Когда Барбадильо выводили из дома, ему пришлось пройти мимо Хюстерга. Шут, как ни в чем не бывало, засмеялся в лицо врагу и сказал ему: "Браво, дядюшка Хенрик! Ты первый, кто все-таки сделал дурака дураком".

Барбадильо оказался примечательным человеком. Примечательнее некуда. Хотя и не в том амплуа, которого ожидал Мариус. Почему-то считается, что шута можно распознать по внешним признакам. По одежде, скажем. Но у Барбадильо не было никаких шапок с колокольчиками, никаких там клетчатых трико. Примечательность его состояла в другом — в неординарной внешности. Высокий, всего на полголовы ниже Расмуса, но гораздо уже в плечах, сухопарый, с узким длинным, невероятно подвижным лицом, смысловым центром которого служил большой, загнутый книзу унылый нос. Одевался бывший Шут просто, но аккуратно — добротная полотняная куртка приятного синего цвета, рубаха, сияющая чистотой, абсолютно не потрепанные штаны, плотно облегавшие костлявые ноги. Барбадильо был отменно выбрит и тщательно подстрижен, как будто только что от цирюльника. Ни дать, ни взять — довольный собой и делами бакалейщик, чьи акции медленно, но верно идут в гору и который подумывает об открытии филиала в предместье и покупке скромного домика в престижной части города.

— Это, значит, и есть твой друг Мариус? — спросил Барбадильо, сдвинув брови и шевельнув своим примечательным носом, отчего лицо его стало страдальческим. Все звуки у шута выходили лабиальными за счет далеко выпяченных губ, отчего речь его сопровождалась веселым подвыванием. Все в комплексе с невероятной мимикой производило комический эффект, что, наверное, и позволяло Барбадильо иметь успех при дворе.

Они встретились на постоялом дворе вблизи какого-то шалмана без вывески и без нескольких стекол в окнах. Картину оживлял пышный куст облепихи, казавшийся нарисованным — настолько фальшиво он смотрелся здесь, в живописном окружении навоза, мусора и биндюжников.

Расмус и Мариус пристроились у повозки нового знакомца. Здесь воняло не так сильно. Рядом расслабленный каурый вислобрюхий маштачок, собственность Барбадильо, увлеченно поедал овес из подсумка, подвешенного к его морде. Тут же в поисках хлеба насущного крутилась грязная кургузая шавка-малявка. Барбадильо погладил собачку, преданно глядевшую в глаза, и сказал Мариусу:

— Посмотри на нее, дружище. Вот ведь жалостное создание! Я думаю, никто из нас не захотел бы поменяться с ней шкурами. Но мы делаем вот так, — и Барбадильо, вынув добрый шмат просоленного сала, отрезал порядочный кусочек смешным ланцетиком с серебряной инкрустацией и бросил моське. Та, радостно взвизгнув, слизнула нежданную добычу и принялась кружить вокруг Барбадильо пуще прежнего.

— И вот ей уже можно позавидовать. Почему, хотел бы я знать, Господь Бог Единственный не создал человека столь же просто? Почему человек не приучен довольствоваться малым? Зачем ему нужно идти на край света за своей звездой?

Неожиданный поворот разговора застал Мариуса врасплох. Слава Богу, теперь он знал, как оставаться хладнокровным, когда собеседник давит. Хороший учитель сидел внутри.

— Это ты о себе? — спросил он собеседника. "Браво! Браво!" — промурлыкал Кот.

Барбадильо глянул на Мариуса и прищурился. Внезапно лицо его как-то все сразу задвигалось, перекосилось усмешкой, которую ни доброй, ни злой нельзя было назвать.

— Наш приятель Расмус — молчун редкостный, — заметил он. — Он так и не проговорился, откуда вы и как вас угораздило попасть в такие дали. Мариус решил окончательно воспарить над собой. Пусть-ка Барбадильо сразится с Тем, Кто Сидит Внутри, с гроссмейстером отточенных формулировок и магистром верных решений.

— Скрывать-то чего? — усмехнулся Мариус. — Идем из деревни Черные Холмы, что в Северных провинциях. Идем в Пустыню Гномов.

— Погулять вышли. В Пустыню Гномов, — рассмеялся Барбадильо, и его физиономия покрылась густой сетью морщинок, которые тут же исчезли вместе с улыбкой.

— Сам понимаешь — туда на прогулку не ходят, — строго заметил Мариус.

— Мы идем туда, чтобы попытать счастья.

Расмус ошалело уставился на друга, распахнув рот. Но, по счастью, Барбадильо смотрел только на Мариуса.

— Я даже не спрошу, где ты собираешься искать свое счастье, — шут немыслимо вздернул правую бровь. — Все равно ведь не скажешь, так?

Мариус утвердительно кивнул. Барбадильо поднес к губам трубку, затянулся, выпустил плотный клуб дыма.

— Ну и ладно. Не больно-то и хотелось. Я и без тебя знаю. Мариус похолодел. Тот, Который Сидит Внутри, спокойно промолчал, контролируя ситуацию.

— Что можно искать в Пустыне Гномов, кроме Великого Клада? — продолжал Барбадильо. Расмус не удержался от недоуменного восклицания.

— Сядь и не фигурируй! — Мариус уничтожил друга его же собственной фразкой. И вновь повернулся к Барбадильо: — Что ж, добрый человек если ты нас раскусил — поведай, что знаешь об этом. Мы-то про Великий Клад только небылицы слушали.

— Так это небылицы и есть, — улыбнулся Барбадильо. — А как же вы собирались искать его, не зная, где он?

— Боишься рассказать? — подначил Мариус шута.

— Боюсь? Смехота! — Барбадильо от души расхохотался. Лицо его при этом разъехалось во все стороны, руки бешено колотились о колени. — Вас? Да Клад такие люди искали — не чета вам, комахам! Искали, да не нашли. Я думаю, и не найдет никто. Так что, пока еще не поздно — возвращайтесь своим барашкам колечки заплетать. Пустыня-то ведь назад не отпускает.

— Ты нас не учи. Мы с Пустыней как-нибудь разберемся, — твердо сказал Мариус. Эта твердость заставила Барбадильо моментально сменить тон:

— Ну что ж, как говорится, в жизни важна не победа, а участие. Ладно, расскажу, что знаю. Садитесь поближе, — и Барбадильо, дорезав начатый моськой шмат сала, прибавил к нему лук, яйца, краюху хлеба, а последним мазком к довольно изобильному натюрморту послужила визига, подарок видному гостю от соседнего шалмана. Визига возвещала: Зеркальные Озера со своим рыбным изобилием уже неподалеку! Завершая сервировку, шут достал из повозки три кружки, а из кармана — плоскую бутылку, разлил ром.

— Закуски валом — счастья нет, — пробормотал Расмус. Все выпили, закусили. Ядреный калийский ром потек по жилочкам и вернулся в голову, мягко ударяя в мозг. Подготовив аудиторию, Барбадильо начал:

— Никто не знает, что это за клад и кто его зарыл в Пустыне Гномов. Но доподлинно известно, что он огромен. Там — несметные сокровища. Одни утверждают, что в Пустыне зарыта пропавшая казна Империи, которую повсюду ищут уже тысячу лет. Другие — что это сокровища степняков, захваченные в победоносных походах и упрятанные от недругов, когда же недруги были отбиты, не осталось в живых никого, кто мог бы указать место Клада. Многие века за кладом охотятся. Но Пустыня огромна, и потому найти его невозможно, разве что случайно. Это потруднее, чем отыскать иголку в стоге сена. Пройти Пустыню из конца в конец могут лишь немногие. А тут не пройти — прочесать надо. Хотя всем известен способ, как найти клад.

— Способ? — живо отозвался Мариус.

— Да. Подкова.

— Подкова?

— Любая, самая простенькая подкова зазвенит на том месте, где зарыт Клад. Разговор оборвался. Все молчали и чавкали. Каждый думал о своем. Когда еда кончилась и был выпит последний ром, Барбадильо сказал:

— Что ж, Пора спать, пожалуй.

— Да, — согласился Мариус. Они с Расмусом поднялись и стали благодарить гостеприимного хозяина за хлеб, сало и прочее.

— Ладно вам, — отмахнулся хозяин. — Долго еще в Даре быть собираетесь?

— Дня три, — сказал Мариус, прикинув крайний срок возвращения Уго.

— Могу немного подвезти. Тут, пожимаешь, чужакам несладко приходится Обидеть могут. А со мной вас никто не тронет..

— Почему? — заинтересовался Расмус.

— Привыкли ко мне. Я здесь — как больной родственник. Не очень-то любят, но терпят. И ждут, когда уберусь.

— А если нам не по дороге?

— Здесь все дороги — мои, — многозначительно заявил Барбадильо. Что делать? Довериться человеку, которого они совсем не знают, но от которого разит двоедушием, как от Расмуса — потом? Мариус спросил об этом свой внутренний голос. Голос молчал.