Джаспер одобрительно хмыкнул. Гален и Уолтер с легкостью смогут проскользнуть в замок, чтобы вызволить аббата Петера. Никто из работников не станет поднимать шум: если барон останется в дураках, все будут только рады.

— Амисия…

Услышав тихий зов, Амисия села в кровати. Когда стражники впихнули ее в комнатушку, которая теперь стала ей тюрьмой, она забралась к себе в кровать под пологом, как в последнюю гавань. Хотя где-то в углу затаилась Мэг, Амисия могла теперь воспользоваться этим холодным, мрачным уединением, чтобы предаться собственному горю. Она думала, что к ней, может быть, зайдет Келда, или даже Анна, но давно уже не надеялась хоть когда-нибудь дождаться утешения от матери.

Сибилла раздвинула складки полога и, войдя внутрь, примостилась на краешке кровати, где сидела ее дочь с красными от слез глазами и мокрыми щеками.

— Я пришла сказать, что счастлива за тебя и горжусь прекрасным союзом, который ты заключила. Тебе хватило мужества пойти против Гилфрея… а я на такое не отважилась.

Это было не совсем так, поскольку Гален явился в их края по ее зову, но, полагала Сибилла, Бог простит ей небольшое отступление от истины.

У Амисии снова хлынули слезы: ведь мать хвалила ее за поступок, который сулил им всем только горе, только крушение надежд. Но не могла же она объяснить, что союз, который казался ей браком по любви, оказался совершенным по самому низменному расчету. Матери нельзя было в этом признаться.

Сибилла благоразумно сделала вид, что не замечает нового потока слез.

— Не могу опомниться от радости, — говорила она. — Как замечательно, что мой крестник стал мне зятем.

— Зятем?.. Крестник?.. — Как ни терзала Амисию тоска, ей все-таки хотелось побольше узнать о человеке, который был теперь ее мужем.

— Что ж тут удивительного? Тебе наверняка известно, что Гаррик и Несса — граф Таррент и его супруга — были ближайшими друзьями твоего отца… и моими, конечно, тоже. Само собой разумеется, что мы стали крестными для их наследника, а когда пришел срок, приняли его к себе в дом, чтобы он воспитывался у нас.

Амисию по-прежнему душили слезы; по счастью, ей достаточно было лишь покачать головой в знак того, что она никогда об этом не слышала. К тому времени, когда она достаточно подросла, чтобы с ней можно было серьезно разговаривать, ее мать уже настолько вознеслась душой в царство набожности, что их редкие беседы по сути не выходили за рамки уроков благочестия, если не считать обсуждения незначительных будничных дел. В этих беседах они никогда не касались минувшего. Даже сэр Джаспер и леди Анна, на попечение которых была отдана Амисия, сразу меняли тему, если речь заходила о чем-нибудь из прошлого, кроме характера ее родного отца.

— Гален рос прекрасным мальчиком, — продолжала леди Сибилла. — Хотя иногда излишне прямолинейным… но это и понятно: любая неправда вызывала у его отца глубочайшее омерзение.

— Если это так, то я вышла замуж за кого-то другого.

— О чем ты? Объясни, — не поняла Сибилла.

Амисия с самого начала боялась этого вопроса. Даже в сумраке тесной каморки волосы ее матери светились наподобие нимба. Как же могла Амисия сказать ей неправду? Да и зачем лгать, если ложь уже завела ее в трясину?

— А не могло так случиться, — пришла ей на помощь Сибилла, — что ты приняла Галена за этакого Робина Гуда, а потом глубоко разочаровалась, убедившись в своей ошибке?

Амисия вздрогнула, пораженная материнской проницательностью, и подняла взгляд на прекрасное лицо, которое по неведению можно было бы счесть отрешенно-безразличным. Амисия всегда восхищалась умением Сибиллы скрывать свои переживания и пыталась перенять у нее это искусство. Но сейчас кажущаяся невозмутимость Сибиллы лишь еще больше уязвила Амисию: ей-то никогда не удастся достичь такого самообладания.

— Утром аббат во всеуслышание назвал имя и титул человека, с которым тебя обвенчал — и тем не менее ты сказала, что полюбила разбойника, — спокойно объяснила Сибилла. — Когда я это услышала, мне вспомнился менестрель, который недавно гостил у нас в замке и пел баллады о народном герое — о разбойнике из зеленого леса.

— Да, когда я встретила в лесу человека без доспехов, без знаков рыцарского достоинства, без щита с гербом, я и вправду подумала, что он разбойник. Пусть даже я попала впросак, но он-то прекрасно знал, за кого я его принимаю, и все-таки ни единым словом не развеял мои заблуждения.

— Он назвался чужим именем? — Сибилла изумленно подняла брови.

Амисия покачала головой: нет, он с самого начала называл себя Галеном.

— А во время венчания разве не объявил тебя аббат женою Галена Фиц-Уильяма? — Сибилла не позволяла себе ни малейшего намека на осуждение; она искусно подводила дочь к признанию своей неправоты.

Амисия увидела расставленную ей ловушку и возмутилась:

— Да, я вышла замуж за какого-то Галена Фиц-Уильяма, но откуда мне было знать, что он — наследник Таррента?

Она распалялась гневом и обидой; у нее снова брызнули слезы. Гален и впрямь никогда не говорил о себе как о разбойнике, но она с самого начала не желала этого замечать, а потом простодушно доверилась двусмысленному подтверждению Карла.

— Ох, девочка моя!

Забыв о своем намерении исподволь вывести Амисию на чистую воду, Сибилла порывисто обняла дочь и прижала к груди ее голову. Даже когда Амисия была совсем маленькой, Сибилла редко позволяла себе просто взять ее на руки из страха, что Гилфрею откроется ее любовь к девочке и муж использует это святое чувство, обратив его в орудие пытки для них обеих. Но теперь надеяться было не на что, кроме помощи свыше, и Сибилла укачивала Амисию, как младенца, пока рыдания дочери мало-помалу не утихли. Тогда Сибилла предприняла новую попытку показать Амисии ее ошибку, но на этот раз более мягким способом, чтобы пощадить ее чувства.

— Ты говоришь, что полюбила разбойника. Если это так, чем же он завоевал твою любовь?

Амисия все еще ожидала подвоха, но ей захотелось, чтобы мать поняла: ее чувства — не просто ребяческие выдумки. Она поведала Сибилле, как Гален возвратил деньги, отнятые у аббатства, и обратил их на благо людям. Она с гордостью рассказала и о том, как он спас Рэндольфа от неминуемой расправы, как ободрил мальчика из спаленной хижины, и еще о том, какую речь он держал перед крестьянами, опасающимися возмездия со стороны Гилфрея. И в каждом ее слове сквозил восторг от того, с какой неизменной заботой и нежностью относился он к ней самой.

Сибилла улыбнулась:

— Судя по твоим рассказам, это человек чести; он достоин уважения и доверия.

Обида, нанесенная Амисии «предательством» Галена, понемногу растворялась в потоке других чувств, пока она увлеченно описывала своего героя, своего возлюбленного. Она кивнула в знак согласия со словами матери и испытала невольную гордость: ведь в действиях Галена Сибилла усматривала проявление тех самых душевных достоинств, которые пленяли и ее.

— Пойми, — тихо сказала Сибилла, снова сжав руки дочери, — что все эти поступки совершил не кто-то другой, а именно Гален. Какая разница, кем он себя при этом называл: разбойником или лордом? Если любишь человека, то разве важно, какими землями владеет каждый из вас? По-твоему, он женился на тебе ради наследства, а вот мне кажется, что не из-за Галена, а из-за тебя владение мирскими богатствами встало между вами стеной. И еще скажу: я знала Галена мальчиком и уверена, что став мужчиной, он не слишком изменился. Если Гален скрыл от тебя правду или хотя бы допустил, чтобы ты поверила в какой-то обман, значит, у него были веские причины. Ты должна доверять ему: без доверия любовь умирает.

Амисия подалась назад и изумленно воззрилась на мать. Каким образом эта женщина, которая, казалось, отринула от себя все земное, и даже собственную дочь почти не замечала, — каким образом она могла со знанием дела рассуждать о любви?

Улыбка Сибиллы была живой и открытой:

— Я воспитывалась в монастыре святой Маргариты и там узнала, что любовь и доверие нерасторжимы. Снова повторю: одно без другого гибнет. Кто любит Бога, тот хранит и веру в Него. И если ты любишь смертного мужчину, то верь ему во всем. Я любила твоего отца; мое доверие к нему было безграничным, я готова была исполнить все, о чем бы он ни попросил.