Мысленно Ира перенеслась в один из тех дней, когда она жила там.

На дворе стояла ранняя осень. Листья деревьев едва принялись менять цвет, а погода радовала еще довольно теплыми деньками. Она — одетая в свободно развевающийся самошитый халатик, тащит в руках огромное ведро, наполненное комбикормом. Ей надо дотащить его до курятника и покормить кур. Внезапно из ворот, на велосипеде, бешено выпучив глаза и, с остервенением, нажимая на педали, выезжает ее старший братец. Не разобрав, куда летит, он опрокидывает Иру, вместе с ведром, на дощатый помост около крыльца.

Кроме нее самой и брата в семье был еще один ребенок — младшая сестра, причем брат являлся любимцем отца, а в младшей сестре не чаяла души мать.

Ира же оказалась у родителей не только нелюбимым, но и нежеланным ребенком. Мать ей иногда напрямую, говорила:

— Я тебя вообще не хотела рожать, но уж так получилось…

Ира делала безразличный вид, но, в действительности, эти слова матери больно ранили ее.

— Папа, это не я, это все она! — завопил ее брат, поправляя у велосипеда скособочившийся от удара об Ирино плечо, руль.

Ира встала с досок помоста на ноги. Весь ее халатик был покрыт просыпавшимся из ведра комбикормом.

— Что у вас там?! — высунулся из окна отец. — Так, так! Вы, уроды, знаете, что комбикорм денег стоит?

— Может, кур на крыльцо пустить, чтобы они корм склевали? — робко предложила Ира.

— И все крыльцо, пока жрут, обгадили?! — ответил отец.

Вечером отец отвел ее в располагающуюся за домом баню, — специально, чтобы ничего не было слышно, и порол там добрых полчаса. Ира извивалась под кусающимся ремнем, корчилась от его горячих ударов, но эта боль была — ничто в сравнении с той, которая ожидала ее дома.

Вообще к порке Ира привыкла, ибо пороли ее часто — по поводу и без. Утешалась она леденцами, хранящимися у нее в кровати, под подушкой. Сколько терпения ей нужно было, чтобы собрать деньги на эти леденюшки! А собирала она их хитро, надеясь только на себя, ведь родители ей ни разу в жизни не дали ни копеечки. Хорошо, хоть, как-то одевали, да в еде не отказывали. Раз в два дня мать посылала ее в сельский магазин за свежим хлебом. Ира стояла в очереди, покупала хлеб и, засовывая его в огромную материну сумку, как будто случайно роняла около прилавка ключ от своего дома. Наклонившись, чтобы достать ключ, ей удавалось, вместе с ним, выудить из-под прилавка несколько 10-ти или 50-ти копеечных монет, бог его знает, сколько месяцев назад вырвавшихся у продавщицы из рук и туда закатившихся. Однажды Ире даже попалась монетка достоинством два рубля! За постоянно падающий ключ сельчане прозвали ее растеряхой, но Ире было глубоко наплевать, как ее называют, главное — через сколько-то недель на добытые таким образом деньги она смогла купить коробочку, выполненную в форме декоративного жестяного сундучка, полную леденцов с ванилью. И теперь, всякий раз, после очередной несправедливой порки, девочка доставала из-под подушки коробку, открывала ее, брала оттуда один леденец и клала его себе на язык. Вместе с ним во рту как будто растворялись все нехорошие переживания, приключившиеся с ней за день.

В доме Ира, по обыкновению, прошла к своей кровати, запустила руку под подушку, но… заветной коробочки с леденцами на месте не нашлось. Сердце затрепыхалось у нее в груди, словно раненая птичка.

— Не это ищешь? — появилась в дверном проеме спальни ее младшая сестра, вертящая в пальцах коробочку-сундучок.

— Отдай! — завопила Ира и бросилась к сестре.

Побегав по комнате, младшая сестра, в конечном итоге, сдалась.

Но, когда Ира выхватила у нее коробочку, та, дразнясь, ехидно заявила ей:

— А там все равно уже ничего нет, я съела.

Позже, обучаясь в институте, Ира поняла, благодаря одной из немногих лекций, которые оказались ей не пропущены, что с помощью леденцов использовала, как говорил Зигмунд Фрейд, защитный механизм личности, названный этим ученым: проекция [13].

Но в тот день она ничего такого не знала. Единственное, что Ира поняла: она больше не сможет положить на язык леденец, так как их не осталось, а, соответственно, у нее не получится спроецировать на него все свои нехорошие переживания, и эти переживания не растворятся у нее во рту, вместе с ванилью… Конечно, она справлялась со своими проблемами раньше и без леденцов, но теперь, когда защитный механизм личности выработался и укрепился, другими способами справиться с нахлынувшим горем неподготовленная психика не могла.

И вот тогда Ира почувствовала настоящую боль. Не физическую, а какую-то другую.

Ира убежала из дома. Ей было четырнадцать.

Дрожащую от холода, изголодавшуюся, ее подобрала утром возвращающаяся с заработков на трассе местная проститутка Наташа. Наташе недавно стукнуло шестнадцать лет, но, не смотря на разницу в возрасте, девочки мгновенно подружились.

Своего жилья у Наташи не было, поэтому она пригласила Иру в одну их хат, где собирались все местные оболтусы, в основном — ребята, работающие на расположенной недалеко от села лесопилке, выстроенной какими-то людьми из США, естественно, с привлечением наших богатеев, и гордо именуемой совместным, российско — американским предприятием по переработке древесины. Эти парни были не злые, но придурковатые. Ничего удивительного. Люди поумнее туда просто не устраивались, ведь практически каждый месяц там происходил какой — ни будь несчастный случай, — то руку кому на пилораме отрежет, то рассыпавшимися бревнами кого-то придавит. Естественно, у этих придурков и мысли были соответствующие, в основном крутящиеся вокруг одного — СЕКСА.

Поняв, что Ира в таком вопросе — сама наивность, Наташа устроила ей краткий ликбез по данной теме, и своей собственной рукой «проковыряла ее дырку», — чтоб не запозорили.

Ира до сих пор была благодарна Наташе. Та, всего за полвечера объяснила ей, как предохраняться, если под рукой нет презервативов, как заниматься сексом во время месячных, чтобы кровь не текла, и даже раскрыла секрет симуляции девственности с помощью женских средств контрацепции (диафрагм) или, на худой конец, — куска полиэтилена, попутно объясняя, что именно это всех больше ценят настоящие мужчины.

— А как же…? — опешила Ира, глянув на свое лоно, в котором до Наташиного вмешательства сохранялась настоящая девственность.

— Где ты здесь видишь настоящих мужчин? — прошептала ей Наташа. — Вот когда встретишь хоть одного такого, тогда и вспомни, о чем я тебе говорила.

Спустя несколько дней, Ира заглянула домой.

Отец ее не ругал, не бил, просто дал ей понять, что больше она тут не живет.

Потом, правда, Ира многим врала, что у нее есть очень строгие родители, которые держат ее в ежовых рукавицах. От них ей насилу удалось выбраться в город, настолько они не хотели ее отпускать.

Зачем Ира говорила все это, она и сама не знала. Может, так девушка обманывала свое ущемленное честолюбие?

На самом же деле, после разговора с отцом, в ее душе поселилась лютая ненависть к родителям.

Ира стала жить на улице. Конечно, не в прямом смысле слова. Просто у нее не было своего пристанища. А так — всегда находился какой — ни будь парень, предлагающий пожить у него. В уплату за ночлег и угощение ей приходилось удовлетворять кое-какие их не очень скромные желания…

Сейчас, в этой темноте, даже мимолетом, вспоминать физиологические акты совокупления с бывшими любовниками (чувства-то напрочь отсутствовали!) было тошно. Случайно появившиеся мысли о сексе пробудили в Ире воспоминания другого рода, от которых ей стало еще хуже. В памяти девушки всплыли события, являющиеся особо позорным эпизодом ее биографии.

Однажды летом в поселок приехал городской парень — навестить бабушку с дедушкой. Ира сразу заметила его и смекнула, что если он приезжий, то не знает ее тутошней репутации. Конечно, ему могут сообщить это его бабка или дед, но, по крайней мере, не до того, как увидят ее с ним. Очень хотелось этого парня соблазнить, чтобы он взял ее с собой в город.