Марчбэнкс (вскакивает в ужасе). Но ведь она испортит себе руки! Я не могу перенести это, Морелл, это позор. Я лучше пойду и налью сам. (Направляется к двери.)
Морелл. Не советую.
Марчбэнкс нерешительно останавливается.
А то она, пожалуй, заставит вас вычистить мои ботинки, чтобы избавить меня от этого.
Берджесс (строго, с неодобрением). Разве у вас больше нет прислуги, Джемс?
Морелл. Есть. Но ведь она же не рабыня. А у нас в доме так все поставлено, будто у нас, по крайней мере, трое слуг. Вот каждому и приходится брать что-нибудь на себя. В общем, это не страшно. Просси и я, мы можем разговаривать о делах после завтрака, в то время как мы моем посуду. Мыть посуду не так уж неприятно, если это делать вдвоем.
Марчбэнкс (удрученно). И вы думаете, все женщины такие толстокожие, как мисс Гарнетт?
Берджесс (с воодушевлением). Сущая правда, мистер Марчбэнкс. Что правда, то правда. Вот именно – толстокожая!
Морелл (спокойно и многозначительно). Марчбэнкс!
Марчбэнкс. Да?
Морелл. Сколько слуг у вашего отца?
Марчбэнкс (недовольно). О, я не знаю. (Он возвращается к кушетке, словно стараясь уйти подальше от этого допроса, и садится, снедаемый мыслью о керосине.)
Морелл (весьма внушительно). Так много, что вы даже и не знаете сколько? (Уже тоном выговора.) И вот, когда нужно сделать что-нибудь этакое толстокожее, вы звоните и отдаете приказание, чтобы это сделал кто-нибудь другой, да?
Марчбэнкс. Ах, не мучайте меня! Ведь вы-то даже не даете себе труда позвонить. И вот сейчас прекрасные пальчики вашей жены пачкаются в керосине, а вы расположились здесь со всеми удобствами и проповедуете, проповедуете, проповедуете. Слова, слова, слова!
Берджесс (горячо приветствуя эту отповедь). Вот это, черт возьми, здорово! Нет, вы только послушайте! (Торжествующе.) Ага, что? Получили, Джемс?
Входит Кандида в фартуке, держа в руках настольную лампу, которую только остается зажечь. Она ставит ее на стол к Мореллу.
Кандида (морщится, потирая кончики пальцев). Если вы останетесь у нас, Юджин, я думаю поручить вам лампы.
Марчбэнкс. Я останусь при условии, что вы всю черную работу поручите мне.
Кандида. Очень мило. Но, пожалуй, придется сначала посмотреть, как это у вас выходит. (Поворачиваясь к Мореллу.) Джемс, не очень-то ты хорошо смотрел за хозяйством.
Морелл. А что же такое я сделал, или – чего я не сделал, дорогая моя?
Кандида (с искренним огорчением). Моей любимой щеточкой чистили грязные кастрюли.
Душераздирающий вопль Марчбэнкса. Берджесс изумленно озирается,
(Кандида подбегает к кушетке.) Что случилось? Вам дурно, Юджин?
Марчбэнкс. Нет, не дурно, но это кошмар! Кошмар! Кошмар! (Хватается руками за голову.)
Берджесс (потрясенный). Что? Вы страдаете кошмарами, мистер Марчбэнкс? Это, знаете, нехорошо в вашем возрасте. Вам нужно как-нибудь постараться избавиться от этого.
Кандида (успокаиваясь). Глупости, папа. Это просто поэтические кошмары. Не правда ли, Юджин? (Треплет его по плечу.)
Берджесс (сбитый с толку). Ах, поэтические… Вон оно что. В таком случае прошу прощения. (Снова поворачивается к камину, сконфуженный.)
Кандида. Так в чем же дело, Юджин? Щетка?
Его передергивает.
Ну ладно. Не огорчайтесь. (Садится подле него.) Когда-нибудь вы подарите мне хорошенькую новенькую щеточку из слоновой кости с перламутровой отделкой.
Марчбэнкс (мягко и мелодично, но грустно и тоскуя). Нет, не щетку, а лодочку… маленький кораблик, и мы уплывем на нем далеко, далеко от света – туда, где мраморный пол обмывают дожди и сушит солнце, где южный ветер метет чудесные зеленые и пурпурные ковры… Или колесницу, которая унесет нас далеко в небо, где лампы – это звезды, и их не нужно наливать каждый день керосином.
Морелл (резко). И где нечего будет делать – только лентяйничать. Жить в свое удовольствие и ни о чем не думать.
Кандида (задетая). Ах, Джемс, как же ты мог так все испортить!
Марчбэнкс (воспламеняясь). Да, жить в свое удовольствие и не думать ни о чем. Иначе говоря, быть прекрасным, свободным и счастливым. Разве каждый мужчина не желает этого всей душой женщине, которую он любит? Вот мой идеал. А какой же идеал у вас и у всех этих ужасных людей, которые ютятся в безобразных, жмущихся друг к другу домах? Проповеди и щетки! Вам – проповеди, а жене – щетки.
Кандида (живо). Он сам чистит себе башмаки, Юджин. А вот завтра вы их будете чистить, за то что вы так говорите о нем.
Марчбэнкс. Ах, не будем говорить о башмаках. Ваши ножки были бы так прекрасны на зелени гор.
Кандида. Хороши бы они были без башмаков на Хэк-ни-Роуд.
Берджесс (шокированный). Слушай, Канди, нельзя же так грубо. Мистер Марчбэнкс не привык к этому. Ты опять доведешь его до кошмаров – до поэтических, я хочу сказать.
Морелл молчит. Можно подумать, что он занят письмами. В действительности его тревожит и гнетет только что сделанное им печальное открытие: чем увереннее он в своих нравоучительных тирадах, том легче и решительнее побивает его Юджин. Сознание, что он начинает бояться человека, которого не уважает, наполняет его горечью. Входит мисс Гарнетт с телеграммой.
Прозерпина (протягивая телеграмму Мореллу). Ответ оплачен. Посыльный ждет. (Направляясь к своей машинке и усаживаясь за стол, говорит Кандиде.) Мария все приготовила для вас в кухне, миссис Морелл.
Кандида поднимается.
Там уже принесли лук.
Марчбэнкс (содрогаясь). Лук?
Кандида. Да, лук. И даже не испанский, а противные маленькие красные луковки. Вы мне поможете покрошить их. Идемте-ка. (Она хватает его за руку и тащит за собой.)
Берджесс вскакивает ошеломленный и, застыв от изумления, глядит им вслед.
Берджесс. Канди не годилось бы так обращаться с племянником пэра. Она уж слишком далеко заходит… Слушайте-ка, Джемс, а он что – всегда такой чудной?
Морелл (отрывисто, обдумывая телеграмму). Не знаю.
Берджесс (прочувствованно). Разговаривать-то он большой мастер. У меня всегда была склонность к этой… как ее? – поэзии. Канди в меня пошла, видно. Вечно, бывало, заставляла меня рассказывать ей сказки, когда еще была вот этакой крошкой. (Показывает рост ребенка, примерно фута два от пола.)
Морелл (очень озабоченный). Вот как. (Помахивает телеграммой, чтобы высохли чернила, и уходит.)
Прозерпина. И вы сами придумывали ей эти сказки, из собственной головы?
Берджесс не удостаивает ее ответом и принимает высокомерно-презрительную позу.
(Спокойно.) Вот никогда бы не подумала, что в вас кроются такие таланты. Между прочим, я хотела предупредить вас, раз уж вы воспылали такой нежной любовью к мистеру Марчбэнксу: он не в своем уме.
Берджесс. Не в своем уме! Как, и он тоже?
Прозерпина. Просто одержимый. Он меня до того напугал, что и рассказать не могу, как раз перед тем, как вы сюда пришли. Вы не заметили, какие он странные вещи говорит?
Берджесс. Так вот что значат эти его поэтические кошмары! Ах, черт подери, и верно ведь! У меня раза два мелькнула мысль, что он немножко не в себе. (Идет через всю комнату к двери и говорит, постепенно повышая голос.) Нечего сказать, попадешь в такой желтый дом, и некому человека предостеречь, кроме вас.
Прозерпина (когда он проходит мимо нее). Да, подумайте! Какой ужас, если что-нибудь случится с вами.
Берджесс (высокомерно). Оставьте ваши замечания при себе. Скажите вашему хозяину, что я пошел в сад покурить.