— Будут, — спокойно согласился Акела и вопросительно посмотрел на собеседника. Но тот, сделав вид, что не понял, снова смотрел в море. На волнах, набегающих с тихим шелестом на песок, уже прорисовалась дорожка от садящегося солнца. Она переливалась, играя огненно-алыми бликами.
— Когда мы в море упали, мужик тот остался на ковре или нет?
— Остался, — спокойно ответил хан, — он просто сознание потерял, когда я его стукнул, но вниз не упал.
— Значит, нас быстро найдут, — констатировал Акела.
…Дождь нудно моросил с самого утра. Погода и без него была не ахти, — небо ещё с вечера затянуло низкими свинцовыми тучами. Да, к тому же, заметно похолодало. В обычных обстоятельствах плевать, а когда целый день торчишь, как бездомный пёс, под открытым небом…
Акела, невесело размышляя, сидел под каким-то непонятным, но раскидистым деревом. Ситуация вроде пустяковая, но, при ближайшем рассмотрении, безрадостная, как у Шарика в «Собачьем сердце». Организм отдаёт тепло медленно и неотвратимо, при таких условиях переохлаждение гарантировано. Это тебе не дом родной — и чай горячий, и крыша над головой на этом клочке земли несбыточны по определению. Хотя, постойте, постойте…
Насчёт чая, пожалуй, верно, а вот что касается крыши… Где есть горы, там может найтись и пещера. Вдохновлённый этой, внезапно пришедшей, мыслью, Акела вскочил. Впрочем, это только так подумалось. На самом деле он медленно встал и вышел под дождь. Благодаря порывистому боковому ветру, он давно уже был мокрёшенек, а под деревом сидел…. Ну, скажем, из своеобразной стереотипности мышления. Всем нам она свойственна, в той или иной степени.
Цепляясь за скользкие камни на крутом подъёме, он вдруг уловил что-то вроде запаха дымка. Почудилось? Но дым уже явственно мазнул по носу, становясь с каждым шагом всё ощутимее. А вот он уже виден визуально, выныривая рваными лоскутами из-за ближайшей бурой скалы.
Обогнув её, Акела заметил, прямо перед собой, небольшую расселину, из которой и поднимался голубоватый дымок. Поразмышляв пару секунд о том, вежливо ли без приглашения входить в уже занятую пещеру, он решил плюнуть на всё эти экивоки. Условия, без преувеличения, были максимально приближёнными к боевым. Чего уж тут…. А ля герр комм, а ля герр, если кто не в курсе. С этой мыслью шагнул под низкий гранитный свод.
— Входи, входи, этой пещеры хватит и на двоих и на десятерых. Можно даже юрту поставить. Но её нет, конечно.
Обернувшись на голос, Акела увидел сидящего по-турецки у стены Джура-хана. Отблески пламени скупо освещали скуластое лицо, делая его похожим на терракотовую маску. Тот заострённым куском камня резал тушку какой-то птицы.
— Сейчас поужинаем, — спокойно продолжал Хан, — и эта невесёлая жизнь станет хоть немного приятнее. Ты не откажешься разделить хлеб с бывшим врагом?
— Ты что, отказался от мысли завоевать Русь?
— А откуда, позволь тебя спросить, — взгляд Хана стал пристальным, — ты так хорошо знаешь наши обычаи?
— Я же тебя не спрашиваю, почему ты говоришь и поступаешь не как дикий кочевник, а как образованный европеец, — усмехнулся в ответ Акела.
— Раз не спрашиваешь, — ни на секунду не задумался Джура, — значит, тебе не интересно. А я вольный сын степей, мне ваш европейский этикет до ишачьей задницы, у меня, что на уме, то и на языке.
— Ну-ну, — одобрительно хмыкнул Витязь, подумав: «Ещё, блин, один Митрич, который академиев не кончал, потому как закончил Пажеский Корпус», — ля мо, ля мо, па се труа.
Хан захохотал, оскалив белые зубы, полиглот хренов, Совершенно ясно, что он фразу понял прекрасно. Не приставая больше с вопросами, он нанизал куски мяса на две упругие ветки и одну протянул Акеле. Придвинувшись к костру, они стали жарить этот импровизированный шашлык. От огня шла волна тепла, приятно расслабляя продрогшее тело, подсыхающая одежда курилась парком.
«Непростой финик этот хан, — размышлял Витязь, отрывая зубами, куски горячего сочного мяса, — это и Барс тогда же заметил. Для простого кочевника очень не прост».
— А скажи, уважаемый Джура-хан, мне вдруг стало отчаянно интересно — почему ты так не похож на обычного хана?
— В каком смысле «на обычного»?
Кочевой венценосец оторвался от шампура, — а я, по-твоему, какой?
— Ну, не придуривайся, — поморщился Акела, — сам же сказал: «…раз не спрашиваешь, значит, тебе не интересно…». Вот я и спрашиваю.
— Врать не хочется, — откровенно вздохнул великий завоеватель, — а правду говорить…
— Не думал, что действительно стану спрашивать?
— Ага, — нимало не смутившись, кивнул Джура-хан, — брякнул языком, не подумав, а ты вцепился, как клещ.
— Ну, ты и хам, — буркнул Акела, — я вцепился, надо же… ладно, я же не зверь. Не готов — не отвечай.
— Да ладно, — махнул рукой Хан, — я, как и вы…
— Из другого мира?
— Догадался? А сообразил, что не из вашего?
— Угу, — отозвался Витязь, открывая глаза, — если бы из нашего, ты бы знал про взрывчатку.
— Про что? — поднял глаза Хан, — а, это так называется. Ты прав, у нас такого нет. К тому же, когда мы с сестрой сюда провалились, мне совсем мало лет было.
— У тебя тут сестра?
— Спи, — не слишком вежливо отозвался Джура.
— Ладно, — покладисто отозвался Витязь и прикрыл глаза. Сытость и тепло костра нагрузили веки дополнительной тяжестью, привалившись спиной к стенке. Усталость и переохлаждение взяли своё. Акела постепенно проваливался в мягкую дрёму.
…Он встрепенулся, почувствовав какой-то зов из глубины пещеры.
«…Не ветер перемен, а переменный ветер. Стоящий на горе человек, продуваемый всеми ветрами, какие есть на свете, понимает, что прежняя жизнь ушла безвозвратно, в неё нельзя вернуться, как змея не может вернуться в сброшенную кожу. Он пронизывает насквозь, очищая душу и тело, не оставляя свободных затенённых уголков, наполняет животворной силой…».
Бесплотный зовущий голос звучал в мозгу беззвучным набатом. Акела и не думал сопротивляться. Он двинулся в тёмную глубину, нащупывая ногами неровный пол и согнувшись, чтобы не проверить лбом крепость какого-нибудь выступа. Какое-то время он медленно шёл, ощупывая руками стены.
Однако, темнота впереди стала как бы рассеиваться. Не то, чтобы там что-то светилось, но и полного мрака уже не было. Подойдя ближе, Витязь не столько увидел, сколько почувствовал, что зов шёл из небольшой ниши в стене. Протянув руку, он нащупал и взял в руку округлый камень примерно с гусиное яйцо размером.
Едва оказавшись в ладони, он начал наливаться сначала тусклым красновато-багровым светом, который, становясь всё сильнее, стал ярко-алым и осветил даже стены пещеры, но при этом не слепил и не резал глаза.
«Сила! — загремели внутренние голоса, — он взял Силу!»
Акела открыл глаза. Он по-прежнему сидел у потухающего уже костра. Затёкшую ногу, которую он неудобно подвернул, покалывало иголочками кровообращения. Хан мирно спал у соседней стенки.
«Сила, — вспомнились Акеле громовые голоса, — он взял силу…».
Самое интересное, что сон на сон не походил. Во-первых, был слишком ярким и каким-то конкретным. Во-вторых, он помнил каждое его мгновение. Во сне, каждый знает, такого не может быть. При пробуждении все события начинают таять, оставляя в памяти, в лучшем случае, какие-то размытые образы. В-седьмых и в-последних, тот зов никуда не делся.
Акела пошевелился. Хан тут же открыл один глаз.
— Ты, случайно, не задушить меня собираешься?
— Нужен ты мне, — беззлобно огрызнулся Акела. Он прекрасно видел, что Хан просто дурака валяет от скуки. Не тот это фрукт, чтобы ночных душителей бояться.
— Куда собрался?
— Посмотрю, что там дальше, — кротко ответил Витязь.
— Ну, пошли, посмотрим, — пожал плечами Джура-хан, нисколько не удивившись.
Акела потихоньку стал пробираться вглубь темноты, Хан держался сзади. Всё происходило так же, как и во сне. Вот и мрак потихоньку начинает таять. Протянув руку, он почувствовал тот самый, из недавнего сна, округлый камень.