— Вотъ это тоже мило, воскликнулъ комиссаръ, и стоило вамъ, господинъ рыцарь, столько говорить для того, чтобы выговорить такую диковинку. Неужели вы, въ самомъ дѣлѣ, думаете, что мы или тотъ, кто поручилъ намъ этихъ каторжниковъ, могутъ отпустить ихъ когда захотятъ. Полно вамъ, право, народъ смѣшить; поѣзжайте себѣ своею дорогой, да поправьте на головѣ своей тазъ, не безпокоясь отыскивать пятой лапы у нашего кота.

— Самъ ты котъ, крыса, каторжникъ, и вдобавокъ грубіянъ, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, и не находя нужнымъ предупреждать его, устремился на него съ такою яростью, что прежде нежели противникъ его успѣлъ подумать о защитѣ, онъ свалилъ его на землю. Къ счастію рыцаря, онъ восторжествовалъ надъ конвойнымъ, вооруженнымъ аркебузомъ. Это неожиданное нападеніе ошеломило на минуту всю стражу, но скоро придя въ себя, конвойные верховые схватились за мечи, а пѣшіе за пики, и напали на Донъ-Кихота, ожидавшаго ихъ съ убійственнымъ хладнокровіемъ. Рыцарю, безъ сомнѣнія, пришлось-бы пережить теперь нѣсколько не совсѣмъ пріятныхъ минутъ, если-бы каторжники не употребили, — воспользовавшись случаемъ вырваться на свободу, — совокупныхъ усилій разорвать сковывавшую ихъ цѣль, произведши при этомъ такую кутерьму, что конвойные, кидаясь то на освобождавшихся арестантовъ, то на освобождавшаго ихъ и теперь напавшаго на стражу рыцаря, въ сущности ничего путнаго сдѣлать не могли. Санчо, съ своей стороны, помогалъ освободиться Гинесу, который первый вырвался на свободу, и не чувствуя болѣе оковъ на себѣ, вскочилъ на распростертаго комиссара, вырвалъ изъ рукъ его аркебузъ, и прицѣливаясь то въ одного, то въ другаго, и не стрѣляя ни въ кого, вскорѣ очистилъ поле битвы отъ всякихъ конвойныхъ, удравшихъ со всѣхъ ногъ отъ аркебузы Пассамонта и камней, которыми провожала ихъ вся остальная братія.

Санчо, правду сказать, не на шутку перепугался этого дѣла, страшась, чтобы разбѣжавшіеся конвойные не донесли обо всемъ святой Германдадѣ, которая, при звукѣ колоколовъ и барабановъ могла тотчасъ же пуститься отыскивать виновныхъ. Онъ сообщилъ объ этомъ своему господину, упрашивая его поскорѣе убраться отсюда и скрыться въ горахъ.

— Ладно, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, но я знаю, что мнѣ слѣдуетъ сдѣлать прежде всего, и крикнувъкличь къ освобожденнымъ имъ каторжникамъ, бѣжавшимъ, какъ попало въ разныя стороны, обобравши напередъ коммиссара до послѣдней нитки, онъ собралъ ихъ всѣхъ вокругъ себя, — арестантамъ интересно было услышать, что скажетъ имъ ихъ освободитель. Рыцарь, окруженный тѣми, которые обязаны были ему своей свободой, обратился къ нимъ съ такими словами: «господа! каждому изъ насъ слѣдуетъ быть признательнымь за оказанное ему благодѣяніе, потому что неблагодарность людская особенно непріятна Богу. Всѣ вы видите и чувствуете, сдѣланное мною вамъ добро: въ благодарности за это, я требую, или лучше сказать, такова моя воля, чтобы вы всѣ, съ этой самой цѣпью на шеѣ, отъ которой я освободилъ васъ, отправились въ Тобозо, представились тамъ моей дамѣ Дулыганеѣ Тобозской, передали ей, что рыцарь ея, называемый рыцаремъ печальнаго образа, свидѣтельствуетъ ей свое глубокое почтеніе и разсказали ей во всѣхъ подробностяхъ это знаменитое приключеніе. Затѣмъ каждый изъ васъ можетъ съ Богомъ отправиться себѣ куда знаетъ».

— Все, что вы, господинъ рыцарь-освободитель нашъ, повелѣваете намъ исполнить, совершенно невозможно для насъ, отвѣчалъ Донъ-Кихоту, отъ лица всей братіи, Гинесъ Пассамонтъ, потому что всѣ мы вмѣстѣ, съ цѣпью на шеѣ, никакъ не можемъ отправиться по большой дорогѣ, а должны пробираться, безъ цѣпей, по одиночкѣ, каждый заботясь только о самомъ себѣ, не показываясь ни на какихъ дорогахъ, а напротивъ, стараясь ходить чуть не подъ землею, чтобы не наткнуться какъ-нибудь на святую Германдаду, которая, безъ всякаго сомнѣнія, пустится за нами въ погоню. Все, что вы, господинъ рыцарь, можете сдѣлать, по всей справедливости, это замѣнить путешествіе въ Тобозо и представленія вашей дамѣ Дульцинеѣ Тобоэской нашею молитвою за васъ. Но думать, чтобы мы добровольно возвратились въ землю египетскую, или, что тоже, пошли-бы, съ цѣпью на шеѣ, въ вашей дамѣ Дульцинеѣ, значило бы думать, что теперь ночь, и требовать этого отъ насъ, значило-бы требовать отъ козла молока

— Когда такъ, гнѣвно воскликнулъ Донъ-Кихотъ, то клянусь, донъ негодяй, донъ Генезилъ Парапильскій, или чортъ тебя знаетъ, какъ тебя тамъ зовутъ, ты пойдешь одинъ поджавши хвостъ, съ цѣпью на шеѣ и наклоненной головой.

Пассамонтъ, человѣкъ отъ природы задорный, къ тому же не замѣчавшій, что рыцарь какъ будто не въ своемъ умѣ, — это лучше всего доказывала Пассамонту полученная имъ свобода, — мигнулъ братіи, которая, отбѣжавши въ сторону, забросала Донъ-Кихота каменьями;— защищаться отъ нихъ, помощью одного шлема, у рыцаря не хватило рукъ. Бѣдный же Россинантъ доведенъ былъ до того, что обращалъ теперь столько вниманія на шпоры, какъ будто онъ былъ вылитъ изъ бронзы. Санчо спрятался за своего осла, и этимъ живымъ щитомъ прикрылся отъ града каменьевъ, осыпавшихъ оруженосца и рыцаря. Щитъ рыцаря оказался однако хуже щита оруженосца и Богъ вѣсть сколько счетомъ каменьевъ обрушилось на него съ такою силой, что они свалили его, наконецъ, на землю. Едва лишь онъ упалъ съ коня, какъ въ туже минуту на него вскочилъ каторжникъ, въ школьной формѣ, — снялъ съ головы его тазъ, которымъ онъ, кстати, хватилъ Донъ-Кихота три или четыре раза по плечамъ, потомъ ударилъ этимъ тазомъ нѣсколько разъ по землѣ, намѣреваясь разбить его въ куски, и вспомоществуемый остальною братіей, снялъ съ рыцаря его шолковый съ двойными рукавами камзолъ, который онъ носилъ поверхъ своихъ латъ, и обобралъ бы его до чиста, до самыхъ чулковъ, еслибъ непомѣшали ему кирасы и другія вооруженія Донъ-Кихота. Сняли каторжники и съ Санчо кафтанъ, оставивъ его чуть не въ одной рубашкѣ, и подѣливъ между собою добычу, разбрелись въ разныя стороны, заботясь больше о томъ, какъ бы не наткнуться на святую Германдаду, чѣмъ о томъ, чтобы съ цѣпью на шеѣ отправиться въ Тобозо и представится тамъ Дульцинеѣ. На мѣстѣ побоища оставались теперь только Донъ-Кихотъ, Санчо, оселъ и Россинантъ; оселъ задумчивый, съ опущенною внизъ головой, хлопая по временамъ ушами, точно будто камни продолжали еще сыпаться на него; Россинантъ, распростертый рядомъ съ своимъ господиномъ, потому что и его каменья сшибли съ ногъ; Санчо безъ кафтана, дрожа отъ страха, при мысли о святой Германдадѣ, и наконецъ самъ рыцарь Донъ-Кихотъ, терзаемый мыслью о томъ, какъ отплатили ему каторжники за его благодѣяніе.

Глава XXIII

Въ этомъ грустномъ положеніи, Донъ-Кихотъ сказалъ своему оруженосцу: «Санчо! постоянно твердили мнѣ, что благодѣтельствовать негодяямъ все равно, что подливать въ море воды. Если бы я повѣрилъ тебѣ, я бы избѣжалъ этой непріятности, но дѣло сдѣлано, поэтому призовемъ на помощь терпѣніе и постараемся извлечь изъ настоящаго полезный урокъ для будущаго».

— Ну ужь вы то извлечете, развѣ когда я стану туркомъ, отвѣтилъ Санчо. Но такъ какъ вы сами говорите, что повѣривши мнѣ, вы избѣжали бы теперешняго несчастія, то повѣрьте мнѣ, въ эту минуту, и вы избѣгнете гораздо худшаго, потому что святая Германдада плюетъ на всѣхъ вашихъ рыцарей, и я ужь слышу въ ушахъ своихъ свистъ ея стрѣлъ.

— Ты трусъ, Санчо, и больше ничего, сказалъ Донъ-Кихотъ, но чтобы ты не сказалъ, что я упрямъ и никогда не слѣдую твоимъ совѣтамъ, поэтому я послушаюсь тебя, но только съ однимъ условіемъ, что никогда, живой или мертвый, ты не скажешь никому, будто я удалился отъ грозившей намъ опасности изъ страха, но что сдѣлалъ это, единственно, во исполненіе твоихъ просьбъ. Если ты скажешь противное, ты солжешь, и я, отнынѣ на всегда, и отъ всегда до нынѣ, бросаю тебѣ въ лицо эту ложь, и не перестану повторять, что ты лжешь, и будешь лгать, пока будешь утверждать что-нибудь подобное. И не возражай мнѣ на это, потому что при одной мысли, будто я ухожу изъ страха отъ опасности, въ особенности отъ нынѣшней, что во мнѣ явилась хоть тѣнь испуга, меня беретъ охота остаться здѣсь, и ожидать одному не только святую Германдаду, или то братство, которое ужасаетъ тебя, но даже братьевъ двѣнадцати колѣнъ Израиля и семь братьевъ Макавѣевъ и близнецовъ Кастора и Полукса и всевозможныхъ братій съ ихъ братствами.