Эту длинную рѣчь, Донъ-Кихотъ говорилъ тѣмъ временемъ, какъ другіе обѣдали, забывая самъ о пищѣ, не смотря на неоднократныя напоминанія Санчо, упрашивавшаго его сначала закусить, и потомъ ораторствовать сколько ему будетъ угодно. Слушатели же его не могли не пожалѣть, что такой умный человѣкъ, такъ здраво разсуждающій обо всемъ, сошелъ съ ума на этомъ проклятомъ и роковомъ для него рыцарствѣ. Священникъ сказалъ, что хотя самъ онъ принадлежитъ къ классу людей, получившихъ ученую степень и посвятившихъ себя книгамъ, онъ тѣмъ не менѣе совершенно согласенъ съ Донъ-Кихотомъ во всемъ, что онъ говорилъ о преимуществѣ службы съ оружіемъ въ рукахъ надъ всѣми другими родами общественной дѣятельности. Послѣ ужина, тѣмъ временемъ, какъ хозяйка, дочь ея и Мариторна приготовляли для дамъ ту комнату, въ которой спалъ Донъ-Кихотъ, донъ-Фернандъ попросилъ плѣнника разсказать исторію своей жизни. «Она должна быть интересна», сказалъ онъ, «судя по дамѣ, которую вы привезли съ собою». Плѣнникъ сказалъ, что онъ отъ души готовъ исполнить просьбу донъ-Фернанда, но боится разсказомъ своимъ обмануть общія ожиданія; тѣмъ не менѣе онъ согласился разсказать исторію своей жизни. Священникъ и другія лица, окружавшія плѣнника, поблагодарили его и повторили просьбу донъ-Фернанда.

— Къ чему просить о томъ, что вы можете приказать, сказалъ плѣнникъ въ отвѣтъ на просьбы, посыпавшіяся на него со всѣхъ сторонъ. Прошу вашего вниманія, и вы услышите истинную исторію, далекую отъ тѣхъ вымысловъ, которые создаетъ съ такими усиліями, обогащенное знаніями воображеніе. При этихъ словахъ всѣ присутствовавшіе поправились на своихъ мѣстахъ, и въ комнатѣ воцарилось глубокое молчаніе. Видя, что всѣ готовы слушать его, плѣнникъ пріятнымъ голосомъ такъ началъ разсказъ свой:

Глава XXXIX

Разсказъ Плѣнника.

Корень нашего рода, къ которому природа была благосклоннѣе судьбы, слѣдуетъ искать въ небольшомъ городкѣ, въ Леонскихъ горахъ. Въ этой бѣдной мѣстности отецъ мой успѣлъ прослыть за богача, и онъ дѣйствительно былъ бы богатъ, еслибъ собиралъ богатство также старательно, какъ расточалъ его. Эту наклонность въ щедрости онъ пріобрѣлъ, служа, въ молодыхъ лѣтахъ, въ военной службѣ, составляющей, какъ это извѣстно всякому, школу, въ которой скряга дѣлается щедрымъ, а щедрый расточительнымъ; скупой солдатъ составляетъ рѣшительный феноменъ. Отецъ мой обладалъ такого рода щедростью, которая граничитъ съ расточительностью; качество не совсѣмъ похвальное въ человѣкѣ семейномъ, чье имя и средства должны наслѣдовать его дѣти. У него было трое сыновей въ такомъ возрастѣ, когда человѣку слѣдуетъ уже позаботиться объ избраніи извѣстнаго рода жизни. Зная свое неумѣнье распоряжаться деньгами, чего онъ нисколько не скрывалъ, отецъ мой хотѣлъ устранить отъ себя возможность быть расточительнымъ, передавъ въ другія руки свое имѣніе; то есть, отказавшись отъ того, безъ чего самъ Александръ казался бы жалкимъ скрягою. Задумавъ это, онъ позвалъ насъ однажды въ кабинетъ, и тамъ, затворивши двери, сказалъ намъ: «дорогіе сыновья мои! что я желаю вамъ всего лучшаго, въ этомъ нельзя усумниться, потому что вы мои дѣти; а что я не желаю вамъ ничего дурного, въ этомъ вы увѣритесь, узнавши, что я не хочу прибрать въ свои руки вашего имѣнія. И дабы окончательно убѣдить, что я люблю васъ какъ отецъ, и не ищу вашего разоренія, я сообщу вамъ, теперь, мое намѣреніе, о которомъ я давно уже размышлялъ, и которое, какъ кажется, зрѣло обдумалъ наконецъ. Вы находитесь въ такомъ возрастѣ, что каждому изъ васъ пора избрать себѣ родъ занятій, который доставилъ бы вамъ почести и деньги. Я, съ своей стороны, раздѣлю все мое имущество на четыре равныя части; изъ нихъ три части отдамъ вамъ, а четвертую приберегу на свой вѣкъ себѣ. Я желаю только, чтобы каждый изъ васъ, получивъ слѣдующую ему часть имѣнія, пошелъ по одной изъ трехъ указанныхъ мною дорогъ. Есть у насъ въ Испаніи старая, умная и справедливая поговорка, — всѣ поговорки впрочемъ таковы: Церковь, или море, или дворъ короля, то есть, говоря яснѣе, каждый желающій добиться денегъ и славы долженъ сдѣлаться монахомъ, или пуститься въ море съ торговой цѣлью, или служить при дворѣ королю; касательно этого послѣдняго у насъ, вы знаете, говорятъ: «лучше королевскія крохи, чѣмъ барскія щедроты». И я желаю, продолжалъ онъ, чтобы одинъ изъ васъ занялся торговлей, другой посвятилъ себя наукамъ, а третій служилъ бы королю въ войскахъ, потому что ко двору его попасть очень трудно, война же если и не обогащаетъ, то за то прославляетъ насъ. Черезъ недѣлю я отдамъ каждому изъ васъ вашу часть денегъ, и разсчитаюсь съ вами до послѣдняго мараведиса; теперь же скажите мнѣ: согласны ли вы послѣдовать моему совѣту и исполнить мои желанія?

Мнѣ, какъ старшему, пришлось отвѣчать первому. Попросивъ отца не раздѣлять имѣнія и распоряжаться имъ по своему желанію, не заботясь о насъ, такъ какъ мы молоды и сами можемъ добыть себѣ средства къ жизни, я прибавилъ, что слушаться его я тѣмъ не менѣе готовъ, и желаю служить съ оружіемъ въ рукахъ Богу и королю. Братъ мой, также предложивъ отцу все свое достояніе, изъявилъ желаніе отправиться съ своею частью наслѣдства въ Индію и тамъ заняться торговлей. Самый меньшій, и какъ кажется, самый благоразумный изъ насъ, сказалъ, что онъ избираетъ духовное званіе, или, по крайней мѣрѣ, желаетъ окончить курсъ ученія въ Саламанкѣ. Когда всѣ мы высказали свое желаніе, тогда отецъ, нѣжно обнявъ насъ, поспѣшилъ исполнить данныя намъ обѣщанія. Онъ отдалъ каждому изъ насъ его часть, состоявшую, я это хорошо помню, ровно изъ трехъ тысячъ червонцевъ чистыми деньгами, которыми заплатилъ отцу его братъ, лупившій у него имѣніе, желая, чтобы оно не выходило изъ рукъ вашего семейства. Когда наступило время проститься съ нашимъ добрымъ отцомъ, я уговорилъ его взять изъ моей части двѣ тысячи червонцевъ, находя, что не хорошо было бы съ моей стороны оставить его на склонѣ дней съ тѣми скудными средствами, которыя онъ отдѣлилъ себѣ; у меня же оставалось довольно денегъ, чтобы снабдить себя всѣмъ нужнымъ солдату. Два брата мои послѣдовали моему примѣру и оставили отцу по тысячѣ червонцевъ каждый, такъ что старикъ получилъ четыре тысячи, сверхъ приходившихся на его долю при раздѣлѣ имѣнія. Простившись за тѣмъ съ отцомъ и съ дядей, мы разстались съ ними не безъ грусти и слезъ. Они просили насъ извѣщать ихъ, при удобномъ случаѣ, о нашихъ удачахъ и неудачахъ. Мы обѣщали имъ это, и когда они благословили насъ и дали намъ прощальный поцалуй, тогда одинъ изъ насъ отправился въ Саламанку, другой въ Севилью, а я въ Аликанте, гдѣ стоялъ въ это время генуезскій корабль, готовый возвратиться съ грузомъ шерсти въ Италію. Сегодня ровно двадцать два года, какъ я покинулъ домъ моего отца, и въ теченіи этого долгаго времени я не имѣлъ извѣстія ни отъ одного изъ братьевъ, хотя и писалъ имъ нѣсколько разъ.

Теперь я постараюсь покороче разсказать вамъ, что случилось со мною съ тѣхъ поръ. Сѣвъ на корабль въ Аликанте, я счастливо прибылъ въ Геную, а оттуда въ Миланъ, гдѣ купилъ оружіе и сдѣлалъ военную обмундировку, желая поступить въ піемонтскія войска; но на пути въ Алеясандрію, я узналъ, что герцогъ Альба отправился во Фландрію. Тогда я перемѣнилъ свой первоначальный планъ и отправился въ слѣдъ за герцогомъ. Я участвовалъ съ нимъ во многихъ битвахъ, присутствовалъ при смерти графовъ Эгмонта и Горна, и произведенный въ поручики поступилъ подъ команду знаменитаго офицера Діего Урбины, уроженца Гвадалаксарскаго. Спустя нѣсколько времени, по прибытіи ноемъ во Фландрію, мы узнали о лигѣ, составленной, въ Бозѣ почившемъ, его святѣйшествомъ, папой Піемъ V, съ Венеціей и Испаніей противъ общаго врага христіанскаго міра Турокъ, отнявшихъ тогда у Венеціанцевъ, при помощи своего флота, знаменитый островъ Кипръ; роковая и невознаградимая для Венеціанцевъ потеря. До насъ дошли также слухи, что главнокомандующимъ союзными войсками будетъ назначенъ свѣтлѣйшій принцъ Донъ-Жуанъ Австрійскій, побочный братъ нашего великаго короля Филиппа II. Повсюду говорили о повсемѣстныхъ огромныхъ приготовленіяхъ въ войнѣ. Все это побуждало меня принять участіе въ готовящейся открыться морской компаніи; и хотя я ожидалъ производства въ капитаны при первой вакансіи, я тѣмъ не менѣе отправился въ Италію. Судьбѣ угодно было, чтобы я пріѣхалъ туда въ то время, когда Донъ-Жуанъ Австрійскій, высадившись въ Генуѣ, готовъ былъ отправиться въ Неаполь, гдѣ онъ намѣревался соединить свой флотъ съ венеціанскимъ, что удалось сдѣлать, однако, не ранѣе какъ въ Мессинѣ. Но что сказать мнѣ теперь? Дослужившись до капитанскаго чина, почетное званіе, которымъ я обязанъ былъ скорѣе счастливымъ обстоятельствамъ, нежели своимъ заслугамъ, я участвовалъ въ великой и навѣки памятной Лепантской битвѣ. Въ этотъ счастливый для христіанства день, разубѣдившій христіанскій міръ въ непобѣдимости Турокъ на морѣ, и сразившій отоманскую гордость, въ этотъ день мнѣ одному не суждено было радоваться между столькими осчастливленными людьми; ибо погибшіе въ этой великой битвѣ христіане узнали еще большее счастіе, чѣмъ побѣдители, оставшіеся въ живыхъ. Вмѣсто того, чтобы быть увѣнчаннымъ, какъ во дни Римлянъ, морскимъ вѣникомъ, я увидѣлъ себя въ ночь, смѣнившую великій день, скованнымъ по рукамъ и по ногамъ. Вотъ какъ это случилось: смѣлый и счастливый корсаръ Ухали, король алжирскій, сцѣпился на абордажъ съ главной галерой мальтійскаго коменданта, на ней оставались въ живыхъ только три рыцаря, и то тяжело раненые; на помощь имъ двинулась галера Іоанна Андрея Дорія, на которую я вошелъ съ моими матросами. Исполняя свой долгъ, я вскочилъ на непріятельскую галеру, но она быстро удалилась отъ преслѣдовавшихъ ее кораблей, и мои солдаты не могли послѣдовать за мной. Такъ остался я одинъ, окруженный многочисленными врагами, которымъ не могъ долго сопротивляться. Они овладѣли мною совершенно израненнымъ, и такъ какъ вамъ извѣстно, господа, что Ухали удалось уйти изъ этой битвы съ своей эскадрой, то я остался у него въ плѣну, и оказался однимъ несчастнымъ между столькими счастливцами, однимъ плѣннымъ между столькими освобожденными; въ этотъ день возвратили свободу пятнадцати тысячъ христіанъ, служившихъ, въ неволѣ, гребцами на турецкихъ галерахъ. Меня отвезли въ Константинополь, гдѣ султанъ наименовалъ моего господина, особенно отличившагося въ Лепантской битвѣ, и захватившаго, какъ трофей и свидѣтельство своего мужества, мальтійское знамя, главнокомандующимъ флотомъ. Въ слѣдующемъ 1572-мъ году я былъ въ Наваринѣ и служилъ гребцомъ на галерѣ Три листа. Тутъ я увидѣлъ, какъ упустили мы послѣ Лепантской битвы случай захватить въ гавани весь Турецкій флотъ, потому что находившіеся на корабляхъ Альбанцы и Янычаре, ожидая нападенія въ самой гавани, приготовляли платье и туфли, намѣреваясь убѣжать на берегъ, не ожидая сраженія; такой ужасъ навелъ на нихъ побѣдоносный флотъ нашъ. Но небу не угодно было даровать намъ это счастіе, не потому, чтобы наши начальники были небрежны или неискусны, но за грѣхи христіанскаго міра Богъ пожелалъ оставить вблизи христіанъ палачей, готовыхъ во всякую минуту наказать насъ. Ухали между тѣмъ удалился на островъ Модонъ, находящійся близъ Наварина, высадилъ тамъ войска и укрѣпивъ входъ въ гавань, спокойно остался на островѣ, пока не удалился Донъ-Жуанъ. Во время этой кампаніи, начальникъ неаполитанской галеры Волчица, этотъ боевой громъ, счастливый и непобѣдимый капитанъ, отецъ своихъ солдатъ, донъ-Альваро де-Базанъ, маркизъ Санта-Крузскій захватилъ турецкое судно Добычу, находившееся подъ командой одного изъ сыновей славнаго корсара Барбаруссы. Это былъ человѣкъ чрезвычайно жестокій; онъ обходился съ своими невольниками до того дурно, что когда гребцы на его галерѣ увидѣли шедшую на нихъ Волчицу, они не слушая болѣе приказаній грести скорѣе, разомъ сложили весла, бросились на своего начальника и повлекли его отъ корчмы къ носу, нанося ему такіе удары, что прежде чѣмъ онъ добрался до мачты, душа его была уже въ аду; такъ жестоко онъ обращался съ своими невольниками, и такъ ужасно они ненавидѣли его.