Мало этого! Теперь выяснилось, что господин Венстер преподает в императорском абовском университете! А не он ли тот самый агент, который должен будет позднее передать кронпринцу сведения об успехах Наполеона?

—

И какое же настроение у вашего Христиана Венстера? — спросил я коллежского советника.

Мохов скривил рот, словно ему на мозоль наступили, покачал головой и сказал:

—

Испугался он, да и был таков! Укатил в Финляндское княжество! Все дело мое прахом пошло!

Вот тебе на! Конечно же я не ожидал, что господин Венстер уже покинул Москву. Выходило, что, если он и был агентом, то не тем, о котором подумал я. А что до Косынкина с Моховым — так их поведение теперь казалось мне крайне странным, особенно — Косынкина.

Мартемьяныч, вспомнивший наконец, где он прежде встречал Гавриила Кирилловича, будто бы освободился от тяжкого груза и почувствовал голод.

—

Уф, вот теперь и я отведаю свинины, — сказал он, взяв в руки столовые приборы.

Я искоса поглядывал на Косынкина. Физиономия его сделалась озабоченной. В какой-то момент наши глаза столкнулись, он быстро отвел взгляд и о чем-то заговорил с Анастасией Кирилловной. Судя по тому, как она удивилась, разговор Вячеслав завел неожиданный. Словом, вел он себя подозрительно.

Увлеченный своими наблюдениями, я едва не пропустил мимо ушей рассказ Винцента.

—

Представляете, простая собака, а порою предана хозяину больше, чем жена, — говорил Ривофиннолли.

—

Это ты к чему? — спросил де Санглен.

—

Собака, говорят, мосье Домерга, всю дорогу трусит за баркой по берегу! Отыскала же как-то…

—

Собака? — переспросил я. — Не тот ли пес, что крутился на Мясницкой?

—

Он самый, — кивнул Ривофиннолли.

—

Собака! — воскликнул я.

И резко поднялся из-за стола. Все застыли, глядя на меня с удивлением.

—

Сенька! Коня мне! — крикнул я и, схватив итальянца под руку потащил его из-за стола. — Едем, Ривофиннолли! Где она, эта собака?!

Я поспешил к выходу, увлекая за собой итальянца. В дверях я обернулся:

—

Яков Иванович, на два слова! Уж простите, я без церемоний! Дело неотложное!

—

Простите, господа, — извинился де Санглен.

Он поднялся из-за стола и подошел к нам.

—

Косынкина и Мохова нужно арестовать! — сказал я шепотом и, упреждая расспросы, добавил: — Потом все объясню! Сейчас времени нет!

Ривофиннолли бросил на де Санглена умоляющий взгляд, но тот кивнул на меня. Мы вышли из гостиной.

В сенях я увидел Федьку, он оборачивал какие-то книги: верно, Жаклин поручила. Я отобрал у него рук кусок оберточной бумаги и бросился на кухню.

—

Мясо есть? Что от поросенка осталось? — спросил я кухарку.

-Батюшка-барин, все уж собакам выбросили! — всплеснула она руками.

—

Хорошо наши собаки живут! — хмыкнул я.

Ривофиннолли, не ожидавший, что его трапеза прервется столь неожиданно, следовал за мной. Я вернулся в гостиную. Расторопная прислуга уже собрала использованную посуду. И только перед Сергеем Михайловичем стояла полная тарелка, а сам он с довольным видом, вооружившись ножом и вилкой, присматривался к сочной свинине.

Гости не спускали с меня удивленных взглядов. Я подошел к тестю:

—

Мартемьяныч, ты ж вроде есть не хотел!

И не дав ему опомниться, забрал мясо, завернул в бумагу и двинулся к выходу.

Мы догнали барку у Крутицкого подворья.

—

Вон он, — Ривофиннолли указал вперед.

Пес бежал по тропинке, тянувшейся вдоль берега. Он добрался до вытоптанного пятачка, оттуда по дорожке спустился к воде, где на маленьком мостике две бабы полоскали белье. Мы спешились.

—

Смотри-ка, так и бежит, не бросает хозяина! — с уважением промолвил Ривофиннолли.

Пес проскользнул между женщинами и застыл на краю мостика, вытянув морду. Одна из баб, наткнувшись на животное, вскрикнула от неожиданности.

—

Свят-свят! — Она широко перекрестилась, и от ее руки разлетелись брызги.

—

Ты что?! Иди отсюда! Ишь, белье замарает! — шикнула другая на пса.

Пес фыркнул и дернул мордой так, словно хотел отмахнуться от бабы, как от надоедливой мухи, тявкнул вслед удалявшейся барке и повернул обратно. Он поднялся к нам, и я поманил его:

—

Песик-песик.

Он остановился, посмотрел на нас, и я, как давеча на Мясницкой, поразился чересчур умному взгляду. Пес, прижав уши, метнулся в сторону. Я развернул мясо и позвал по-французски:

—

Toutou, toutou!

^[41]

Французская речь или вкусный запах сделали свое дело. Пес потоптался на месте, затем все же решился и подбежал к нам. Он потянулся к мясу, готовый в случае малейшей опасности рвануть прочь. Я отделил кусок и бросил ему. Пес поймал мясо на лету и проглотил. Я протянул к нему руку, он зарычал. Итальянец потянулся за пистолетом.

—

Тихо-тихо, — остановил я его и ласково проговорил: — Ладно, жуй, собака.

Пока пес жевал, я внимательно рассматривал его. Черная спина, белое брюхо, рыжие подпалины, шерсть длинная, статью похож на волка. Такой не только московские, а и сибирские морозы выдюжит. На морде шерсть белая, а вокруг глаз черная. Словно очки надеты. И сами глаза необычные — голубые, а зрачки маленькие, черные. Немудрено, что от их взгляда не по себе становится.

Пес покончил с угощением. Я протянул ему второй кусок на открытой ладони. Он облизнулся, подошел ближе и взял мясо с моей руки. Я погладил его за ушами, провел рукою по шее, скользнул пальцами под ошейник и наткнулся на что-то плотное.

Я вытянул из-под ошейника узкую полоску сложенной в несколько слоев бумаги.

—

Ух ты, — выдохнул Ривофиннолли.

—

Вот кого допрашивать нужно было. — Я развернул послание.

Текст был написан по-французски аккуратным женским почерком. «Не волнуйся, милый! Все обнаружила, как ты указал. Береги себя. Молюсь за тебя!»

—

Говоришь, это пес мосье Домерга? — спросил я.

—

Его, — подтвердил Ривофиннолли.

—

Бонапарт!

What

a

dog

! Уже и собаки на его стороне! — я разозлился.

—

Разберись теперь, к кому эта псина бегала! — посетовал Ривофиннолли.

—

Супругу Домерга проверить в первую очередь, — сказал я. — Найдете в доме какие-нибудь письма, сравните почерки.

Пес покончил с мясом, облизнулся, пошмыгал носом и, не уловив запаха съестного, тявкнул и побежал вдогонку за баркой. Не сговариваясь, мы оседлали лошадей и двинулись следом.

Крутицкое подворье осталось позади. Мы миновали Симоновский монастырь и оказались перед Тюфелевой рощей. Слева возвышался деревянный дворец, за ним потянулись дачи, отдыхающая публика прогуливалась под сенью старых дубов.

—

Вот ведь люди! Как будто и войны никакой нет, — промолвил я.

Пес углубился в рощу, его черная спина промелькнула в куртине отцветших ландышей.

—

Сучий Иван Сусанин! — выругался я. — Ладно, от него, думаю, мы больше ничего не добьемся. Вряд ли здесь его кто-либо поджидает. Пес просто бежит за баркой — там его хозяин.

Мы проехали еще немного и остановились на берегу Лизина пруда. Молодой человек с барышней покинули беседку при нашем приближении. Я заглянул в ротонду и обнаружил типографский листок, оставленный на скамейке.

—

Афишка графа Ростопчина! — хохотнул итальянец.

Я взял листок и прочитал:

«Главная квартира между Гжати и Можайска. Наш авангард под Гжатью; место, нашими войсками занимаемое, есть прекрепкое, и тут светлейший князь намерен дать баталию; теперь мы равны с неприятелем числом войск. Через два дни у нас еще прибудет 20 ООО; но наши войска — русские, единаго закона, единаго царя, защищают церковь Божию, домы, жен, детей и погосты, где лежат отцы наши. Неприятели же дерутся за хлеб, умирают на разбое; если они раз проиграют баталию, то все разбредутся, и поминай как звали!