Изменить стиль страницы

Раненый юнак и его конь [539]

Что белеет у синего моря?
Иль морская там белеет пена?
Или белы лебеди белеют?
Или овцы бродят по долине?
Не морская там белеет пена,
И не белы лебеди белеют,
И не овцы бродят по долине.
На траве лежит раненый витязь,
Молодой юнак в рубашке белой.
Дождь ее стирает, солнце сушит.
В головах торчит копья обломок,
Добрый конь к тому копью привязан
Ржет конек, хозяина он будит:
«Поднимайся, дорогой хозяин.
Я уже траву до корня выел,
Я и землю выбил по колени,
Воду выпил до самого камня».
А из ближней рощи кличет вила:
«Конь, ищи хозяина другого!»
Плачет конь, заслышав голос вилы.
Вила на коня глядит и плачет.

Наказ юнака [540]

Что белеет там, на синем море?
Или то весенние сугробы?
Или пена белая морская?
Или голубь, что отстал от стаи?
Или белых овец отара?
Если б это был снег весенний,
Он давно бы на солнце растаял,
Если б пена синего моря —
Раскидало б ее море,
Если б голубь отстал от стаи —
Он давно бы нагнал свою стаю,
Если б белых овец отара —
Их давно б чабаны угнали.
А было это Пере Ковачевич
Середь дола, середь Садиковца,
От удара Юриши Буторца.
И пришла к нему белая вила,
Собирала в лесу она травы,
Чтоб ему залечить раны,
Но ей молвил Пере Ковачевич:
«Не сбирай, не трать напрасно время,
Позови мне лучше побратима,
Побратима Юру Рукавину,
Пусть он на листке письмо напишет,
Пусть пошлет его матери и супруге,
Матери, чтобы меня не ждала,
А жене — чтоб замуж выходила,
Ибо Пере-юнак поженился
Под Велетом, под белым градом,
На земле на черной, на траве зеленой.»

Яна-кукушка [541]

Что белеет, кипенеет
На вершине Белашицы? [542]
Или нагорные снеги,
Или же лебедей стая?
Нет, не нагорные снеги,
Не белых лебедей стая,
Белый шатер там раскинут
Для молодого Стояна.
Стояна болезнь мучит,
Он говорит сестрице:
«Сестрица, белая Яна,
Пойди принеси мне, Яна,
С Дуная студеной водицы».
Яна ему отвечает:
«Стоян, молодой мой братец,
Я ведь дороги не знаю,
Чтобы пойти к Дунаю,
Чтобы пойти и вернуться».
Стоян говорит ей снова:
«Сестрица, скорбная Яна,
Разрежь себе меньший палец,
Разрежь ты его до крови.
Когда ты пойдешь по лесу,
Меть деревья и камни,
А как подойдешь к Дунаю,
Нальешь студеной водицы,
Чтобы назад воротиться,
По меткам свой путь отыщешь».
Яна послушала брата,
Разрезала меньший палец,
Пошла по темному лесу,
Отмечала деревья и камни,
Спустилась она к Дунаю,
Там набрала водицы
И заспешила обратно.
Но Яна, бедная Яна,
Заморосил мелкий дождик,
И смыл он все ее знаки,
Смыл кровь с деревьев и камней.
И Яна, скорбная Яна,
Скоро в лесу заплуталась
И стала блуждать по чаще.
Три дня ходила-бродила,
На след она не напала,
Чтобы дойти до брата,
До брата, больного Стояна.
И Яна, скорбная Яна,
Жалостно к богу взмолилась;
«Ой боже, господи боже,
Обрати ты меня в птицу,
Буду летать по букам,
Буду искать брата,
Брата, больного Стояна».
Послушал господь Яну
И сделал синею птицей,
Синей птицей — кукушкой,
Она до сих пор кукует.

Благодарный сокол [543]

Что же в той стороне белеет?
Белый туман, или белая туча,
Или овчар с тонкорунным стадом?
Не было там ни тумана, ни тучи,
Не было там овчара со стадом.
Был там только хворый Стоян.
Сокол принес ему три подарка:
В клюве принес студеную воду,
Яблоко — под крылом своим правым,
А под левым — виноград сушеный.
Хворый Стоян пытает птицу:
«Ай же ты, птица, птица соколик,
Что за добро ты помнишь за мною?»
«Ай же ты, хворый Стоян, я помню,
Помню добро, что ты мне сделал.
По лесу шло могучее войско,
Сильный пожар бушевал в чащобе;
Кто ни пройдет — все меня минуют,
Ты мне помог в тяжелое время.
Ехал тогда ты по дикому лесу,
Крылья мои уже обгорели,
Выдернул ты из стремени ногу,
Вытащил ты меня из пожара.
Это добро за тобою я помню».

Чума и татары [544]

Прослышались, появились
Татары, [545]девять их тысяч,
Людей секут, села палят.
Прослышали это в селах,
Прослышали — побежали.
Большое село Прахово
Не слышало, не бежало,
Там только ночью узнали,
Как поняли, так побежали.
Лайчица одна, сиротка,
Нигде никого не имела,
Шила без родителей Лайка,
Никто ей вести не подал,
Не слышала, не побежала.
Встала она в воскресенье,
И заплакала Лайка:
«Олиле, боже, олиле,
Бежать — мне не домчаться,
Кричать — не докричаться.
Сидеть — не досидеться».
До бога голос донесся,
Святая Неделя сказала:
«Лайчица ты, сиротина,
Тому ли тебя наставить,
Того ли еще не знаешь?
Сожги ржаную солому,
Белое лицо запачкай,
Расплети русую косу,
Возьми жесткую торбу
С белой ореховой палкой,
Навстречу татарам выйди.
Татары тебя спросят:
«Эй, босая цыганка,
Ты ведь ходишь по селам,
Ходила ли ты в Прахово,
Слыхало ль оно, бежало ль?»
А ты им ответь, Лайчица:
«Я не босая цыганка,
Зовусь я черною чумою, [546]
Девять лет я гуляю,
Вас отыскать стараюсь.
Теперь помог мне всевышний:
Искала я вас — отыскала»».
И поднялась Лайчица,
Солому сожгла ржаную,
Лицо свое зачернила,
Расплела русую косу,
Взяла жесткую торбу
С белой ореховой палкой,
Навстречу татарам вышла.
Татары молвят цыганке:
«Эй, босая цыганка,
Ходила ли ты в Прахово,
Слыхало ль оно, побежало ль?»
Лайчица в ответ татарам:
«Я не босая цыганка,
Зовусь я черной чумою,
Девять лет я бродила,
Вас девять лет искала.
Теперь мне помог всевышний:
Искала я вас — отыскала!»
Татары чуме молвят:
«Чума, моровая язва!
Пощади ты нас, не губи нас!
Тебе мы, чума, подарим
Наших коней с добычей!»
Лайчица им отвечает:
«Татары вы, девять тысяч,
Я человек не торговый,
Чтоб торговать конями,
Зовусь я черной чумою,
Девять лет я бродила,
Девять лет вас искала!»
Попятилися татары,
Попятились и побежали,
Своих коней побросали,
Коней с богатой добычей.
А люди в село вернулись,
И диву давались люди,
Как это сделала Лайка,
Чтоб испугались татары.
вернуться

539

Переведено по тексту сб.: «Ерлангенски рукопис старих српскохрватских народних песама». Издао Г. Геземан. Сремски Карловци, 1925, № 177. Тексты «Эрлангенской рукописи» только в 1925 г. стали известны ученым, хотя были записаны приблизительно в 20-е годы XVIII в. Обстоятельства записи точно не известны. Предполагают, что запись вел какой-то немец, быть может, писарь или офицер, служивший на Военной границе, которая разделяла Австро-Венгрию и Турцию. Записывая песни, собиратель постоянно путал звуки «б» и «п», «з» и «с», «т» и «д», «к» и «г» и т. д., отчего многие слова текстов довольно трудно прочитать. Между тем эти записи — самая крупная ранняя коллекция южнославянских, в том числе и болгарских, песен, собранная на целый век раньше, чем приступил к записи первый крупный собиратель Вук Караджич. По своему значению 217 песен «Эрлангенской рукописи» так же важны для изучения истории южнославянского фольклора, как и «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым» в первой половине XVIII в., для изучения русской эпической традиции. Песни «Эрлангенской рукописи» до сих пор не «переведены» на удобочитаемый в орфографическом отношении язык, их первое и пока единственное издание почти сразу стало библиографической редкостью.

вернуться

540

Переведено по тексту сб. ХНП, кн. 5, № 27. Записано в с. Карлобаге на далматинском побережье (Хорватия).

вернуться

541

Переведено по тексту сб.: Миладиновы, № 19. Записано в г. Кукуше (греч. Килкис) в Эгейской Македонии. Сходные песнн, но без мотива превращения девушки в кукушку, записывались и у восточных славян.

вернуться

542

Белашица (Беласица) — горный массив вблизи современного пересечения греко-болгаро-югославской границы.

вернуться

543

Переведено по тексту сб. БИТ, т. 4, с. 534. Записано в районе г. Дебра (Вардарская Македония). Песня получила значительное распространение среди южных славян. Ее героем нередко оказывается гайдук.

вернуться

544

Переведено по тексту сб. БИТ, т. 4, с. 362–364. Записано в районе г. Елена (северо-восточная Болгария).

вернуться

545

Татары. — Упоминание о татарах имеет основание в болгарской истории. С XIII в., когда на обратном пути из Далмации войско Батыя разделилось, в Болгарии долго жили татары хана Ногая, так называемые «ногайские татары», впоследствии откочевавшие в северное Причерноморье. В XVII в. на территории Болгарии свирепствовали крымские татары, призванные турецким султаном на войну с Австрией.

вернуться

546

Зовусь я черною чумою… — Как и восточные славяне, болгары представляли себе, что чума — это женщина, обычно пожилая, которая незаметно ходит по селам и сама решает, кого ей погубить, а кого оставить живым. В болгарских песнях нередко обыгрывается воля чумы, доброжелательной к сиротам и убогим, беспощадной к порочным людям.