– Ну так застань! – сказал Каиафа.
– Ваше святейшество, в моем распоряжении находится менее пятисот охранников. Во время Пасхи мне потребуется в десять раз больше, чтобы каждую ночь обходить Иерусалим и все окрестные луга и холмы.
– Ты можешь начать с тех, кто красит глаза и носит одежду из прозрачных тканей.
– Могу ли я? – переспросил главный охранник с притворной улыбкой. – Дети нескольких уважаемых членов Синедриона переняли эту моду и оправдывают это тем, что будто бы сурьма, которой они подводят глаза, хорошо защищает их от миазмов. Полагаю, тебе не хотелось бы, чтобы я арестовал сына уважаемого члена Синедриона на Пасху или в любое другое время, не правда ли?
Каиафа вспомнил о собственных шурьях и племянниках и недовольно скривил губы. И все же надо было положить этому конец. Первосвященник приказал начальнику охраны сообщить ему, по крайней мере, имена тех, кто вел себя вызывающе.
– Кроме того, – продолжил главный охранник, – необходимо учитывать, что на Пасху приезжает много язычников, которые способствуют процветанию города. Если они не получат… услуг, к которым привыкли в других городах, они начнут досаждать нашим дочерям, женам и, раз уж ты упомянул их, мальчикам и юношам. Конечно, они окажут этим язычникам сопротивление, но рано или поздно деньги сыграют свою роль. Единственным последствием необдуманной охоты на проституток станет еще большая развращенность наших граждан и удорожание плотских услуг. А пока все остается по-прежнему, мы страдаем от меньшего зла. Возмутительный разгул продлится всего лишь три недели, а затем, когда гости разъедутся, все стихнет, не нанеся городу никакого ущерба.
– Понимаю, – хмуро сказал Каиафа. – Можешь быть свободен.
Однако начальник охраны не спешил уходить, дерзко глядя на Каиафу.
– Ты хочешь что-нибудь добавить? – спросил разгневанный первосвященник.
В этот момент вошел Годолия. Главный охранник бросил на него взгляд, и его лицо довольно просияло.
– Да, ваше святейшество, я хочу кое-что добавить. Я не только воздержусь от большой охоты на проституцию, но и не буду проявлять чрезмерного усердия в поисках тех, кто ведет себя неподобающим образом.
Годолия закрыл глаза, стараясь скрыть раздражение.
– Моим людям весьма затруднительно арестовывать известных граждан, предающихся плотским утехам, скажем, на кровле дома а потом выслушивать, будто бы они стали жертвами видения. А теперь я удаляюсь, ваше святейшество!
И начальник охраны вышел.
– Что он этим хотел сказать? – спросил Каиафа.
– Прискорбный случай, – пробормотал Годолия. – Один из наших уважаемых собратьев. Ты меня очень обяжешь, если не станешь спрашивать, как его зовут. Я пришел, чтобы поведать тебе о других проблемах. Иисус покинул Капернаум после того, как устроил там скандал, подробности которого мне сообщат позднее. Большинство учеников ушли от Иисуса. Среди них есть двое весьма подходящих для осуществления разрабатываемого нами плана. Это Фома Дидим и Иуда Искариот. Первый, кажется, уроженец Милета, что во Фракии, а второй родился в Иудее. Мне донесли, что несколько дней назад, после того как Иисус совершил сомнительное чудо, иными словами ходил поводам Галилейского моря во время бури, он обратился к жителям Капернаума с кафедры синагоги. То, что он говорил, было совершенно непонятно и походило на богохульство. Я не слишком доверяю слухам, однако ни малейших сомнений не вызывает то, что Иисус несколько раз повторил, будто он – хлеб вечности и что все жители Израиля и мира должны есть его плоть и пить его кровь, чтобы обрести вечную жизнь. Его мать, сводные братья и, как я уже говорил, большинство учеников, а также основная часть слушателей покинули, возмущенные, святое место…
– Хлеб вечности! – воскликнул ошеломленный Каиафа. – Хлеб вечности/ Но это же речи язычника! – через мгновение добавил первосвященник, хлопая себя ладонью по бедру.
– Так или иначе, но это не речи иудея, и из-за своих людоедских призывов Иисус остался в одиночестве. Эти сведения передал нам специальный посланник раввина синагоги Капернаума, добавив от себя несколько подробностей о поведении учеников, – сказал Годолия. – Искариот – зелот, который уже имел два года назад дело с нашей охраной из-за кражи, жертвой которой стали два римских легионера. Так этот Иуда утверждает, будто убил легионеров, однако нам известно, что это всего-навсего бахвальство. Мы предполагаем, что Иуда присоединился к Иисусу только потому, что разочаровался в движении зелотов, которое, разумеется, теперь обречено, а также потому, что он не сумел возглавить шайку зелотов, промышляющую где-то в Иудее. Надеюсь, я убедил тебя, – продолжал Годолия, внимательно всматриваясь в лицо своего нового патрона, – что это сорвиголова и неудачник. А вот Фома – прямая ему противоположность. Он образованный человек, который много путешествовал и говорит на нескольких языках. Раввин Капернаума относится к нему с опаской, поскольку Фома может намного лучше, чем он, цитировать Книги, причем цитировать точно и к месту. Этот Фома, принявший иудейскую веру, – нам сообщили, что его мать была иудейкой, – следует за Иисусом после случайной встречи в Антиохии несколько лет назад. А поскольку Фома искал себе учителя, он стал зависимым от Иисуса до этого скандала в синагоге. Вот два человека, из которых нам необходимо выбрать одного, – подытожил Годолия, наливая себе воды.
– Известно ли нам, почему эти люди расстались с Иисусом? – спросил Каиафа, в очередной раз убедившись, что его тесть был прав, настояв на том, чтобы он оставил при себе Годолию: Годолия был наделен проницательностью и ясным умом.
– Да, мы располагаем некоторыми сведениями. Иуда во всеуслышание заявил, что Иисус лишился рассудка и что он не только никогда не сможет освободить Израиль от господства римлян, но будет еще больше способствовать его закабалению, если к нему примкнет еще хотя бы один такой же, как он. Что касается Фомы, то у него с Иисусом возникли разногласия по поводу философских высказываний о плоти и хлебе, о крови и вине.
– А остальные?
– Я проанализировал их поведение, исходя из имеющихся у нас сведений, и отбросил всех по двум основным причинам. Во-первых, они галилеяне и остались в Галилее. И, хотя они не согласны с Иисусом, они ни за какие деньги не станут брать на себя грех и помогать своим врагам арестовывать того, кто был их учителем. Во-вторых, они слишком молоды и лишены честолюбия, чего нельзя сказать об Искариоте и Фоме Дидиме. Иуда никак не связан с Галилеей; и мысль предать своего учителя не покажется ему такой уж дикой. Фома – это прирожденный бродяга, и никто не упрекнет его в неверности.
– Но ты, конечно, предпочтешь кого-то одного, – сказал Каиафа который еще не вник во все тонкости взаимоотношений с подчиненными и осторожно проверял лояльность и компетентность Годолии.
– Сейчас мы подойдем к этому вопросу, – проговорил Годолия шагая из угла в угол. – Что для нас главное? Мы, конечно, не предложим тому или другому просто взять и предать своего учителя. Все они нас ненавидят. К тому же у этих жуликов есть собственные понятия о чести. Они усмехнутся и пошлют нас куда подальше. Значит мы должны им сказать, что нам необходим сильный человек, который возглавит распавшуюся группировку вместо Иисуса, не способного на это.
– Мыим скажем это? – спросил ошеломленный Каиафа.
– Да, именно так, – подтвердил Годолия. – Нам жизненно необходима хорошо организованная группировка мятежников, действующая исключительно по религиозным мотивам. Это позволит нам восстановить контроль над Иудеей, потому что мы тоже считаем неприемлемым, что провинцией, где находится Храм, управляет язычник. Мы дадим понять, что несколько приговоров, вынесенных во время Пасхи за нравственное разложение, несколько скандалов, арест нескольких известных проституток сотворят чудо, то есть приведут к восстанию. И это будет веским аргументом при переговорах с Римом. Мы представим дело так, будто администрация прокуратора представляет собой угрозу, поскольку она бездействует. В любом случае, немыслимо, чтобы Святой Город находился под властью язычника, в то время как северными провинциями управляют иудеи, Ирод Антипа и Ирод Филипп. Мы также намекнем, что, когда Иерусалим был под властью Ирода Великого, отца обоих тетрархов, спокойствию в городе никогда ничто не угрожало.