Они молча шли вдоль берега, погруженные каждый в свои заботы и страхи. Наконец, они остановились и сели на большое деревянное бревно. Там их и нашел Мората, начавший совершать над ними фигуры высшего пилотажа, но отделенные от мира и друг друга невидимой стеной, Рой и Митра не замечали акробатических трюков их крылатого друга. Митра была погружена в воспоминания о тех медленно текущих днях, когда они с Ратой сидели под кокантовым деревом, мечтали и делились своими надеждами. Но сейчас все те надежды казались безнадежно разбитыми.

Рой снова, в который уже раз, пытался представить себе лицо Гвен, и снова оно ускользало от него. Потом он долго смотрел на тонкую серую ниточку водоросли, висевшую на сучьях бревна, где она задержалась после отлива и уже была высушена солнцем. Он поднял растение, чтобы получше рассмотреть его и вдруг вспомнил строки из поэмы, прочитанной в далеком прошлом. Он бросил водоросль на землю и процитировал вслух:

Мир слишком необъятен. Мы живем,

То набирая, то растрачивая силы,

И их теряем вовсе наконец.

При этом мы почти не замечаем,

Что происходит каждый миг в природе,

Растрачивая жизнь по пустякам.

Грудь под луною море обнажает.

Утихли ветры, словно утомились,

Свернулись, как уснувшие цветы,

Но час придет – и дикой бурей взвоют.

…Но эта жизнь и многое другое -

Ведь мы в иной тональности живем -

Нас совершенно не волнует…

– Ваши стихи хорошо соответствуют нашему настроению, – прошептала Митра. – Это пророчество?

Рой посмотрел на Митру, снова на мгновение почувствовав почти устрашающую силу, которая была в ее глазах.

– Нет. Это стихотворение Уильяма Вордсворта. Мне когда-то прочел его один мой друг, и вот сейчас почему-то оно пришло мне на ум.

– Друг?

Рой грустно улыбнулся:

– Гвен.

Они снова надолго замолчали. Даже Мората, настроение которого зависело только от того, есть ветер или нет, оставил их и улетел в Хагсфейс.

– Митра! – Женщина не ответила, но рой продолжил: – Вы когда-нибудь думали о линии жизни?

Она повернулась и посмотрела на профессора.

– О чем?

– О линии жизни. Линия, вдоль которой течет наша жизнь. Я не физик, но представляю себе время как прямую линию между двумя точками. Одна точка находится там, где ты родился; другая – где умер. – Рой помолчал, размышляя. – А что, если Рата разгадал загадку линий жизни? Что, если он намеренно укоротил свою жизнь, чтобы оставшуюся часть его линии прожил другой человек? Тот, который, как он полагал, придет и спасет его мир. Что, если он знал что-то, чего не знаем мы?

– Я верю в то, что мудрость Раты не имела себе равных. – В какой-то момент Митра стала похожа на подростка, яростно защищающего своего кумира.

– Тогда почему я? Он мог бы вызвать полководца, или государственного деятеля, или… еще кого-нибудь. Почему меня?

Митра развернулась лицом к Рою и пристально посмотрела на него:

– Вы похожи на Рату. У вас такой же голос. Такие же манеры. Вы умеете управлять Тремя Началами, как и он.

Рой покачал головой:

– Все это у него было, а искусство волшебства он знал несравненно лучше, чем я. Возможно, конечно, что я здесь только из-за того, что похож на него, разговариваю тем же голосом. Возможно, что-то помешало Рате, и произошел своего рода несчастный случай. А может быть, у него и не было никакой ясной цели.

– У него была какая-то цель. – Огонь зажегся в ее голосе и пробежал к глазам. – Когда ваша… – Она сделала паузу, вспоминая: – Линия жизни, не так ли? Что вы делали в тот момент, когда закончилась линия вашей жизни?

– Не знаю. Я находился в башне около колокола и размышлял. О личностях. О том, что один человек может сделать то, что не под силу толпе. О том, что Регенты нашего университета, большие любители науки, стараются запретить рассказывать легенды и поэмы, рассказы и истории…

Митра шлепнула руками по твердому песку.

– Регенты запретили рассказывать истории? – Ее голос звучал неестественно высоко, словно она задыхалась. – И что вы предприняли?

Рой отвел взгляд далеко к горизонту.

– Я… я умер.

Теперь уже в голосе Митры зазвучали сердитые нотки:

– Нет же. Вы не умерли. Вы прибыли сюда.

Рой сделал неопределенный уклончивый жест.

– Ну хорошо, я прибыл сюда.

– А с чем вы прибыли сюда? Что есть у вас, чем не обладал мой муж? Что-то должно быть!

– Я… я не знаю.

– Тогда расскажите мне все, что помните. Я постараюсь догадаться.

Рою захотелось встать и уйти обратно под охрану стен Хагсфейса, напиться холодной воды из фонтана в центре города. Он не хотел говорить о вещах, которые уже начал забывать и которые могли только вызвать боль. Ему не хотелось рас сказывать о Регентах и о том, что случи лось в последний день. Но, посмотрев глаза Митры, он увидел в них все более растущую уверенность в том, что последнее деяние Раты было не напрасным.

– Регенты управляли университетом, – начал он, – и основной акцент в обучении они сделали на науке. Мне кажется что если бы Вордсворт знал о компьютерах, то он посвятил бы стихотворение, которое я только что прочел, именно Реген shy;там. В действительности Регенты – всего лишь искусственный интеллект, приобретающий человеческие формы при помощи голограмм.

Митра вопросительно посмотрела на него.

– Не беспокойтесь относительно голо shy;грамм. Я и сам мало что знаю о способах их получения. Регенты жестко запрограммированы на то, что наука – это сама в себе законченная сущность, в то время как литература и искусство всего лишь хобби, иногда забавные, но особой ценности не представляющие.

– Вы упомянули о науке. Что это такое? – спросила Митра.

– Продвинутая форма алхимии, как я полагаю. Наука утверждает превосходство разума над чувствами и интуицией. Это царство пяти чувств, презирающее сердце и душу человека. Если ты не можешь видеть что-то или ощутить на вкус, на залах, на ощупь, то этого не существует.

– Следовательно, наука – это одна из сил, на которых держится ваш мир?

– Ну… да, боюсь, что так, – ответил Рой.

– Тогда она не есть зло, как вы это представили, – убежденно сказала Митра. Рой поднял голову и увидел на ее лбу упрямые морщины, явно выражавшие несогласие с его точкой зрения. – Сила сама по себе не есть зло. Люди используют силу, чтобы лечить, получать свет, защищаться, спасать. Все зависит от того, как распорядиться ею; тот, кто злоупотребляет силой – злой человек. Четыре Начала дают нам жизнь, здоровье и красоту, но каждое из них может и разрушать, если его использовать неправильно. Мы можем утонуть в воде; наш дом может сгореть. Если мы захотим взять от земли слишком много, то она откажется кормить нас. Мы используем силу Четырех Начал для того, чтобы улучшить жизнь. Без этого мы остались бы на первобытном уровне. Нет, если наука – это сила, мы должны использовать ее.

– Возможно, Митра, но мне бы не очень хотелось, чтобы Кешья поддалась соблазнам науки. Когда наука достигает высокого уровня, люди начинают верить в то, что они умны и всесильны; а истина заключается в том, что это совершенно не так. Наука приводит к тому, что мы начинаем отрицать саму нашу сущность.

– Если есть такая опасность, мы должны сопротивляться, как мы сопротивлялись Мордету. Но при малейшей возможности мы должны использовать силу против зла. – Митра встала на ноги, и Рой, подняв голову, увидел, что солнце за ее головой светилось, словно огненный нимб.

Вместе они направились в Хагсфейс, подойдя со стороны моря к маленькой деревянной двери, проделанной в крепостной стене. Два солдата в кожаных доспехах немедленно убрали толстое бревно, служившее запором. Рой последовал за Митрой, которая сразу же направилась в лечебницу, где Прадата собиралась лечить больных и раненых. Стены и потолки в нем были вымыты разведенным щелоком, и, несмотря на оставшийся едкий запах, все кругом было чисто. У стен была разложена мягкая трава, на которой были расстелены простыни и толстые стеганые одеяла. Внутри лечебницы они увидели очень старую женщину с большим горбом, образовавшимся в результате какой-то болезни, которую даже она сама не знала, как лечить. Рой уже знал, что это Берента – главный лекарь. Рядом с ней на соломенном тюфяке лежал бледный и неподвижный Фланкс.