— Господа, началъ онъ, нельзя не согласиться, что странствующимъ рыцарямъ приходится видѣть чудесныя, удивительныя, неслыханныя вещи. Въ самомъ дѣлѣ, найдется ли такой человѣкъ, который переступивъ, въ эту минуту, черезъ порогъ этого замка, и заставши васъ сидящими, такимъ образомъ за столомъ, могъ бы вообразить или повѣрить тому, — кто мы такіе? Кто бы сказалъ, что возлѣ меня сидитъ великая царица Микомиконъ, которую мы всѣ очень хорошо знаемъ, и что я тотъ рыцарь печальнаго образа, молва о которомъ пронеслась по всѣмъ концамъ земли. И можно ли усумниться въ томъ, что званіе стравствующаго рыцаря возносится надъ всѣми другими; что рыцарь достоинъ тѣмъ большаго уваженія, чѣмъ большимъ онъ подверженъ опасностямъ. Пусть исчезнутъ изъ глазъ моихъ господа, утверждающіе, будто перо должно быть уважаемо болѣе меча, или я скажу имъ, что они не знаютъ, что говорятъ. Въ подтвержденіе своихъ словъ они обыкновенно приводятъ тотъ аргументъ, что умственный трудъ предпочтительнѣе физическаго, и что воинамъ свойственъ только, одинъ, физическій трудъ, какъ будто военный человѣкъ, подобно хорошему носилыцику, долженъ обладать только могучими плечами, какъ, будто въ кругъ военныхъ занятій не входитъ наука войны, требующая самаго высокаго развитія и ума; какъ будто, наконецъ, полководецъ, предводительствующій войсками въ военное время, и генералъ, обороняющій осажденную крѣпость не работаютъ столько же умственно, сколько и физически. Развѣ при помощи физической силы мы проникаемъ въ намѣренія непріятеля, угадываемъ его движенія и планы, догадываемся о затруднительномъ положеніи его и устраняемъ грозящія намъ опасности? все это входитъ въ область умственнаго труда, и тѣлу вашему дѣлать тутъ нечего. Если же воинскія занятія, подобно занятіямъ ученымъ и литературнымъ, требуютъ работы мысли, то постараемся опредѣлить, чей трудъ важнѣе: воина или книжника? Сдѣлать это не трудно, опредѣливши цѣль, къ которой стремится тотъ и другой, и согласившись, что-то занятіе достойно большаго уваженія, которое движется болѣе высокими побужденіями. Конечная цѣль письменъ (я не говорю о книгахъ, божественныхъ, указующихъ пути въ царствіе небесное; съ такой безпредѣльной цѣлью, никакая другая сравниться не можетъ; я говорю о нашихъ мірскихъ книгахъ) состоитъ въ томъ, чтобы оградить исполненіе справедливаго закона, доставить торжество правосудію и даровать каждому то, что принадлежитъ ему; цѣль конечно высокая, благородная, достойная всякой похвалы, но все-же уступающая цѣли, предположенной воинами, стремящимися даровать всѣмъ высочайшее благо за свѣтѣ — миръ. Миръ, вотъ истинная и конечная цѣль войны; война же составляетъ призваніе воина. Если же мы согласны, что цѣль войны составляетъ миръ, и что эта возносится надъ тою, къ которой стремятся письмена, то намъ остается только сравнить физическіе труды, выпадающіе на долю воина съ трудами книжника, и узнать какіе изъ нихъ тяжелѣе.

Донъ-Кихотъ продолжалъ говорить съ такою логическою послѣдовательностью и въ такихъ прекрасныхъ выраженіяхъ, что увлекая слушателей, онъ заставлялъ ихъ смотрѣть за себя, вовсе не какъ за полуумнаго; напротивъ того, такъ какъ его окружали большею частью дворяне, предназначенные, по своему положенію, къ военному званію, поэтому они слушали его съ большимъ удовольствіемъ.

— Вотъ вамъ обстановка, труды и лишенія студента, продолжалъ Донъ-Кихотъ, во первыхъ, и это самое главное, бѣдность; говорю это не потому, чтобы всѣ студенты были бѣдны, но потому, что я желаю представить худшую сторону ихъ быта. Упомянувши о бѣдности, я, кажется, могу умолчать обо всемъ остальномъ, касающемся горькой доли студентовъ; потому что на свѣтѣ не существуетъ ничего прекраснаго для бѣдняка. Бѣдность студентъ претерпѣваетъ иногда по частямъ, испытывая то голодъ, то холодъ, то нужду въ самой необходимой обуви, а иногда все это вмѣстѣ. Впрочемъ, онъ никогда не бываетъ такъ бѣденъ, чтобы не могъ найти куска хлѣба, хотя, быть можетъ, кусокъ этотъ достанется ему немного поздно, и окажется крохами со стола какого-нибудь богача; худшее бѣдствіе, испытываемое студентами, это то, что они называютъ хожденіемъ на супъ.[10] Кромѣ того, они могутъ всегда погрѣться въ какой-нибудь кухнѣ, или найти очагъ, чтобы согрѣть, или, по крайней мѣрѣ, сколько-нибудь размять свои члены; наконецъ ночью они всѣ спятъ въ закрытыхъ зданіяхъ. Считаю излишнимъ упоминать о такихъ мелочахъ, какъ напримѣръ: о недостаткѣ сапогъ и бѣлья, о невзрачности и бѣдности ихъ гардероба, наконецъ о свойственной имъ слабости наѣдаться по горло при всякомъ удобномъ случаѣ. Такимъ то тернистымъ путемъ, прислоняясь то тамъ, то здѣсь, подымаясь въ одномъ мѣстѣ, чтобы упасть въ другомъ, они достигаютъ, наконецъ, цѣли своихъ стремленій; и тогда то, прошедши черезъ всѣ эти острые каменья, пробравшись между своего рода Сциллой и Харибдой, перелетаютъ, какъ бы несомые попутнымъ вѣтромъ счастія, на тѣ кресла, съ высотъ которыхъ они управляютъ міромъ, замѣнивъ голодъ сытостью, холодъ — пріятной свѣжестью, рубище — наряднымъ платьемъ, рогожи — голландскимъ полотномъ и штофными гардинами; — награды, которыхъ конечно заслуживаютъ ихъ знаніе и таланты. Но если сравнить и взвѣсить ихъ съ трудами воина, о, насколько они останутся позади, какъ это я легко докажу вамъ.

Глава XXXVIII

Донъ-Кихотъ остановился, чтобы перевести дыханіе и потомъ продолжалъ:

— Такъ какъ мы заговорили по поводу студентовъ о бѣдности и ея различныхъ проявленіяхъ, то посмотримъ: это бѣднѣе, испанскій солдатъ или испанскій студентъ? и мы убѣдимся, что на свѣтѣ нѣтъ никого бѣднѣе испанскаго солдата. Онъ принужденъ довольствоваться или своимъ скуднымъ, не въ срокъ выдаваемымъ, или вовсе не получаемымъ жалованьемъ, или тѣмъ, что онъ награбитъ собственными руками, подъ страхомъ погубить душу и жизнь. Онъ до того изнашивается иногда, что кожаный камзолъ служитъ ему въ одно время мундиромъ и рубашкой; и спрашиваю, чѣмъ защитится онъ отъ стужи, въ открытомъ полѣ, среди глубокой зимы? Развѣ только воздухомъ, выпускаемымъ изъ рта, да и этотъ воздухъ, выходя изъ пустого пространства, долженъ быть холоденъ по закону природы. Но вотъ наступаетъ ночь, въ продолженіи которой солдатъ долженъ былъ бы отдохнуть отъ дневныхъ трудовъ. Конечно, это ужь его вина, если постель его будетъ не достаточно широка, потому что онъ можетъ отмѣрить для себя сколько ему угодно земли и сколько угодно ворочаться на ней, не опасаясь измять простынь. Наступаетъ, наконецъ, день битвы, въ которой онъ можетъ разсчитывать на повышеніе; въ этотъ день ему надѣнутъ на голову, какъ докторскую шапку, компрессъ изъ корпіи и перевяжутъ рану, сдѣланную пулей, — прошедшей, быть можетъ, черезъ оба виска, или ядромъ, оторвавшимъ у него руку или ногу. Но допустимъ, что ничего подобнаго не случится и что милосердое небо поможетъ солдату выйти неизувѣченнымъ изъ битвы; чтожъ? онъ и теперь можетъ очень легко остаться такимъ же бѣднякомъ, какимъ былъ; придется ожидать другихъ сраженій, и выходить постоянно цѣлымъ и побѣдоноснымъ изъ встрѣчей съ непріятелями, чтобы, наконецъ, чего-нибудь достигнуть; — это чудеса, рѣдко случающіяся. Скажите мнѣ, господа, если только вы обращали на это какое-нибудь вниманіе, велико ли число воиновъ, вознагражденныхъ войной, въ сравненіи съ числомъ погибшихъ въ ней. Вы, конечно, согласитесь, что сравненія въ этомъ отношеніи невозможны, что число мертвыхъ безконечно, между тѣмъ какъ число вознагражденныхъ живыхъ можетъ быть изображено тремя цифрами. Не то мы видимъ въ средѣ людей, посвятившихъ себя письменности. Они полой, не говорю рукавомъ, своего платья, всегда добудутъ средства въ существованію; между тѣмъ вознагражденіе, получаемое испанскимъ солдатомъ, на столько слабѣе, на сколько тяжелѣе его труды. Мнѣ, я предугадываю, отвѣтятъ на это, что легче вознаградить прилично двѣ тысячи ученыхъ дѣятелей, чѣмъ тридцать тысячъ воиновъ; тѣмъ болѣе, что первыхъ вознаграждаютъ званіями и должностями, которыя могутъ принадлежать только этимъ людямъ и никому болѣе; тогда какъ солдатъ долженъ быть вознагражденъ изъ собственныхъ средствъ того, кому онъ служитъ, но эта самая невозможность прилично вознаградить воина краснорѣчивѣе всего говорить въ мою пользу. Оставимъ, однако, это въ сторонѣ, иначе мы забредемъ въ безвыходный лабиринтъ, и возвратимся въ вопросу о преимуществѣ оружія надъ книгой и письмомъ. Споръ между ними до сихъ поръ не рѣшенъ еще. Каждая сторона представляетъ доводы въ свою пользу. Письмена утверждаютъ, что безъ нихъ оружіе не могло бы существовать, такъ какъ война имѣетъ свои законы, которымъ она подчиняется; законы же создаетъ письменность и наука. Противная сторона отвѣчаетъ на это, что законы могутъ быть поддерживаемы только оружіемъ, что оружіе ограждаетъ государства, является защитникомъ царствъ, стражемъ селъ и городовъ; что оно дѣлаетъ безопасными дороги и очищаетъ отъ пиратовъ моря, что безъ него республики, монархіи, всякія гражданскія общества, — сухопутные и морскіе пути были бы вѣчно подвержены всѣмъ ужасамъ войны, имѣющей свои права на злоупотребленія и насилія. Дѣло извѣстное: что стоитъ дороже, то лучше. Чтобы возвестись за поприщѣ гражданскомъ, нужно время, бодрствованіе, голодъ, нагота, головныя боли, несваренія желудка и другія, подобныя имъ непріятности, о которыхъ я уже упоминалъ. Но тотъ, кто стремится вознестись на поприщѣ военномъ, долженъ потерпѣть столько же невзгодъ и лишеній, какъ и студентъ, съ тою разницею, что всѣ эти невзгоды и лишенія становятся несравненно тяжелѣе, потому что для воина они всегда сопряжены съ опасностію для жизни. Какъ можно сравнить голодъ или недостатокъ обуви, испытываемой студентомъ, съ лишеніями воина, въ то время, когда, стоя, въ осажденной крѣпости, на часахъ, у исходящаго угла какого-нибудь равелина, онъ слышитъ въ направленіи, занимаемаго имъ поста, подземную работу врага, вырывающаго минную галлерею, и не смѣетъ бѣжать отъ опасности. грозящей ему такъ близко. Онъ можетъ только извѣстить обо всемъ своего начальника, тотъ позаботится отвести непріятельскій ударъ устройствомъ контръ-машины; а часовой, между тѣмъ, долженъ стоять, ежеминутно ожидая взрыва, который подыметъ его до облаковъ и опрокинетъ потомъ въ бездну, не спрашивая на это его согласія. Если же эта смерть кажется вамъ не особенно ужасной, въ такомъ случаѣ представимъ себѣ, двѣ галеры, сцѣпившіяся на абордажъ, среди безбрежнаго моря, оставляя солдату для движеній и дѣйствій нѣсколько футовъ за доскахъ, расположенныхъ у носа корабля. Солдату грозитъ теперь столько смертей, сколько онъ видитъ передъ собою пушечныхъ жерлъ и наведенныхъ на него аркебузъ; онъ видитъ, что при первомъ неловкомъ шагѣ онъ отправится въ бездну владѣній Нептуна, и однако, одушевляемый честью, движимый мужествомъ, неустрашимо подставляетъ грудь свою подъ вражьи мушкеты и стремится достигнуть тѣмъ узкимъ путемъ, на которомъ онъ обреченъ дѣйствовать, непріятельской галеры. И не успѣетъ одинъ солдатъ опуститься туда, откуда не возстанетъ онъ до конца міра, какъ уже другой стоитъ на его мѣстѣ; когда же этотъ, въ свою очередь исчезнетъ въ волнахъ, сторожащаго это, какъ свою добычу, моря, новый солдатъ появляется въ ту же минуту на мѣстѣ прежняго, за нимъ является слѣдующій прежде, чѣмъ успѣетъ умереть его товарищъ: смѣлость и мужество, которыхъ ничто не въ силахъ превзойти. Блаженны времена, не знавшія ужасовъ, распространяемыхъ этими орудіями смерти, изобрѣтателя которыхъ я считаю проклятымъ и низверженнымъ въ бездны ада, гдѣ онъ получаетъ достойное возмездіе за свое изобрѣтеніе. Благодаря имъ, безчестная рука поражаетъ благороднаго рыцаря; и въ разгарѣ мужества, воспламеняющаго какое-нибудь безстрашное сердце, шальная пуля, Богъ вѣсть откуда прилетѣвшая, пущенная, быть можетъ, наудачу, бѣглецомъ, испуганнымъ огнемъ его собственнаго оружія, пресѣкаетъ мысль и жизнь такого воина, который заслуживалъ счастливо жить здѣсь многія лѣта. И, право, когда я подумаю объ этомъ, то въ глубинѣ души сожалѣю, что я сдѣлался странствующимъ рыцаремъ въ тотъ отвратительный вѣкъ, въ который мы имѣемъ несчастіе жить. Меня, конечно, не ужасаетъ никакая опасность и, однако, мнѣ грустно думать, что немного пороху и свинцу можетъ лишить меня возможности прославиться на всемъ земномъ шарѣ мужествомъ моей руки и остріемъ моего меча. Но, да будетъ воля Господня: если я достигну того, чего желаю, я тѣмъ большаго достоинъ буду уваженія, чѣмъ большія преодолѣю опасности, сравнительно съ странствующими рыцарями минувшихъ временъ».