Я сжала зубы.

  Лирой воспламенился улыбкой 'мой стоматолог - мой лучший друг' и выбросил кости.

  Вот так просто. В жизни все самое скверное так и случается - до одури просто.

ГЛАВА 40

  По телу заструилось онемение; ноги ватные, сложно сжать руку в кулак. Ощущение вроде того, когда ты, подобно шарику в свистке, болтаешься в полудреме - уже не бодрствуя, но еще и не сорвавшись в глубокую-глубокую нору вслед за кроликом, и не начав просматривать эти красочные мультипликационные фильмы, сваренные твоим подсознанием, - сны.

  Я не верила своим глазам: чернота стягивалась к памятнику, как вода в воронку. Повеяло зимним холодом, изо рта вывалилась перламутровая зефирина. Когда зефирина рассеялась, и я вновь обрела способность видеть, я пожелала ослепнуть. Давайте на чистоту: мне небо с овчинку показалась.

  - И подарочная карта на сто бабосов за то, как провести воскресенье с минимальной пользой для физического и психического здоровья уходит Харизме из Зеро, - пробормотала я, прижимая порезанную кисть к животу. - Поаплодируем же этой шлепнутой корове!

  От пропитанной холодом черноты отделился ворсистый сгусток. Если тьма может отделяться, словно котлета по-киевски под ребром вилки и быть ворсистой. Если это не обман зрения. Черт, слишком много 'если'.

  Я захрипела от ужаса и вжалась в ствол дерева, будто могла с ним мимикрировать. Что ж, принимая во внимание тот факт, что мохнатый сгусток стал обретать очертания головы, то впору повысить свои притязания. Например, проснуться.

  Но это не был сон, а я не лежала под одеялом, окунув физиономию в подушку, в своей теплой уютной кроватке.

  На серый от дождя мрамор опустилась мохнатая кисть, затем вторая. Когти, не уступающие по длине моему предплечью, заскрежетали по камню. Заскрежетали? У меня душа в пятки ушла. Было в этих руках что-то... птичье. Да и не руки это были вовсе, - лапы. С куриными когтями. То, что я приняла за шерсть, могло оказаться и перьями.

  Тьма покачивалась, рябила, дышала. За зрелищность - высшая оценка. Не хватало клоуна с шарманкой и обезьянкой в шапочке с кисточкой, скалящейся, хватающей случайных прохожих - зануд, фарфоровых воротничков, детишек с мамами-папами, терпил и жмуриков - за одежду. Только у нас, только одна ночь! Слезы Земли в Зеро! Покупаем билеты в первые ряды. Выходит, я счастливица - у меня лучшее место в зале. Я испытывала сомнительное чувство радости по этому поводу.

  Лирой пританцовывал и восторженно зубоскалил. Однако то, что один человек находит классным, не обязательно является таковым для другого. Никто не разделял чувства бритоголового наглеца. Боль, а особенно сильная боль, когда окружающее гротескно искажается, изо рта шуруют слюни, а из глаз - слезы, делает с вами такое. Вы становитесь грубоваты, шумны и эгоцентричны. Поскольку в торнадо боли вертелись все, кроме Лироя, я готова поставить свой полугодовой заработок на то, что оттягивался он на славу.

  Взгляды Зарипова и Кирилла был притянуты словно магнитом к клубящейся тьме.

  Мы - просто еще одна стайка зрителей с перламутровыми шариками на полупрозрачных пуповинах, тянущихся из раззявленных ртов.

  Над птичьими лапами, словно декорация на День города на Фестивальной площади, зависла голова размером с легковушку. Вместо лица - лоснящаяся чернь.

  Дрогнув, словно в спазме, чернота всосалась в три воронки и стала глазами и ртом.

  Я вскрикнула, когда Голова повернулась ко мне. Но, по-видимому, смотреть на пятидесятикилограммовый шмат потерявшего марку жилистого мяса Голове наскучило, - как лампа на маяке, она развернулась к Зарипову. Даже Лирой прекратил крутить задницей и стоял, как в землю вкопанный; на физиономии иллюминирует сладкое томление.

  Втянув воздух через дыру рта, будто хотела его засосать, Голова вплотную придвинулась к Зарипову. Красные от крови руки Зарипова дрожали над развороченным коленом. Голова передвинулась к Кириллу. Затем, как на шарнирах, к Лирою.

  Следующая на очереди я.

  Только у нас, только одна ночь. Слезы Земли в Зеро.

  Мать же вашу так-растак.

  В ноздри ударил резкий запах слякоти, леса и мокрых перьев. Движение слева. Я повернула голову и тут же пожалела об этом; лучше бы на мне были шоры.

  Девочка трех годков, в голубеньком кружевном платьице, катила игрушечную коляску. Розовые пластмассовые колеса поскрипывали. В голове словно что-то взорвалось, под темечком разлился жар. Не могу сказать, что именно вселило в меня первобытный, дикий ужас: девочка, похожая на ангела, в платье цвета глубокого чистого озера, или этот звук, наталкивающий на мысли о запустении, заброшенных детских площадках, смерти.

  В конце концов, фильмы ужасов учат нас не выживать, а умирать наиболее болезненным образом.

  Я не хотела умирать, без дураков, ребята.

  Взгляд прокладывал дорогу дальше. Подхватив подол белого платья, стройная беловолосая девушка ускорила шаг. Сразу за ней шла скромно одетая рыжеволосая женщина с испуганными молящими глазами.

  Кирилл разрыдался. Он пытался встать, но не мог - всякий раз плюхался обратно в грязь, бессильно рычал, глотал слезы. Малышка в голубом платьице оставила коляску и топала к нему.

  Я подумала: еще минута - и я спекусь, съеду с катушек.

  - Кира, Кирочка! - Грязными окровавленными руками Кирилл убирал волосы с кукольного лепного личика, гладил малышку по щечкам и курносому носику. И платьице, и словно бы подсвеченная изнутри кожа курносой малютки оставались чистыми. Как если бы он и не прикасался к ней вовсе. - Я так по тебе скучал, так скучал! Ни одна пчела больше не обидит тебя, обещаю...

  Так вот почему...

  У меня сжалось сердце.

  Кто-то носит с собой фотографии, кто-то - делает татуировки, кто-то - называется именем мертвой дочери.

  Малютка выглядела как подожженная куколка на пути из пылающего кукольного домика.

  Маргарита стояла перед Зариповым на коленях, он обнимал ее, а она, прикрыв свои огромные светозарные глаза, перебирала длинными пальцами его редеющие волосы. Пожалуй, пальцы были чуть длиннее, чем положено, но кому интересно мое мнение?

  Что-то неразборчиво лопоча, Лирой засахарился в объятиях рыжеволосой женщины. Что обнимал Лирой? Что замаскировалось под человека не хуже, чем ядовитый гриб маскируется под съедобный?

  Какой-то гребаный психоз, от которого кожа по всему телу ноет от затянувшейся процедуры акупунктуры доктора Ужаса. И ты не можешь сказать 'довольно, баста, закругляемся', нажать на кнопку, откинуть плед, отставить миску с попкорном и пойти на перекур. Потому что все это реально, все это действительно происходит с тобой.

  Чему также учат фильмы ужасов, так это бегать и кричать.

  Я зашарила рукой по шершавой влажной коре клена в поиске точки опоры. Ухватиться было не за что, зато я еще больше разодрала ладонь. Большой успех молодого спортсмена.

  Когтистая лапа вынырнула из тьмы, будто аквалангист из толщи воды, и раскрылась передо мной - этакий огромный оперенный цветок с острыми лепестками. Я шарахнулась, впечатывая спину в ствол клена, чувствуя, как расширяются мои глаза.

  Голос прокатился над Приречным кладбищем, как гром; он не был похож ни на что, что я прежде слышала. Жар под темечком заполнил лобные и височные доли.

  - Хар-р-ризма, - прокаркали Слезы Земли. - А чего хочешь ты?

  Вычеркнуть из памяти события прошедшей недели. Заболеть выборочной амнезией. Прийти в понедельник на работу, по дороге заскочив в 'Земляничные поля', оттрубить до девяти вечера и поехать домой, где меня будет ждать душ и уютная постель. Спать и не видеть кошмары.

  Вот чего я хочу.

  На ладони чудовища вспыхнули золотистые огоньки - рой искорок, терзаемых невидимым ветром. И закружились, закружились, гипнотизируя, делая мой взгляд стеклянным, мутным... Я поняла, что держу порезанную руку крепко сжатой в кулак, впившись тем, что осталось от ногтей, в развороченную ладонь, провоцируя вспышки боли не менее яркие, чем световое представление на лапе Слез Земли. Боль отрезвляла.