Я тоже загремела в больницу. Вот какой у меня состоялся разговор с близняшкой и Лукой, пришедших проведать меня.

  - Клянусь, - сделав сердитое лицо, бушевала я, собирая простынь в кулак, - если я увижу еще хоть один воздушный шарик в форме щеночка, я подам на вас в суд! Я понятно говорю?

  - Знаешь, у тебя сейчас настолько безумная мимика, что мне начинает казаться, будто ты дразнишься, - сказал Лука, переставляя букет роз с подоконника на тумбу.

  Под мои протестующие вопли Кристина обрызгала палату духами и, бросив флакончик обратно в сумочку, принялась буравить рыжеволосого парня недобрым взглядом.

  - Это что, стопроцентный акрил? - точно старик, поперхнувшийся слюной во сне, таким же колючим голосом спросила она.

  - А желе, которое здесь дают... чертово желе на фруктозе! Словно копаешься в космическом кракене!

  Лицо близняшки выражало крайнюю степень недовольства. Да, вот так просто космические кракены на вашей тарелке перестают волновать ваших родных.

  - Вы, двое. Вы что, снова вместе?

  - У меня дома - чучело лошади, - Лука улыбнулся, и на щеках появились ямочки, - и - да, это стопроцентный акрил.

  Лицо Кристины вытянулось от ужаса и злости. Страшно забавное зрелище! Она поднеслась ко мне в облаке духов и клюнула в щеку.

  - Вот теперь я по-настоящему тревожусь за тебя, - прошипела она мне на ухо.

  У нас с сестрой уже состоялся серьезный разговор, и жизнь потихоньку входила в прежнее русло. Сами видите - в прежнее, блин.

  - Да-а, - призналась я, когда за близняшкой захлопнулась дверь, - ты был прав.

  - Что твоя сестра - буйнопомешанная?

  - Что я дразнилась.

  - Если так, то результативность твоих кривляний...

  В мозгу сработал блокиратор, и я перестала его слушать.

  На мою ладонь наложили семь швов; я вся была в стерильных повязках и воняла как школьный медпункт, а, благодаря упорству близняшки, - как школьный медпункт, набитый старшеклассницами.

  Вдобавок ко всему, я подхватила воспаление легких, и пару ночей температура поднималась выше тридцати девяти. В эти ночи со мной оставался Лука. Первое, что я увидела после пробуждения, была его измочаленная уставшая физиономия. Он сказал, что я всю ночь бредила. А я просто посмотрела на него и вынуждена была признать: 'Что ж, забираю свои слова обратно: тебя таки перекособочило'. Он не обиделся. На клинических дурачков не обижаются.

  Я до сих пор не знаю, как называть нас с Лукой, но уж точно не друзьями. Возможно, некогда близкими людьми. Не знаю.

  Как вы можете догадаться, курить в больнице запрещено. Но я стреляла сигареты у очаровательных стариков из соседней палаты, с сияющими куполами лысин и джеймсбондовскими замашками. Открывала окно в туалете и дымила, пока не слышала шаги в коридоре, после чего приходилось быстро линять с места преступления. Если бы каждый раз, когда я попадалась на курении, отрубали по пальцу, на моих руках не осталось бы пальцев.

  Боснак был тут как тут и незамедлительно погрузил жвала в мое горло. Господин Моржовые Усы долго и вдохновенно ревел, пыхтел, ворчал: отчитывал меня за желтые никотиновые пятна на моих руках. За пластыри, которых, напротив, не наблюдалось на моих руках. За кофейно-сигаретный дебош на рабочем месте (Вера, привет!). Размазывая по тарелке картофельное пюре, я сказала Боснаку, что плавание не забросила и вроде как даже начала осваивать прыжки в воду. Он категорически запретил мне прыжки в воду. Запрет запретов.

  Неделю спустя мы с Миланой поехали на Приречное кладбище с тремя букетами цветов. У могилы сестры она накрыла лицо руками и зарыдала. Я притянула ее к себе и стала успокаивать круговыми поглаживаниями по спине. Все-таки теперь я в некотором роде чувствовала ответственность за Милану. Тогда, на перекрестке, когда я прочитала белокурую девушку, я на какое-то время стала ней, понимаете? Окунулась в ее воспоминания. Есть такое выражение: 'Побывать в чьей-то шкуре'. Так вот, я побывала в ее шкуре. Стояла над гробом сестры и чувствовала все то, что чувствовала Милана в тот момент. Я понимала ее.

  Второй букет я положила на могилу бабули.

  Третий букет - на могилу Марселя.

  Милана признала, что обладает своего рода экстрасенсорными способностями. Отсюда и 'ментальное насилие', и то, что Милана знала, что в то утро госпожа Романова отменит свою чтецкую сессию. Так что - нет, то была не самоуверенность. А экстрасенсорика.

  Но Милана - преуспевающий адвокат. Она сказала: 'Оставим эту часть правды на темной стороне Луны'. И почему все состоявшиеся люди не хотят афишировать то, что у них в крови? Иное дело я: я изначально знала, кто я и кем хочу стать. Так получилось, что эти два пункта совпадали. Я, впрочем, не стала спорить с Миланой.

  Кстати, о Манго, тренере Спортивного Клуба, - он получил лицензию чтеца, и, поскольку теперь его наверняка турнут из Клуба, я подумываю над тем, чтобы взять его в 'Реньи'. Расширения штатов и все такое.

  Билборд с круглой зеленой башкой Ревы-Коровы убрали с крыши главпочтамта. Если верить 'желтой прессе', которой в больнице пруд пруди, был выкопан порочный пласт из прошлого древесного человека. Дескать, Рева-Корова по молодости снялся в какой-то дешевенькой порнушке, и теперь его образ ассоциируется у набожных родителей с сатаной. Очковтирательство, враки, грязные сплетни. У кого-то явно зуб на Реву-Корову. По мне, я как не ела рекламируемый им мусор, так и не буду есть.

  Самара завалил мой офис тревожными подарками. Например, на каждом воздушном шарике, связку которых бедолага-курьер - крупный сомалийский кот дикого окраса в чудных штанишках и курточке, - пыжась, еле вволок в офис, было написано: 'Будь жестокой и я влюблюсь в тебя, принцесса'. Чудовищное безумие. Я решила, что с меня хватит принцесс.

  К тому же, в персональной вселенной Харизмы все принцессы - хромоножки.

  Ярко-голубые 'Той Вотч' вернулись в строй, а кожаная куртка, прошедшая семь кругов ада, вернее химчистки, - мне на плечи. Идя по проспекту, украдкой разглядывая себя в витринах, я пришла к выводу, что хромать я стала еще больше, хотя окружающие и уверяли меня в обратном. Лицемеры.

  Спустя еще неделю, в назначенное время, Багама постучал в мой кабинет, подошел ко мне и сказал фразу, которая заставила меня бросить все и последовать за ним. Багама сказал: 'Время спасать твой ночной сон'. Впервые, когда он произнес эту фразу, она озадачила и разозлила меня. Теперь же - попала в 'десяточку'.

  Багама отвез меня на полигон. Я стреляла из дробовика, карабина, пистолета. Затем мы перебазировались в кафе, и Багама смотрел, как я уплетаю большущий кусок 'пражского' торта. Да, вот так ко мне вернулся аппетит. За недели больничных скитаний и полного погружения в работу я так похудела, что на мои ключицы можно было цеплять елочные игрушки. Из-за ночных кошмаров синяки под моими глазами приобрели поистине демонический вид; я перестала пытаться замазать их тональным кремом. Но в тот полдень, сидя в кафе напротив Багамы, что-то изменилось - я вдруг почувствовала себя... здорово, в безопасности.

  Да, подсознательно я все еще боялась возвращения Слез Земли, уж не знаю, каким образом. В кошмарах я вновь и вновь видела обезглавленного Лироя. Рыдающего Кирилла. Зарипова, вспахивающего пальцами грязь, пока когтистая лапа волочет его во тьму. И черные перья. Кружащие, таящие черные перья - бомбы в небе.

  Быть может, на меня разрядкой подействовало стрельбище. Быть может, то, что, подавая мне куртку, Багама сказал свое настоящее имя и поцеловал меня. Но в ту ночь впервые после случившегося я спала как младенец.

  Иногда надо просто шагнуть в пропасть, чтобы пеликан внутри нас расправил крылья.