— Аббата Сюрюга я конечно же прекрасно знаю. К нему очень расположена Екатерина Петровна, и он бывает в моем доме. Кстати, будет и завтра. Приходи к нам на обед — глядишь, и ты составишь о нем собственное мнение. Я не думаю, что аббат шпионит, хотя — тут Санглен прав, — наверняка среди его паствы много шпионов. — Немного помолчав, граф Ростопчин промолвил: — Странные, конечно, эти слова о жене Цезаря. Словно нарочно сказаны, чтобы бросить тень на мою супругу.

Вернулся лакей и поставил на столик горячий кофий. Граф Ростопчин отпустил слугу и, выждав, пока тот удалился, продолжил:

— Всем мерещатся заговоры. А ловить шпионов никто не умеет. Государь распорядился создать в каждой армии Высшую воинскую полицию. Но из этого ничего не вышло. Работает лишь Высшая воинская полиция Первой Западной армии во главе с де Сангленом. Но что это за работа, если штаб полиции находится здесь, а не при Главной квартире? Лучше всех устроился Барклай. — Федор Васильевич невесело усмехнулся. — Он попросту всех подозреваемых отсылает ко мне. Они приезжают с секретными донесениями в качестве курьеров, а в письмах от Барклая содержатся просьбы задержать их в Москве и по возможности проверить.

Я застыл с чашечкой кофия. Выходит, в окружении генерал-губернатора полным-полно шпионов.

— И много у вас таких… подозреваемых?

— Полковник Влодек Михаил Федорович, майор барон фон Леверштерн, Браницкий с Потоцким, Любомирский, — перечислил граф Ростопчин.

— Вы не могли бы уточнить, в каких числах прибыл каждый из них? — попросил я.

— Первым был князь Любомирский. Его я переправил в Петербург. А подозрение на него пало после сражения при Молевом болоте двадцать седьмого июля…

— Двадцать седьмого июля, — повторил я. — Отпадает! Значит, к моему делу они отношения не имеют.

— Отчего же ты так решил? — спросил генерал-губернатор.

— Донесение Роберта Вилсона появилось намного раньше. И касалось оно шпиона, уже тогда собиравшего сведения в Москве, — объяснил я.

— Я вот думаю, а не скрывается ли этот твой шпион в московском почтамте?

— Вы имеете в виду дело Верещагина? — спросил я. — О нем наслышаны даже в Петербурге.

Федор Васильевич уловил скептические нотки в моем голосе и серьезным тоном ответил:

— Да, я имею в виду дело Михайлы Верещагина.

Голос графа прозвучал с некоторым вызовом. Я вспомнил де Санглена, одержимого страстью изловить какую-то блудливую графиню, а теперь еще и генерал-губернатор с навязчивой идеей о шпионе в лице несчастного купеческого недоросля.

— Федор Васильевич, я не имею представления об этом деле. Знаю лишь, что в Петербурге к нему относятся с большим сомнением… — промолвил я осторожно

— А я думаю, напрасно! — Голос его прозвучал резко.

— Говорят, попался какой-то молодой глупец, вся вина которого лишь в том, что он из ребячества переписал запрещенную газетенку и хвастался этим в кофейне.

— И все? — с возмущением спросил генерал-губернатор.

Я только руками развел в ответ. Федор Васильевич вздохнул, опустошил единым глотком кофейную чашечку и, смягчившись, сказал:

— Вижу, ты многого не знаешь. Тогда послушай меня. Михайла Верещагин конечно же недоросль, переписал запрещенную газетенку, похвастался товарищам, делов-то. Не был бы купеческим сыном — кнута ему! А раз купеческий сын — отдать родителям, отцу наказать, чтобы ремня ему всыпал! Уж отец-то его Николай Гаврилович постарался бы, тут будь уверен.

— Выходит, дело не в нем? — спросил я.

— Дело не в нем — дело в почт-директоре Ключареве, — ответил граф Ростопчин. — Его поведение представляется крайне подозрительным. Вот послушай. Я отправил на почтамт полицеймейстера Егора Александровича Дурасова вместе с этим Верещагиным. Сперва его, полицеймейстера, не впускает какой-то надворный советник Дружинин, экзекутор почтамта. Затем Дурасов добился того, чтобы навстречу к нему вышел сам почт-директор Ключарев. Тот забрал Верещагина у полицеймейстера и несколько минут беседовал с арестованным с глазу на глаз! Вопрос: о чем они говорили? Чего так испугался почт-директор?!

Я молчал, ожидая, что Федор Васильевич выскажет собственные предположения.

— Знаю, что говорят в Петербурге, — продолжил он. — Дескать, граф Ростопчин ненавидит Федора Петровича за то, что тот масон. Да, он масон и, между прочим, не простой масон, а мастер ложи «Святого Моисея», член ложи «К мертвой голове», один из членов директории восьмой провинции! И такого человека держат на посту почт- директора!

Я вздохнул, развел руками и произнес:

— Но ведь и князь Кутузов — масон…

— Однако я настаивал на том, что именно он должен встать во главе русской армии! — подхватил граф Ростопчин.

— А Ключарев…

— А вот теперь послушай, — перебил меня граф. — Ты знаешь, что делают французы, когда занимают города? — Не дожидаясь ответа, он продолжил: — В покоренный город входит авангард Иоахима Мюрата. И первое, что делает кавалерия Мюрата… — граф Ростопчин выдержал театральную паузу. — …она захватывает почту. Почту! А затем французская разведка — сплошь поляки, знающие французский и русский — изучает письма!

Я шумно выдохнул. Федор Васильевич, довольный произведенным эффектом, немного помолчав, сказал:

— А теперь я тебя еще раз спрашиваю: чего так испугался почт-директор? А? Может, у них там в порядке вещей — переписывать корреспонденцию. А мы удивляемся, отчего так долго письма идут. А они держат, пока с нужных писем копии не снимут. И вдруг нашелся студент-недоучка — еще и гамбургскую газетенку по ошибке переписал. Ну, получил по шапке от своего начальства за то, что время впустую потратил, а ему потраченного труда жалко стало, вот он и пошел по кофейням хвастаться.

И тут меня осенило. А что, если слова о «жене Цезаря» и впрямь нарочно сказаны были, чтобы бросить тень на самого московского генерал-губернатора и отвлечь внимание и силы от противника, к которому он подступил слишком близко!

Но, с другой стороны, агенты Роберта Вилсона даже отъехать далеко не смогли — их убили. А тех, кто добрался до Санкт-Петербурга, убийцы достали и там. Вряд ли для того, чтобы распространить слухи о супруге Ростопчина.

— Федор Васильевич, но вы же произвели обыск в почтамте, — сказал я.

— Нет, к сожалению, нет. Из Санкт-Петербурга разрешения так и не поступило, — с досадой ответил он.

— А мне государь император ничего не сказал о границах моих полномочий, и я бы завтра же утром нагрянул в московский почтамт.

Граф Ростопчин взглянул на меня с одобрением.

— Но одному справиться будет нелегко, — промолвил я.

— Я дам тебе помощников. Завтра утром приходи ко мне на Лубянку.

— Во сколько вы начинаете?

— В восемь?! — Я вытащил луковицу часов: был второй час ночи. — Но когда же вы спите?

— По пути отсюда и отосплюсь, — улыбнулся граф Ростопчин.

Глава 9

К восьми утра я прибыл на Лубянку. Генерал-губернатор уже проводил совещание с полицейскими чинами.

— Познакомьтесь с графом Воленским, — сказал Федор Васильевич и представил мне присутствующих. — Первый полицеймейстер генерал Воейков, полицейские чиновники Волков и Вороненко Петр Иванович…

— Похоже, в московскую полицию на службу брали из списков только на букву «В», — сказал я вполголоса генерал- губернатору.

Федор Васильевич взглянул на четвертого господина, улыбнулся мне и ответил:

— Не только. Вот познакомься — второй полицеймейстер полковник Дурасов Егор Александрович, третий полицеймейстер полковник Брокер Адам Фомич и полицеймейстер генерал-майор Ивашкин Петр Алексеевич.

— Честь имею, — кивнул я.

Дурасову на вид было лет тридцать, это его упоминал накануне граф Ростопчин, когда рассказывал, как полицеймейстера не пустили на почтамт. Федор Васильевич обратил мое внимание на другого господина.

— Адам Фомич раньше работал на почтамте. Его помощь при обыске будет незаменима. Если они там снимают копии и готовят их для передачи французам, Адам Фомич быстро это обнаружит.