Забавное совпадение: после этого разговора я крутил ручку радиоприемника и поймал сообщение из Белграда. Известный югославский ученый утверждал, что Атлантида скрывается в Адриатике. Вспомнился любопытный разговор, который у меня случился в столице Нигерии Лагосе в Институте земных ресурсов. Мои собеседники были почти уверены, что искать Атлантиду следует, конечно же, в Атлантике, но в Гвинейском заливе, поближе к берегам Нигерии, а нигерийский народ йоруба, история происхождения которого до сих пор до конца и не выяснена, является потомком атлантов.

Раскрыл взятый в судовой библиотеке прошлогодний номер журнала «Иностранная литература» и прочитал в путевых заметках писателя Н. Т. Федоренко: «Существует гипотеза, будто на месте Канарских островов когда-то располагалась легендарная Атлантида». В другом журнале столкнулся с мнением о том, что гигантские каменные идолы на острове Пасхи построили не кто иной, как атланты.

Вот, оказывается, сколько на свете претендентов на открытие Атлантиды. Они живут в Афинах и на Канарских островах, в Лагосе и Белграде, на острове Пасхи и в Новокузнецке. Значит, в ней, с Атлантиде, несмотря на прошедшие столетия, нуждаемся мы и сегодня. И не потому, что испытываем потребность в убаюкивающих нас сказках, — лишь бы не очерстветь душой. Пока жив человек, он будет нуждаться не столько в сказках, сколько в истине. А истина в обилии прячется под океанскими и морскими волнами. Может быть, даже на подводной горе Ампер. А почему бы и нет? Если она действительно когда-то была островом, то на нем могли жить люди. И какая разница, как эта истина называется, Атлантидой или иначе, или вообще пока не имеет названия. Важно одно: морские глубины до сих пор хранят нераскрытые пока тайны прошлого. А в прошлом мы так же нуждаемся, как и в будущем. Нет, не был выдумщиком Платон!

…Мы покидали полигон работ в час, когда солнце шло к горизонту, садясь за тучи. Внезапно перед носом «Витязя» триумфальной аркой изогнулась гигантская радуга — они великолепны и величественны эти океанские радуги. Казалось, перед нами вдруг вознеслись ворота в радужное будущее. Мы выбежали на палубы. Говорят, радуга в океане — доброе предзнаменование. И как-то сразу стало всем легче на душе… Полной грудью вдыхали свежий океанский воздух. За эти недели проделан огромный труд, люди работали дни и ночи, вымотались до предела. Работали не зря. Домой идем с хорошим научным уловом.

На баке загрохотали цепи — «Витязь» снимался с якоря. Глубина была большая, подъем оказался долгим. Когда, наконец, затихли якорные лебедки, капитан на мостике скомандовал: «Курс 90. Самый малый!» Курс 90 — это значит к Гибралтару, к Геркулесовым столбам, а уж мимо них дальше, на Родину.

— Мы еще сюда вернемся, — вздохнул руководивший подъемом якорей боцман Пивень. — Не нашли в этот раз, найдем в другой! Как пить дать найдем! Не может быть такого, чтоб не нашли!

Берега

Только в океане чувствуешь по-настоящему, как просторна и необжита наша планета. День за днем, куда ни глянь, все тот же зыбкий морской горизонт, и только временами проступит в его сером однообразии темная крупинка встречного судна, а ночью проколет беспросветный океанский мрак чуть приметный топовый огонек далекого кораблика, поколышется, померцает робко, будто чья-то беспутная душа заблудилась в царстве ночи.

«Подальше от берега — подальше от беды», — говорят моряки. Но корабль покидает берег только для того, чтобы вернуться. Берег грозит, берег манит. Там, за клыкастыми рифами, за коварными мелями — земля, твоя ли родная, чужая ли — все равно: берег людей! И легчает на сердце, когда услышишь радостное: земля! Значит, добрались, значит, позади длинные-длинные тоскливые морские мили, которым, кажется, несть числа. Чья бы страна ни лежала там, за горизонтом, все равно рядом с ней спокойнее, где-то недалеко — люди. С непогодой не договоришься никогда, с людьми можно, мы еще не потеряли надежду, что можно договориться с людьми даже о самом главном. По крайней мере пытаться надо.

— По правому борту в пяти милях остров Мадейра, — сообщил с мостика по судовой радиотрансляции вахтенный помощник капитана. Кто-то устремился на палубу взглянуть на Мадейру — но что там увидишь: пять миль! Большинство же — в столовую команды, где установлен телевизор. Раз недалеко столь солидный остров, значит, можно рассчитывать на его телевизионные ретрансляторы: вдруг удастся зацепить желанный телесигнал? В Испании чемпионат мира по футболу, а как раз в это время играют поляки с западными немцами. Наши уже выбыли, за кого теперь болеть — конечно, за поляков!

Я с трудом нахожу место для своего стула в нерушимой тесноте, сотворенной чугунными плечами болельщиков. Для моряков спорт малодоступен — не побегаешь, не попрыгаешь, мяч не погоняешь, кругом вода, а в ней — пятачок палубы. Самое доступное на пятачке пинг-понг да гири для закалки мускулов. Но футбол не просто игра, а явление общенациональное, международное, и моряки не в стороне от популярных страстей эпохи. Тем более, когда речь идет о состязании флагов.

Но среди сидящих сейчас у мерцающего экрана телевизора в переполненной столовой команды, наверное, я самый заинтересованный зритель передачи из Мадрида. Болею за поляков потому, что болею за них всегда, если только не идет речь о спортивной схватке с моими соотечественниками. К полякам неравнодушен, потому что когда-то провел в Польше три года молодости, старался понять этот народ, наверное, это мне в какой-то степени удалось — почувствовал к нему симпатию и уважение. И сейчас я нахожусь на борту судна, построенного по советскому заказу в Гданьске. Судно оказалось отличным мореходом, штурманы хвалят, а три дня назад в канун государственного праздника Польши отсюда, с борта «Витязя», ушла в Гданьск приветственная радиограмма Кристине Кочувской, крестной матери «Витязя», которая в памятный день спуска на воду благословила его на счастливое плавание.

Где сейчас Кристина Кочувская? Я знаю, женщина она молодая, наверняка спортивные баталии ей не чужды, можно быть уверенным, в эти минуты половина населения Польши сидит у телевизоров, болеет за своих. Наверное, среди них и Кочувская. Тянет к светящемуся квадрату полный нетерпения взгляд:

— Ну, Ковальски! Поднажми! Скорее! Скорее! Пасуй Кочуреку, он же в штрафной. Пасуй! Эх, мазила!

Умерить ход судно не может, хотя сам капитан вместе с нами сидит у телевизора. Телелуч, которым любезно поделилась с нами Мадейра, все больше слабеет, изображение на экране плывет, скачет, вот н расплылось вовсе.

— Все! Выдохлись!

Уходим огорченными: обидно, так и не узнаем, чем же закончится схватка.

— Попробуем поймать по радио, — говорит Володя Савельев, один из наших радистов.

Володя еще недавно был радистом сухопутным, служил в армии, сейчас в море впервые, приглядывается, притирается, «оморячивается». А это значит прежде всего быть в ладах с товарищами. В море без товарищества пропадешь. Володя это усек сразу.

— Давай, Володя, покрути свою технику, пощупай эфир. Интересно все же: чья возьмет. Вдруг поляки!

В самом деле, а вдруг?

Где-то недалеко от нас лежали берега Африки. Ветер дул с континента, и мне казалось, что он доносит такой мне знакомый, сухой и пряный запах саванны. Там во мраке засыпал огромный континент с просторами его прерий, колючей чащобой джунглей, с похожими на болота лагунами, где ловят креветок, с задавленными тропической ночью, не знающими электричества деревушками и огромными городами с небоскребами в барском центре и таинственным грохотом тамтамов и воем дешевых транзисторов в тесных кварталах бедноты.

Я стоял в одиночестве на палубе и смотрел во тьму, словно в самом деле мог увидеть очертания знакомого мне континента. Звезд не было видно, их скрыли низко ползущие со стороны Африки облака, насыщенные колючей песочной пылью Сахары.

Два часа назад в столовой команды я рассказывал об Африке. Попросили: раз проплываем мимо — расскажи, если ты не только бывал, но и жил там.