В течение долгих десяти лет Сибилла и ее муж Конэл, барон Райборн, мечтали о ребенке. Когда, наконец, их молитвы были услышаны, они ждали дня с величайшей радостью. Однако барон умер прежде, чем его дитя появилось на свет, и, по глубочайшему убеждению Анны, тут не обошлось без козней кого-нибудь из подлых слуг и приспешников Люцифера. И она опасалась, что на одного из них сейчас устремлен ее взгляд. Его жесткие темные волосы, тронутые сединой, обрамляли рябое лицо, на котором угрюмый нрав проложил неизгладимые морщины и навечно изогнул вниз углы губ.

Прищуренными глазами глядя на женщину, посмевшую оказаться на его пути, Гилфрей жестом подозвал кого-то, стоявшего за его спиной.

— Мы сами позаботимся о миледи.

Слова были произнесены мягким тоном, но в них звучал неоспоримый приказ: Анне следовало уйти.

Глаза Анны расширились при виде отвратительной старой карги по имени Мэг, которая выскользнула из-за приземистой фигуры нового барона. В руки Мэг, похожие скорее на клешни, въелась такая же застарелая грязь, как и в лохмотья, которые она носила. Медленно покачав головой, Анна взглянула на роженицу, которую вновь сотрясали спазмы боли. Бедная Сибилла! Сначала она овдовела, потом ее выдали замуж за человека, который ей отвратителен… а теперь эта нескончаемая пытка… при ее-то деликатном сложении! Как же Анна могла оставить подругу именно сейчас, когда ей так необходима поддержка любящих рук? На двух гусынь, которых приставили к Сибилле для услуг, не очень-то можно понадеяться. К тому же Анна не сомневалась, что этот человек задумал сотворить что-то недоброе, если родится мальчик: сын его предшественника мог бы впоследствии предъявить права на все, что Гилфрей считал уже своим.

Сочтя колебания Анны за отказ подчиниться его требованиям, Гилфрей зарычал:

— Убирайся и впредь никогда не смей мне противиться, если не хочешь, чтобы я выгнал тебя на улицу!

Он двинулся вперед, бесцеремонно отшвырнув с пути Анну. Старуха засеменила следом за ним к кровати и сквозь раздвинутый полог уставилась на женщину, которая была настолько одурманена болью, что не узнавала ни мужа, ни кого-либо еще.

От грубого толчка Анна отлетела так, что ударилась о сундук, стоявший поблизости от кровати, и упала на пол. Собравшись с силами, она вскочила на ноги, ее голубые глаза метали молнии… но тут же обнаружила по бокам от себя парочку угрюмых стражников Гилфрея. Выбора у нее не было; оставалось только удалиться, хотя она и чувствовала, что покидает в беде женщину, привечавшую ее с первого дня прибытия в этот замок.

Вздернув подбородок, Анна (которая была ростом не ниже обоих стражников) вышла из спальни и направилась по широкому коридору к винтовой лестнице, высеченной в толще каменной стены. С горделивым видом спускаясь по ступеням, она бросила взгляд в узкую стрельчатую щель, из которой на лестницу попадало больше света, чем давали слабые, мерцающие масляные светильники. Сколь ни узок был этот проем в стене, Анна увидела сквозь него синие волны, разбивающиеся в белую пену у подножия отвесной скалы, а за изменчивой картиной теней и света, играющих в морских волнах — зеленую стену густой лесной чащи.

Замок Дунгельд, возведенный на вершине скалистого острова с крутыми берегами, представлял собой почти неприступную крепость, приблизиться к которой можно было лишь во время сильного отлива, когда обнажалась дорога — узкая каменистая коса между островом и пустынным, необжитым берегом Англии.

Десять лет миновало с тех пор, как Анна вышла замуж за рыцаря, возглавлявшего гарнизон замка; кроткая супруга лорда Конэла приняла ее самым сердечным образом. Единственные дамы благородного происхождения в самом замке, да и в его ближайших окрестностях, они подружились так же, как и их мужья. Если не считать огорчений, вызванных бездетным браком Конэла и Сибиллы, жизнь в ленном владении баронов Райборн можно было считать приятной. Но вдруг все круто изменилось — не прошло еще и трех месяцев с того дня.

Один из конвоиров Анны толчком отворил дверь комнаты, в которой проживали они с мужем с тех пор, как Джаспер был низведен до положения рядового стражника — положения столь низкого, что это следовало бы считать прямым оскорблением для уважаемого рыцаря. Они остались здесь только ради леди Сибиллы. По крайней мере, у них была своя комната, хоть и очень маленькая, и им не пришлось переселяться в большую общую палату — этажом ниже парадной залы, где размещались все остальные стражники.

Окованная железом дверь захлопнулась за Анной, и при свете единственной сальной свечи, горящей на грубой металлической подставке, Анна присела на колючий, набитый соломой матрас их убогой постели. В комнате не было ни окна, ни камина; холод и тьма не улучшали настроения. Снова и снова ее мысли обращались к тому ужасному событию, которое так резко и безжалостно изменило судьбы обитателей Райборна.

В тот день Джаспер сопровождал лорда Конэла на охоту в прибрежных лесах. Их старший сын, Герберт, впервые в жизни подстрелил оленя, и это событие следовало отпраздновать вечером. Однако Джаспер вернулся в замок сам не свой: сокрушенно качая головой, он без конца повторял свой рассказ. В лесу они с Конэлом хохотали от радости, восхваляя доблесть отрока; ничто не настораживало их, ничто не предвещало беды. Джаспер сам не мог поверить в случившееся и только тупо твердил одно и то же: не было ни единого признака надвигающегося несчастья, ни малейшего намека на то, что теплый солнечный день таит в себе леденящий ужас смерти. И тем не менее это произошло: какая-то шальная стрела со смертоносной точностью угодила в сердце Конэла.

На роковой стреле не было никаких отметин, которые позволили бы установить, из чьего лука она была выпущена, и ни сэр Джаспер, ни кто-либо другой из охотников не верил, что произошел несчастный случай. Однако никаких доказательств измены обнаружить не удалось, по крайней мере, таких, которые можно было бы предъявить королю, недавно коронованному и отнюдь не благоволившему к лорду Конэлу — барону, постоянно выступавшему против принца Джона при жизни его отца, короля Генриха, и во время царствования его брата Ричарда, когда принц Джон был регентом. У жизнерадостного Конэла, пользовавшегося искренними симпатиями среди равных ему лордов и любовью всех, проживавших в его владениях — будь то раб или вассал, — было на редкость мало врагов. По сути, его безопасности не угрожало ничто… если не считать мстительности короля.

Спустя непристойно короткое время после гибели барона явился Гилфрей с королевским рескриптом, отдающим ему во власть как вдову, так и земли ее покойного супруга. Это только утвердило всех обитателей Райборна во мнении, что не несчастная случайность оборвала жизнь их лорда, а подлое, расчетливое нападение.

Эти удручающие воспоминания многократно усиливали опасения Анны насчет несчастной женщины наверху. Будучи не в силах помочь ей, Анна пыталась найти утешение в надежде, что Сибилла, воспитанная в монастыре, приучена смиренно выносить любую ниспосланную ей боль и что это даст ей силы пройти через нынешнее испытание, точно так же, как и через все испытания последних месяцев. Однако, положившись на милосердие Господне в том, что касалось леди Сибиллы, Анна не могла отрешиться от тревоги за судьбу младенца, рождение которого могло иметь нежелательные последствия для нового барона. Конечно, Гилфрей был неприятно поражен, когда обнаружил, что женщина, волею короля ставшая его супругой, вот-вот произведет на свет наследника: ведь всем было известно, что в течение десяти лет своего замужества она оставалась бесплодной. Какие же гнусные замыслы вынашивал лорд Гилфрей, если отослал от постели роженицы ее верную подругу?

Анна металась по комнате, как львица в клетке. Слишком растревоженная, чтобы составить мужу компанию за ужином в парадной зале, которая находилась этажом ниже, она снова и снова мерила шагами тесную комнатку. Заслышав стук, она кинулась к двери и обнаружила за порогом одного из своих недавних конвоиров: он был послан, чтобы позвать ее обратно, к леди Сибилле.