Иуда побледнел и сжал зубы.

Взгляд Каиафы стал предельно жестким.

– Даю тебе последний шанс, – сказал первосвященник. – Наше время стоит дорого, Иуда. Твое время тоже ценится высоко, поскольку ты можешь спасти свою жизнь за несколько минут. Подумай хорошенько на этот раз. Знаешь, Иуда, в чем заключается твоя проблема? Ты похож на наполовину спелые, наполовину гнилые гранаты. С одной стороны, ты заурядный воришка, с другой – тот, кто хочет видеть Израиль свободным от цепей рабства. С одной стороны, ты честолюбивый и беспринципный главарь шайки, с другой – ты веришь, что, если сумеешь свергнуть нынешнюю власть, это станет благом для Израиля. Загвоздка, Иуда, в том, что ты мелкий тиран. Ты не наделен способностями, необходимыми, чтобы стать вожаком, ты не можешь очаровывать. Ты слишком грубый человек. Твои речи примитивны, нос похож на луковицу, руки и ноги говорят о твоем крестьянском происхождении, а походка у тебя – как у неуверенного в себе человека. У тебя нет будущего, Иуда, – завершил свою обличительную речь Каиафа, сочувственно качая головой. – Если ты не используешь свой шанс и не поможешь нам, ты пропал.

Каиафа посмотрел на Годолию. Первый помощник был несказанно удивлен, он явно недооценивал первосвященника.

– Мы твой шанс, Иуда Искариот, – продолжил Каиафа. – Если ты поможешь нам арестовать Иисуса, сможешь попытаться занять его место. Я не хочу сказать, что ты возглавишь маленькую группу, шедшую за ним последние несколько дней. Я говорю обо всех его последователях, обо всех тех, кто составляет толпу, которую он привел в возмущение в Капернауме. Это удовлетворит твое честолюбие, не так ли?

Иуда слушал его, сохраняя невозмутимость.

– Однако необходимо, чтобы это принесло пользу и нам, Иуда. Ты спрашиваешь себя, как ты сможешь оказать нам помощь, заняв место нашего врага. Тем не менее это очень просто: ты будешь обличать не лицемерие, а страх. Напрасно ты полагаешь, что мы сообщники римлян. В подобную басню верят лишь слабоумные и невежды. Пилат ненавидит нас, Ирод тоже. Если бы мы действовали с римлянами заодно, мы не нуждались бы в твоих услугах, а слова и поступки Иисуса не вызывали бы у нас беспокойства. Когда ты займешь его место, тебе надо будет просто оплакивать несоблюдение Закона, которое вызвано присутствием чужеземцев на нашей земле.

– Но ведь зелоты делают то же самое! – сказал Иуда. – А Иисус собрал вокруг себя столько людей не потому, что он только что-либо оплакивает, но и потому, что творит чудеса.

– Зелоты похожи на мух, нападающих на шакалов, – ответил Каиафа. – Но мухи еще никогда шакалов не убивали. Вот почему они терпят поражение. Что касается чудес, то кудесники и самозванцы тоже творят их, однако их не принимают за мессий. Мы вполне могли бы попросить Симона Волхва занять место, которое предлагаем тебе. Симону очень хочется, чтобы его считали Мессией.

– Симон отрекся от своего еврейства, – заметил Иуда. – Он ничем не может быть вам полезен.

– Именно поэтому мы и обращаемся к тебе, – вмешался в разговор Годолия. – Ты должен сделать то, чего не сделал Иисус Четко и ясно говорить, что восстановишь традиции, объединяющие венец Израиля и первосвященство.

– Но это в определенном смысле делает и Иисус, – сказал Иуда.

– Возможно, но его устремления обречены на провал, если он намеревается стать царем и первосвященником. Для этого необходимо, чтобы он уже был либо царем, либо первосвященником Но он ни тот ни другой. Следовательно, он узурпатор.

Иуда задумался над словами Годолии. В конце концов, первосвященник и его приспешник не приглашали Иуду, чтобы обсудить с ним правовые вопросы.

– Что я должен делать? – спросил Иуда.

– Надо лишить его власти, которую он установил над толпой то есть отстранить от публичной жизни. И поэтому ты вернешься к Иисусу и будешь рассказывать нам всю подноготную. Обо всем остальном мы позаботимся сами. А затем ты продемонстрируешь свои таланты. Ты волен выбрать любой способ действий. Главное чтобы ты не нападал на Храм и священников и не допустил кровопролития, – ответил Годолия.

Немного помолчав, он добавил:

– Как бы то ни было, у тебя нет выбора.

– И вы не выдадите меня римлянам?

– Поскольку ты нам помогаешь, мы пренебрежем собственными интересами. Не бойся, мы не ведем двойную игру.

Иуда напряженно думал.

– Ты ошибаешься, – заговорил Каиафа, – если полагаешь, что речь идет о сделке: твоя свобода против предательства. Речь идет о спасении Израиля.

Иуда, казалось, удивился.

– Мы хотим, чтобы ты все правильно понял, – сказал Годолия. – Человек, от которого необходимо избавиться, – вовсе не глашатай Израиля. Если на него и была возложена особая миссия, он не выполнил ее. У него были ученики, но он их растерял. Если он придет сюда на Пасху и начнет произносить речи, которые ты уже слышал, речи о необходимости быть съеденным, он опорочит не только себя, но саму идею Мессии. Мы не можем с этим смириться. Да ты и сам не смирился с этим.

Если бы мы были такими коварными, как ты думал еще несколько минут назад, – продолжал Годолия, придав своему лицу искреннее выражение и встав против Иуды, – мы не стали бы предпринимать никаких мер. Пусть приходит, обращается к толпе, пусть говорит, что его плоть есть хлеб вечной жизни. И тогда он за несколько часов лишится всей той власти, на завоевание которой потратил три года. Правда, его могут побить камнями!

Иуда кивнул, и стало очевидно, что он колеблется.

– Предположим, Иисус прибегнет к хитрости и воздержится от подобных речей. Однако он все равно взбудоражит толпу и вызовет беспорядки. Иными словами, ничего не изменится. Ведь тебе, Иуда, хорошо известно, он теперь считает себя погибшим, вернее, жертвой. Иначе зачем он сравнивает себя с ягненком, которого приносят в жертву на алтаре? Повторяю: мы не можем допустить, чтобы столь героическая личность, как Мессия, подверглась осмеянию. Ни один иудей этого не допустит. Сейчас, когда ты обрел ясность мысли, ты сам понимаешь, насколько пагубна деятельность этого человека.

Иуда вновь кивнул. Но уже более убежденно.

– Очень хорошо понимаю, – хрипло сказал он.

– Ты свободен, – сказал Каиафа.

Иуда направился к двери.

– Иуда! – окликнул его Годолия.

Иуда обернулся. Годолия держал в руках кошелек.

– Чтобы собрать людей, тебе понадобятся деньги. Возьми. Тридцать серебряных динариев. Этого должно хватить.

– Это слишком много, – сказал Иуда.

– Они тебе понадобятся.

Годолия дошел вместе с Иудой до двери, сказал охранникам, что тот свободен, и плотно закрыл дверь.

– Ну, что ты думаешь? – спросил Каиафа, теребя бороду.

– Дело сделано.

– Я все спрашиваю себя, не был бы тот, другой, Фома, более искусным вербовщиком? – задумчиво произнес Каиафа.

– Неужели мы хотим погрязнуть в философских спорах относительно определения Мессии? – удивился Годолия.

– Теперь надо приготовиться к встрече с Пилатом, – сказал Каиафа.

Первосвященник встал и направился к двери, которую Годолия распахнул перед ним. Там Каиафу поджидали два левита и доктор Закона – необходимо было рассмотреть сложный случаи: вольноотпущенник, ставший богаче своего прежнего хозяина, предлагал крупную сумму, чтобы тот разрешил ему жениться на своей дочери.

– Завтра, – отрывисто бросил Каиафа, торопившийся скрыться в своих покоях.

Он так резко перебросил накидку через плечо, что золотые кисточки, украшавшие кайму, заколыхались, словно молчаливые колокола.

Глава XXII

Ученики уходят и приходят

Когда занялся рассвет, они уже шли по дороге, ведущей в Тивериаду. Ноги нестерпимо болели, и, хотя до сих пор было довольно прохладно, безжалостное солнце начинало припекать. Они присели под уже цветущим сливовым деревом. Симон-Петр развязал узелок, собранный его женой, и разложил содержимое в тени. Хлеб, сваренные вкрутую яйца, сыр и маслины. Он, сгорая от нетерпения, чуть повернулся к Андрею. Андрей развязал свою переметную суму и вынул птицу и большой бурдюк вина, который протянул брату.