Но в отчаянии Губерт неожиданно обрел твердость. Судьба есть судьба. Поражение может потерпеть каждый, но принять его без борьбы — глупо. Сопротивление — это сейчас единственный шанс. А там посмотрим, насколько этот дьявол непогрешим. Пусть только он заговорит. Что, ну, что он может сказать в свое оправдание?
Однако как ужасно его молчание! Губерта стиснуло давление мертвой тишины. Ему показалось, что под этим непосильным бременем хрустнули его кости. Пророк молчал. Но от него исходило что-то сверхъестественное, и ответить на это можно было только трепетом. Губерт героически боролся со своей слабостью. Он надеялся на поддержку своих людей, но чувствовал: страшный человек раздавил своим молчанием всех, всех до единого.
Мариус искренне не понимал, что происходит. Единственный из присутствующих, он знал наверняка, что Барбадильо — никакой не Светлый Пророк, а ловкий и удачливый шарлатан. Потому магия этого затянувшегося молчания для него просто не существовала. Каждый верит в те чудеса, которые сам себе придумывает.
Наконец, Барбадильо оторвал взгляд от лица Губерта и пророкотал, обращаясь к толпе:
— Я удивлен, добрые мерданы!
Молчание.
— Разве не вы узнали во мне Светлого Пророка, когда я явился вам? — и, не видя реакции, гневно вскричал: — Отвечайте!
— Мы признали, Светлый! — торопливо, но разрозненно отозвались мерданы.
— Разве не признала меня возлюбленная Матерь?
— Признала, Светлый!
— Разве не согласился с ней достопочтенный Губерт?
— Согласился, Светлый!
— Тогда — я очень удивлен, — повторил Барбадильо. — Ведь известно вам, что устами моими глаголет Рагула Истинный. Он не может ошибаться. Отчего же усомнились вы теперь? Говорит он, что ему угодно принять этого рена в наши ряды без испытания. Разве ведом вам промысел Божий? Может быть, он ведом тебе, Губерт? — Барбадильо, резко обернувшись к сопернику, неожиданно атаковал его.
Губерт растерялся и даже покачнулся, но быстро овладел собой.
— Обычай, освященный Богом, требует испытания для всякого, кто хочет стать мерданом, — ответил он внятно и громко.
— Истинно так, — подтвердил Барбадильо. — Но лишь дураки полагают, что обычай подходит для всех случаев жизни. Этот человек — рен. Его признала Матерь, значит — признал Рагула Истинный. Испытание же было введено для иноплеменников. Либо для несовершеннолетних юношей. Разве взрослому рену требуется испытание?
— Матерь сама потребовала этого! — выложил Губерт карту, которую считал джокером.
— Так ли это? — язвительно осведомился Барбадильо. — Скажи-ка нам, Мариус.
Мариус мысленно улыбнулся. Эту сцену они вчера отрепетировали.
— Матерь сказала: если сможет и захочет, пусть останется с нами.
— Так? — спросил Барбадильо.
— Так! — легко подтвердил Губерт. Он не чувствовал подвоха.
— Где здесь речь об испытании?
— А разве нет? Она сказала: если сможет. Всякому ясно: смочь — значит, пройти испытание.
Барбадильо гневно сверкнул глазами.
— Ты осмеливаешься толковать слова Матери?
— Почему бы и нет? — дерзко огрызнулся Губерт. — Здесь только мне дано право слушать ее. Кто же еще должен толковать ее слова?
— Только тот, кто послан для этого Рагулой! — выкрикнул Барбадильо. — Твоя власть — от людей. Моя — от Бога. То, что сказано Матерью, тебе понять не дано. Не ты, а я послан Рагулой в пустыню!
Губерт насупился и решил пропустить ход.
— Я удивлен, добрые мерданы, — в третий раз повторил Барбадильо. — Но я люблю свой народ. Только из любви к вам я сделаю то, в чем нет необходимости. Сейчас мы с достопочтенным Губертом отправимся к Матери. Пусть она решит наш спор. Я думаю, достопочтенный Губерт не станет возражать?
Губерт кисло улыбнулся.
— Пойдем, — сказал он и вдруг почувствовал противный холодок под ложечкой. Но нет же, проклятие, борьба еще не окончена!
Мариус опасался, что в эту процедуру вовлекут и его. Он с содроганием представил перспективу еще раз свидеться с мерзкой старухой. Но, к счастью, в нем не нуждались. О нем просто забыли. Барбадильо круто развернулся и исчез внутри холма. За ним последовал Губерт. Прежде, чем скрыться, он обернулся и как-то искательно посмотрел в массы.
Ответом ему стал одинокий вздох.
Глава 31 Существование гномов подтверждается
Обжитых мест в пустыне оказалась не так уж мало. Мерданы обитали вокруг скрытых источников воды, найти которые для бывалого человека — дело техники. В поселках Мариус и Барбадильо меняли лошадей и проводников. Каждое селение выделяло двоих сопровождающих, и всегда эти двое были лучшими специалистами в селении. Четверка всадников неслась вперед на легких лошадях — и пустыня не протестовала, потому что чувствовала: едут свои.
Барбадильо разговорился только в оазисе. Путь к этому зеленому островку в пустыне он искусно заполнил малозначащей болтовней, избегая действительно интересных тем — словно лоцман, который, не глядя, обходит опасные рифы на знакомом курсе.
Но вот посреди бесплодной каменистой равнины сенсационно возникает островок с высокими волосатыми пальмами. Курчавые деревья нахально выставляют солнцу свою пышную зелень, не вполне уместную в мире обнаженных акров. Зеленые пальмы чудовищно инородны в бесплодной пустыне, но очевидно необходимы, и потому легко превращаются в стойкий атрибут пейзажа, олицетворяя две противоположности одного грандиозного единства.
Гигантские пальмы были маяками пустыни. Они жизнерадостно качались на фоне выцветшего неба. Но, лишь ступив под благородные кроны, Мариус заметил, что господствовали в оазисе совсем не пальмы, а неведомые растения: кустарник-переросток с толстыми сочными листьями цвета яркого хаки.
— Водяница, — пояснил Барбадильо.
Водяница бросала густую тень — как раз такую, какую просила душа, измученная зноем. Смертельно уставшие Барбадильо и Мариус присели в этой тени. Расторопные аборигены тут же подскочили, неся широкие сосуды с белым месивом. Мариус нерешительно ковырнул продукт пальцем и посмотрел на Барбадильо. Тот обильно прихлебывал из своего сосуда. Выглядело убедительно — и Мариус лизнул мешанину.
— Что это? — спросил он. Блюдо оказалось вкусным, бодрящим, терпким, с кусками чего-то волокнистого.
— Мякоть кокоса, разведенная в соке водяницы, — сказал Барбадильо с набитым ртом. — Для резкости сюда добавляют перебродившее кокосовое молоко. Мы называем это йогуртом.
Мариус хлебнул йогурта от души и немедленно почувствовал прилив бодрости. Сразу вспомнилась чудодейственная кола незабываемого Че Губары. Эффект от пустынного пойла был такой же: ноги перестали гудеть, ушла, не попрощавшись, сухость в горле. Стало легко и приятно. Здесь, в тени, ветерок не жег — он ласкал, как осторожная любовница. Рядом, вспучиваясь прозрачным куполом, мелодично журчал родник, наполняя закрытый водоем правильной овальной формы. Барбадильо зачерпнул живительной влаги и, шумно фыркнув, смыл с лица многодневную пыль. Мариус тут же последовал его примеру. Ледяная вода смягчила обветренную кожу. Прополоскав горло, Мариус избавился, наконец, от гнетущего вкуса пыли, который в иные минуты путешествия по пустыне доводил до исступления. Стало ясно, что жизнь, в сущности, еще только начинается.
— Ну, а теперь — час вопросов и ответов, — улыбнулся Барбадильо, мигнув обоими глазами.
Получив, наконец, дозволение, Мариус растерялся. С чего начать?
Вопросов накопилось слишком много. Пожалуй, более всего интересует судьба Губерта. Но спрашивать об этом, наверное, как раз не стоит.
— Расскажи, как попал в Пустыню, — попросил Мариус.
Устроившись поудобнее, Барбадильо отпустил на волю мышцы лица и начал в стиле бродячего сказочника:
— Как ты, должно быть, помнишь, одним прекрасным днем — а точнее, ночью — один неудачливый шут сбежал из Дворца правосудия в Густане. Проследим же за тем, что он делает дальше. Раздобыв лошадь, шут вскакивает в седло и несется навстречу спасению. Несколько часов бешеной скачки — и он уже в Брюнеле. Но и там ему опасно оставаться, поскольку он превратился в государственного преступника номер один, и, по распоряжению канцлера Хюстерга, его уже ищут во всех крупных городах, на всех главных дорогах Рениги. Тогда хитроумный шут садится на корабль, идущий в Талинию. Он уверен, что на первое время найдет убежище в этой стране. А потом, глядишь, что-нибудь и произойдет. Либо ишак сдохнет, либо канцлер окочурится.