Однако я вспоминаю о той поре, как о большом счастье в моей судьбе.

Ведь заряд энергии, непреклонную чистую веру в правду нашей жизни, полученные тогда, не смогли сломить ни годы, ни болезни, ни неудачи.

Афиша к выставке «Борисов-Мусатов»

А они были.

Я пристальней вгляделся в лицо художника.

Глубокие складки избороздили высокий лоб, лучистые морщинки залегли у прозрачных, светлых, зорких и добрых глаз. Жесткие, сильно тронутые сединой волосы, мягкий рисунок губ.

Вскинутые надбровья и удивительный по детской, скорее юношеской, искристости взор. Взгляд человека, навсегда поразившегося прелестью жизни.

Мы бредем с Юрием Ивановичем не торопясь, шагом людей, которых именуют попросту зеваками.

Мимо летели, обгоняя и иногда подталкивая нас, спешащие куда-то молодые пары — длинноволосые и стриженые, в «мини» и «макси».

Навстречу шли москвичи, торопливо и озабоченно, не глядя вокруг. А в природе творилось истинное диво.

Вечерело.

Над ушедшими ближе к горизонту сизыми тучами, в самом зените, над городом, прямо за старым кружевным зданием главной библиотеки страны встала и перекинулась через все небо дуга неземной красоты, влажно посверкивая чистыми тонами спектра.

И тут же на мокрый асфальт улицы упала вторая радуга и разбилась, как в черном зеркале.

Люди возвращались с работы.

Многие — юноши и девушки — были очень заняты друг другом.

Пименов вынул маленький альбом и, пршцурясь, начертал быстро дома, машины, людей… и радугу.

Я увидел радость в его светлых глазах.

Он любил, очень любил Москву, своих земляков-москвичей… Его иногда вдруг толкали, куда-то спеша, прохожие, а он стоял, улыбаясь, как мальчишка, записывая еще один миг бытия, волшебного и неповторимого.

Никогда не забуду, как однажды я постучал в двери мастерской на Масловке и меня встретил сероглазый, седеющий, молодой Пименов. Веселый и озорной. Какой-то весь взъерошенный. На полу у мольберта стояли «Негритянки в березовой роще».

… Утро. Березовая роща.

Портрет Н. К. Пименовой, жены художника.

«Русский Парфенон» с белыми тонкими колоннами стволов.

Тишина, напоенная медовым ароматом трав и цветов.

Поют птицы.

И вот среди этого храма природы Руси — две негритянки, молодые, стройные, с удивительными чеканными силуэтами, с гордой статью и раскованностью, которая приходит вместе с уверенностью, что ты свободен.

Одна из девушек остановилась и замерла, похожая по своей грации на юную античную богиню. Она чутко прислушивается к музыкальной тишине березовой рощи. Ее подруга собирает букет цветов.

Несложный мотив. Но какова же глубина, какова планетар-ность его звучания!

Особо хочется отметить несравненную чистоту и целомудренность решения этого сюжета, присущие всему творчеству автора.

Что Юрий Иванович Пименов, умнейший и интеллигентнейший человек, читавший наизусть Тютчева, Блока, Аполлинера, сам один из немногих живых классиков нашего искусства, — я знал.

Но я ведал его лишь как создателя великолепных сюит, посвященных либо Москве, либо театру, либо «жизни вещей», либо зарубежным поездкам.

Этот холст был для меня неожиданностью. Находкой.

Бездонной по своей человеческой наполненности, гуманизму, свойственному москвичам, — народу доброму, терпимому и терпеливому.

И еще одно качество отличало это произведение, впрочем, как и многие другие картины мастера, — изысканная, отточенная, остроумная пластика решения, полная глубокого раздумья и мечты.

Как-то невольно я вспомнил возраст художника, немеркнущую свежесть, юность его новых полотен. А ведь их было расставлено у стен буквально десятки.

Новых. В светлых простых деревянных рамах…

Великолепные эскизы, сделанные по просьбе Сергея Апол-линариевича Герасимова к фильму по роману Стендаля «Красное и черное», ослепительные по художественности, таинственные, полные магии сочетания серых, жемчужно-белых и алых цветов. Причем манера исполнения эскизов станковая, словом, маленькие картины невиданного, вытянутого, широкого формата.

Вот один из эскизов к фильму.

Ночь. Вьется звездный полог. Мчатся во мраке вороные кони, управляемые черным кучером в черном цилиндре. Упряжка ярится, она догоняет уходящий от нас за край холста экипаж.

К освещенному лампионами подъезду подходят изысканные светские пары — женщины в длинных вечерних декольтированных платьях и мужчины во фраках.

И соединение ритма бешено мчащихся карет со степенно шествующими на прием фигурами создает неповторимое, особое состояние тревоги, какого-то странно неотвратимого, рокового действия.

— Художнику, — говорил Пименов, — можно простить ошибки и неудачи, но нельзя и не нужно прощать внутренний холод, безразличие к душе своего дела, бесцельность.

Искусством должны заниматься люди со страстной и чистой совестью.

Всякие коммерческие, карьеристские задачи никогда не были и не будут действительными заботами творчества.

Особенно страшно равнодушие, рождающее серость.

И это не только красивые слова.

Это — психология Пименова, смысл его художнической судьбы.

Однажды он прочел мне отрывок из Блока:

«Писатель — растение многолетнее. Как у ириса или у лилии росту стеблей и листьев сопутствует периодическое развитие корневых клубней, так душа писателя расширяется и развивается периодами, а творения его — только внешние результаты подземного роста души».

Думается, в блоковских строках — разгадка молодости и долголетия пименовского таланта, который с годами только набирал силу и остроту.

Таких художников очень немного, ибо душа истинного живописца как бы движет кистью, и если стареет душа — быстро дряхлеет палитра, немощным становится колорит.

В. Цыплаков. Портрет Г. Нисского

ГЕОРГИЙ НИССКИЙ

Яркий светоносный день, пестрые флажки на стройной мачте, теплое, будто из меда, море. В чистом голубом небе плывет одинокое облачко, по гладкой воде скользит яхта.

На ялике куда-то спешит человечек. Лишь скрип уключин нарушает безмятежную тишину полудня.

«Порт Гофлер» — пейзаж знаменитого французского художника Альбера Марке из собрания Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Он поражает нас свежестью, прозрачностью и простотой.

Марке. Его творчество естественно, как пение жаворонка, как порыв ветра, распахивающего весной окна и двери…

Летом 1934 года Альбер Марке с женой Марсель приезжает в Москву. Он аккуратно исполняет все нелегкие обязанности туриста: колесит по городу, посещает выставки, музеи, картинные галереи.

Когда в ВОКСе его спросили, кто из московских художников ему больше всех понравился, он ответил с улыбкой:

«Простите, но я очень полюбил работу молодого Нисского, его пейзаж «Осень»».

Как разглядел Марке в огромном московском калейдоскопе эту картину, размером чуть больше развернутой школьной тетради?

Очевидно, французского мастера очаровали душевность и необычайно острое чувство современности, наполнившее это полотно, его взволновало биение сердца не известного ему художника.

Вскоре супруги Марке покинули гостеприимную Москву и уехали в Париж, но в кулуарах ВОКСа еще долго бытовал каламбур:

«У Марке вкус нисский».

… По горячим от солнца рельсам, по пыльным путям узловой станции Новобелицы носится ватага босых шумных мальчишек.

Один из самых озорных малышей, русый, весь в веснушках, Жорка Нисский, сын станционного фельдшера.

Он живет в маленьком домике, всего в ста метрах от железной дороги.