Прозерпина. Ах, мученье! Вы трогали мою машинку, мистер Марчбэнкс! И вы напрасно делаете вид, будто вы ее не трогали.

Марчбэнкс (робко). Я очень извиняюсь, мисс Гарнетт, я только попробовал писать… а она не пишет.

Прозерпина. Ну вот, а каретку застопорило, и клавиши застряли.

Марчбэнкс (горячо). Уверяю вас, я не трогал клавишей. Я только нажал на это маленькое колесико. И оно щелкнуло.

Прозерпина. А, теперь понятно. (Она отпускает стопор и тараторит без передышки.) Вы, должно быть, думали, что это нечто вроде шарманки: стоит только повернуть ручку, и она сама собой напишет вам чудесное любовное письмо, а?

Марчбэнкс (серьезно). Я думаю, машинку можно заставить писать любовные письма. Они же все пишутся на один лад, не правда ли?

Прозерпина (готова возмутиться: вести дискуссию такого рода – если только это не делается в шутку – против ее правил). Откуда я знаю? Почему вы меня об этом спрашиваете?

Марчбэнкс. Прошу прощения. Мне казалось, что у умных людей, у людей, которые занимаются делами, ведут корреспонденцию и все такое,- что у них есть всегда любовные дела, а иначе они бы с ума сошли.

Прозерпина (вскакивает оскорбленная). Мистер Марчбэнкс! (Строго смотрит на него и с величественным видом направляется к книжному шкафу.)

Марчбэнкс (смиренно приближаясь к ней). Надеюсь, я не обидел вас? Вероятно, мне не следовало касаться ваших любовных дел.

Прозерпина (выдергивает синюю книжку с полки и круто поворачивается, к нему). У меня нет никаких любовных дел. Как вы смеете говорить мне подобные вещи? (Берет книгу под мышку и возвращается к машинке.)

Марчбэнкс (с внезапно пробудившимся сочувствием и интересом). Ах, вот что? Вы, верно, застенчивы, вроде меня.

Прозерпина. Нисколько я не застенчива. Что вы хотите сказать?

Марчбэнкс (задушевно). Нет, наверно, вы застенчивы; вот поэтому-то на свете так мало взаимной любви. Мы все тоскуем о любви, это первая потребность нашей природы, первая мольба нашего сердца, но мы не смеем высказать наших желаний, мы слишком застенчивы. (С большим жаром.) О мисс Гарнетт, чего бы вы не дали за то, чтобы не испытывать страха, стыда!..

Прозерпина (шокированная). Нет, честное слово!

Марчбэнкс (стремительно-нетерпеливо). Ах, не говорите вы мне всяких этих глупых слов, они меня не обманут, какой в них смысл? Почему вы боитесь быть со мной такой, какая вы па самом деле? Я совершенно такой же, как вы.

Прозерпина. Как я? Скажите, пожалуйста, кому это вы думаете польстить – мне или себе? Я что-то не могу понять, кому именно. (Она снова направляется к машинке.)

Марчбэнкс (останавливает ее с таинственным видом). Ш-шш… Я всюду ищу любви – и нахожу несметное количество ее в сердцах людей. Но когда я пытаюсь вымолить ее, эта ужасная застенчивость сковывает меня, и я стою немой… или хуже, чем немой, говорю бессмысленные вещи, глупую ложь. И я вижу, как нежность, о которой я тоскую, расточают собакам, кошкам, потому что они просто подходят и просят. (Почти шепотом.) Ее нужно просить; она подобна призраку – не может заговорить, пока не заговорят с ней. (Обычным голосом, но с глубокой меланхолией.) Вся любовь в мире жаждет заговорить, только она не смеет, потому что она стыдится, стыдится, стыдится! В этом трагедия мира. (С глубоким вздохом садится на стул для посетителей и закрывает лицо руками.)

Прозерпина (изумлена, старается не выдать себя: первое ее правило при встрече с незнакомыми молодыми людьми). Люди испорченные превозмогают время от времени эту стыдливость, не правда ли?

Марчбэнкс (вскакивает, чуть ли не в ярости). Испорченные люди – это те, у которых нет любви. Поэтому у них нет и стыда. Они способны просить любви, потому что они не нуждаются в ней, они способны предлагать ее, потому что им нечего дать. (Опускается на стул и добавляет грустным тоном.) Но мы, которые обладаем любовью и жаждем соединить ее с любовью других, мы не смеем вымолвить ни слова. (Робко.) Вы согласны с этим, не правда ли?

Прозерпина. Послушайте, если вы не перестанете говорить подобные вещи, я уйду из комнаты, мистер Марчбэнкс. Честное слово, я уйду. Это непорядочно. (Усаживается за машинку, открывает синюю книжку и собирается переписывать из нее.)

Марчбэнкс (безнадежным тоном). Все то, о чем стоит говорить, все считается непорядочным. (Поднимается и бродит по комнате с растерянным видом.) Я не могу понять вас, мисс Гарнетт. О чем же мне разговаривать?

Прозерпина (поучительно). Говорите о безразличных вещах, говорите о погоде.

Марчбэнкс. Могли бы вы стоять и разговаривать о безразличных вещах, если бы рядом с вами ребенок горько плакал от голода?

Прозерпина. Полагаю, что нет.

Марчбэнкс. Так вот. Я не могу разговаривать о безразличных вещах, когда мое сердце горько плачет от голода.

Прозерпина. Тогда придержите язык.

Марчбэнкс. Да. Вот к этому мы всегда и приходим. Придерживаем язык. А разве от этого перестанет плакать ваше сердце? Ведь оно плачет, разве не правда? Оно должно плакать, если только оно у вас есть.

Прозерпина (внезапно вскакивает, хватаясь рукой за сердце). Ах, нет смысла пытаться работать, когда вы ведете такие разговоры. (Она выходит из-за своего маленького столика и садится на кушетку, Чувства ее явно затронуты.) Вас совершенно не касается, плачет мое сердце или нет, но я все-таки хочу вам сказать…

Марчбэнкс. Вы можете не говорить. Я и так знал, что оно должно плакать.

Прозерпина. Но помните, если вы когда-нибудь расскажете о том, что я вам сказала, я отрекусь.

Марчбэнкс (участливо). Да, я понимаю. Итак, значит, у вас не хватает смелости признаться ему?

Прозерпина (вскакивая). Ему! Кому это?

Марчбэнкс. Ну, кто бы это ни был – человеку, которого вы любите. Это может быть кто угодно. Может быть, мистер Милл, помощник священника…

Прозерпина (с презрением). Мистер Милл!!! Вот уж поистине достойный объект, чтобы я стала по нем убиваться! Скорей бы уж я выбрала вас, чем мистера Милла.

Марчбэнкс (ежится). Нет, что вы! Мне очень жаль, но вы не должны думать об этом. Я…

Прозерпина (с раздражением идет к камину и останавливается, повернувшись к Марчбэнксу спиной). О, не пугайтесь! Это не вы! Речь идет не о каком-то определенном человеке.

Марчбэнкс. Я понимаю, вы чувствуете, что могли бы любить кого угодно, кто предложил бы…

Прозерпина (в бешенстве). Кого угодно… кто предложил бы… нет, на это я не способна. За кого вы меня принимаете?

Марчбэнкс (обескураженный). Все не так. Вы не хотите мне по-настоящему ответить, а только повторяете слова, которые все говорят. (Он подходит к кушетке и опускается на нее в полном унынии.)

Прозерпина (уязвленная тем, что она принимает за презрение аристократа к ее особе). О, пожалуйста, если вы жаждете оригинальных разговоров, можете разговаривать сами с собой.

Марчбэнкс. Так поступают все поэты. Они разговаривают вслух сами с собой, а мир подслушивает их. Но так ужасно одиноко, когда не слышишь речей другого.

Прозерпина. Подождите, вот придет мистер Морелл. Он с вами поговорит.

О, вам совершенно незачем так гримасничать. Он разговаривает получше вас. (Запальчиво.) Он с вами так поговорит, что вы прикусите язычок. (Она сердито идет к своему столику, как вдруг Марчбэнкс, внезапно осененный, вскакивает и останавливает ее.)

Марчбэнкс. А, понимаю.

Прозерпина (покраснев). Что вы понимаете?

Марчбэнкс. Вашу тайну. Но скажите, может ли это действительно быть, чтобы его любила женщина?

Прозерпина (словно это уже переходит всякие границы). Ну, знаете!

Марчбэнкс (с жаром). Нет, ответьте мне! Я хочу это знать. Мне нужно знать. Я не понимаю этого. Я ничего не вижу в нем, кроме слов, благочестивых сентенций и того, что называется благодушием. Это нельзя любить.