробовать на вкус! Я быстро спустился к самой кромке берега, в отсвете городских огней передо мной проступали очертания волнореза, похожего на рухнувшую в море каменную башню. Он четко выделялся во мраке, потому что был опушен кипящей пеной.

Не раздумывая, я бросился на волнорез и добежал по скользкому бетону до его конца, чувствуя, как сладостно замирает сердце перед близостью могучей и неистовой стихии, как растет во мне ощущение собственной значительности рядом с ней. Замер у края, раскинул руки, вздохнул всей грудью:

— Здравствуй, море!

В следующее мгновение где-то в глубине сумрака я вдруг различил странный черный сгусток с белой каймой по верхнему краю. Сгусток, казалось, застыл в отдалении, но через миг я обнаружил, что нет, не застыл, а приближается и вот уже белая кайма превратилась в крутой загривок пены, а сам сгусток в громадный водяной вал. Я лишь успел вскинуть руки, чтобы защититься от наваливавшейся на меня громады, и вдруг почувствовал, как плечи пригнула невыносимая тяжесть, ноги резким ударом оторвало от бетона волнореза. Неведомая сила повалила на спину, уложила на что-то мягкое, подбросила вверх, понесла к берегу, но там другая сила рванула обратно в море. Я почувствовал, что захлебываюсь, мне не хватает дыхания, пытался крикнуть, но в следующее мгновение спина хрустнула на чем-то твердом, и меня тут же придавила тьма.

…Очнулся на берегу. Лежал на холодном песке пляжа. Надо мной возвышались темные фигуры людей. Возвращающееся сознание постепенно вникало в то, что люди говорили.

— Кажется, жив. Шевелится…

— Рехнулся! Сунуться на волнорез в такой шторм!

— Как же ты сумел-то его?

— Сам удивляюсь! Вытащил из-под волны, как из пасти зверя…

Когда я окончательно пришел в себя, то попытался подняться. Мне помогли. Тело отозвалось резкой болью — в спине, в плече, в затылке.

— Дойдешь?

— Дойду…

— Ну, то-то! И в следующий раз в шторм к морю не суйся! К нему с уважением нужно! Это же — море!

Они разошлись, и я так и не понял, кто меня вытащил из пасти зверя. Не тот ли небольшого роста в голубой рубашке с вихрастой головой?

Хотел крикнуть: подождите, я же не поблагодарил вас! Вы же спасли меня. Подождите! Но фигуры растворились в темноте прибрежных зарослей.

Так состоялось мое первое знакомство с морем, самое тесное, в полном смысле слова. С тех пор я никогда не забываю, что где-то на свете живет человек, который спас мне жизнь. И снова и снова через годы шлю ему благодарность.

Мне было двадцать три года. В нашей редакции неожиданно заболел старший и заслуженный, который собрался на отдых в сочинский санаторий; выделенная ему путевка «горела». И тут неожиданно подвернулся я. «Хочешь в Сочи?» Тогда Сочи, что у моря, мне казался Меккой для молодого человека. Я был счастлив.

В санатории счастье несколько омрачилось. Заполняя мою курортную книжку, врач написал «больной Почивалов». Больной? Я хотел протестовать, но сдержался — пусть! Зато я на море! Завели даже историю болезни и в ней написали: «Переутомление» — в санатории здоровых не посылают! Возвращаться вечером в палату в строго определенный час, на пляже не загорать, а принимать «солнечные ванны» и не больше разрешенного врачом времени, далеко в море не заплывать…

Режим был не для двадцатитрехлетнего. Я пытался смирить себя, привыкнуть к сознанию, что в самом деле «больной», переутомленный и нуждаюсь в тихом стариковском отдыхе. Смирение продолжалось недолго.

Через неделю из санатория я сбежал. Вечером приехал в порт и увидел у пассажирского причала белый пароход. На борту прочитал: «Украина». Он показался мне таким большим, красивым, манящим, что я тут же порешил именно на нем и удрать от санаторных врачей и собственного «переутомления». Было поздно, в кассах билетов уже не продавали, а отходило судно в пять утра.

И я решился на хитрость. Подошел к «Украине» и стал, как бы прогуливаясь, расхаживать вдоль ее борта, одновременно краем глаза посматривая за дежурившим у трапа матросом. Через полчаса матрос по какой-то надобности отлучился на минуту, я немедленно этим воспользовался, взбежал по трапу и оказался на палубе. Это была первая палуба первого в моей жизни морского корабля.

Было уже поздно, палубы, салоны и коридоры лайнера опустели. Долго бродил, приглядываясь к новой, неведомой доселе обстановке, пока не утомился. Надо было приткнуться. Но где?

Дверь салона первого класса оказалась незамкнутой, и я крадучись вошел в салон. Он был пуст, плафоны под потолком не горели, только свет от палубного фонаря пучком врывался через широкое окно в полумрак помещения и мягко ложился ярким пятном на красную кожу дивана. Диван попался отличный, лучше не придумаешь для приюта безбилетника. С облегчением опустился на него, и вдруг моя рука уперлась во что-то твердое. Книга! Совсем новенькая, еще не читанная, со слипшимися под типографским прессом страницами. На обложке значилось: «Роберт Льюис Стивенсон. Остров сокровищ». А на титульном листе: «Архангельское областное государственное издательство, 1950 год». Оказывается, и в холодном северном Архангельске мечтают о тропических островах с сокровищами. Издалека добиралась книга до Черного моря!

Мне повезло: куда-то уплывающий большой пассажирский лайнер, тихий салон, мягкий диван да еще вполне подходящая для такого случая книжка. Читаная-перечитаная и все же всегда привлекательная. Лег на диван, поместил в пучок палубного фонарного света книгу и целиком отдал себя необыкновенным приключениям Джима Гокинса. Порой мне даже казалось, что нахожусь не в притихшем салоне лайнера по имени «Украина», а в шаткой каюте «Испаньолы» и наша шхуна на заре уйдет в океан на поиски пиратских сокровищ.

В пять утра «Украина» отчалила, и я отправился искать корабельное начальство, чтобы объявить себя «зайцем».

На мостике в огромной морской фуражке с белым верхом, крутым лакированным козырьком, в котором отражался золотой краб кокарды, стоял помощник капитана. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что он обидно молод для такой фуражки с крабом, старше меня года на три, не больше. Молодость судового начальника придала мне смелости. Я честно признался, что нахожусь на борту без билета, пробрался на судно тайком, но готов немедленно билет купить и даже заплатить штраф.

Он холодновато улыбнулся:

— Билетами на борту не торгуем. Штрафами не занимаемся, — коротко оценил меня взглядом. — Как вы на такое решились? Куда-то торопитесь? Или так просто?

— Так просто… Понимаете… Первый раз в море…

Наверное, моя искренность пришлась ему по душе.