— Все нормально, — успокоил его Мариус. — Ну что, скоро ты там?

Симон закруглялся, потому что на арене уже появился мордатый и рявкнул с типичным для всех арбитров отмороженным видом:

— Первым поднимает камень чужеземец!

Встряхнувшись, Мариус вышел в круг. Первый подход — к легчайшему весу. Выбрав самый мелкий камень, Мариус охватил его руками и довольно легко поднял над головой. Народ безмолствовал.

— Черед доброго Гисмонда! — объявил мордатый своим громобойным басом.

Добрый Гисмонд взметнул камень так же непринужденно, как светская львица поднимает бровь. Радостные крики сотрясли воздух. Мариус твердо решил сохранять спокойствие: чужое поле есть чужое поле.

— Чужеземец поднимает второй камень! — проревел мордатый.

Чужеземец исполнил это с легкой натугой. Гисмонду второй камень дался не сложнее, чем первый.

Регламент предусматривал шесть подходов к возрастающим тяжестям. Мариус спекся на четвертом камне. А неунывающий Гисмонд под страшный рев поднял над головой этот вес и, подержав секунд пять, швырнул оземь. И уже чисто на бис поиграл мускулами, вне конкурса подняв самый тяжелый валун. Этим, наверное, он хотел окончательно морально разложить соперника.

По торжествующей физиономии Гисмонда бурными потоками стекал пот. Молодой мердан был устал, но удовлетворен, как петушок, покрывший всех кур в курятнике. Мариус спокойно смотрел на него, дивясь силе крепыша и гадая, смог бы с ним конкурировать Расмус.

— Первую часть испытания выиграл добрый Гисмонд! — торжествующе констатировал мордатый.

Вторым номером программы шла игра в прятки. Мариус усмехнулся, представив, какую пилюлю придется проглотить этим троглодитам. Он вдруг ощутил необыкновенный подъем — так, что даже петь захотелось. Он ждал, что Любовник скажет ему: "Все будет хорошо, мессир!" Но бледная харя принципиально молчала, поджав губки.

Перед второй частью состязаний полагался перерыв. Мариус растянулся в тени неуклюжей хижины, грозившей завалиться ему на голову. Рядом примостился верный Симон.

— Ты уверен, что хорошо играешь в прятки? — тревожно спросил паренек.

Мариус только усмехнулся в ответ, не открывая глаз. Симон поставил перед ним плошку с чем-то белым и густым.

— Выпей! — предложил он. — Это освежит тебя.

Симону Мариус отчего-то доверял и смело пригубил питье. Терпко, как кислое вино, но вкусно, как сок манго, с которым Мариус познакомился в Умаре. И освежает, как ушат ледяного рассола с похмелья! Мариус вновь закрыл глаза и увидел Черные Холмы, зелень лугов в отрогах Лиловых гор, широкую блестящую грудь величавого Кельрона. На него дохнуло прохладой дубовых лесков. Красавица Фрида — стройная, румяная, с таинственной манящей улыбкой — нежно провела пальцами по его лицу.

— Может быть, на твоей родине в прятки играть легче. Наверное, у вас имеется множество потайных уголков, — услышал он скрипучий тенорок Симона.

Чтоб тебе пусто было, подумал Мариус и открыл глаза.

— Ладно, не зуди, — он еще отхлебнул живительного питья. — Чему быть, того не миновать.

— Учти — он тебя обязательно станет искать по всем домам. Там специально устроены тайники, в которых можно укрыться. Но тебе они неведомы, а он знает их назубок. Ума не приложу, куда бы тебе деться, — сокрушенно покачал головой Симон.

— Погоди ты меня хоронить, — успокоил его Мариус. — У меня еще есть дела. Посмотрим, откуда игра начнется.

Правила игры в прятки предусматривали совершенно произвольный выбор точки, в которую испытуемый помещался на старте. Все начиналось непременно на окраине поселка, а где конкретно, указывала отметка на особом волчке, запущенном твердой рукой арбитра. Затем, по команде, испытуемый начинал прятаться, арбитр в это время медленно считал вслух. На счете «сорок» в дело вступал второй участник игры, которому полагалось найти испытуемого.

Мариус безучастно наблюдал за вращением волчка. Для его плана все эти прелюдии не имели никакого значения.

Судьба определенно благоволила к Гисмонду. Волчок указал на юго-западный сектор поселка.

— Надо же, — печально пробормотал Симон. — Ведь как раз здесь его дом.

— Где? — деловито спросил Мариус.

Симон указал на одну из построек — по-особенному уродливую, с судорожно перекошенными стенами, похожую на бумажную коробку, которую попинали двенадцать ретивых пьяниц. Радостный Гисмонд оживленно комментировал с приспешниками результаты жеребьевки. "Давай, радуйся, дурачок!" — злобно подумал Мариус.

— Всем удалиться на сорок шагов! — грозно скомандовал мордатый, вновь дорвавшийся до власти.

Публика испуганно схлынула, откатившись в открытую пустыню и затихнув там колышащейся массой. Жестокое солнце алчно набросилось на свежую добычу. Но великолепные мерданские шляпы оказались не по зубам светилу. В бессильной злобе, потерпев полное поражение, солнце вернулось к своей обычной пище — несчастной почве, и без того до крайности изможденной.

— Чужеземец, подойди ко мне! — продолжал распоряжаться мордатый.

Мариус подошел. Мордатый монотонно протарахтел ему условия состязания.

— Все ясно?

— Все! — сказал Мариус, нагло улыбаясь.

Сподвижники завязали Гисмонду глаза замызганной тряпкой, которую предварительно показали Мариусу, чтобы тот убедился в ее светонепроницаемости. Симон подошел к Гисмонду и стал с ним рядом, следя, чтобы не было подсказок.

— Начинаем! — объявил мордатый. — Раз! Два!..

Оглянувшись, Мариус легким шагом направился между кособоких строений. Этот толстый хрен не так уж медленно считает…

— Десять! Одиннадцать! Двенадцать! — затихая, назойливым метрономом звучал из-за угла голос мордатого.

Мариус был уверен, что успеет. Он обогнул домишко и полностью скрылся с глаз аудитории. Затем, пригнувшись, побежал под защитой оградки из уложенных друг на друга плоских камней. Он очень хотел, чтобы никто не заметил его маневра.

— Двадцать шесть! Двадцать семь!.. — голос мордатого стал запредельным, слился с небесами.

Мариус не слишком полагался на заверения Симона, что аборигены будут вести игру по-честному. Симон — идеалист, это свойственно его возрасту. Между собой мерданы, может, и играют в благородство. А тут — чужак, который всем, как кость в горле… Лучше не ждать от них особого джентльменства. Хотя, если верить Симону, сам Бог (Рагула повернутый) лично и на месте накажет всякого, кто нарушит священные правила поединка. Но, может статься, в таких исключительных ситуациях Рагула закрывает глаза на отдельные нарушения кодекса чести?

— Тридцать четыре, тридцать пять!..

Нет, мордатый окончательно обнаглел! Частит, как шлюха под богатым клиентом. Впрочем, теперь уже все равно. Вот он — дом Гисмонда. Мариус быстро упер ногу в один из многочисленных выступов на стене.

— Тридцать восемь…

Мариус схватился за крышу и начал медленно подтягиваться на руках.

— Тридцать девять…

Мариус осторожно, чтобы не заметили, переместился на крышу. Необработанная каменная плоскость, хорошо разогретая солнцем. Бесчисленное множество выступов и впадин.

— Сорок!

И теперь со стороны его увидеть невозможно.

Солнце обрушило на Мариуса всю свою испепеляющую мощь.

Мысленно благодаря добрых людей в Дагабе за одежду, он вжался в крышу и замер. Экипировка жителей страны Умар работала на все сто процентов. Плотная ткань обладала сильным жаротталкивающим эффектом. Если бы не она, Мариус уже начал бы поджариваться.

Сколько можно вылежать на этой сковородке? Мариус надеялся, что не менее четверти часа. Именно столько дается второму участнику игры на поиски.

Расчет Мариуса был психологически тонок и выдавал в нем прилежного ученика Уго. Вряд ли Гисмонду могло прийти в голову, что соперник использует для укрытия его же собственный дом. Возможно, для порядка Гисмонд бегло проверит здание. Изнутри. Но уж на крышу вряд ли полезет.

Припекало. Время оплывало, растекалось, секунды удлинялись до бесконечности. Мариусу казалось, что он перенесся в навеки застывший мир. Время остановилось, чтобы до скончания дней зафиксировать эту картину — белое небо, изжелта-белый солнечный диск. И адское пекло. Мариус спрятал голову под ткань. Ненадолго полегчало. Сухой язык царапал каменное небо, как коготь. Мариус смутно различал отдаленный гомон. Видимо, зрители комментировали ход поединка. Другие звуки из природы ушли. Мучительно напрягаясь, Мариус пытался уловить шорох, стук, производимые Гисмондом. Тщетно! Неопределенность изматывала так же, как и жара. Мариус из последних сил заставлял себя лежать неподвижно. Чудодейственная ткань уже не спасала. Солнце добралось до кожи человека и с радостью впилось в молодую плоть. Мариус услышал ехидное замечание, которое могло принадлежать только Обращенному Рагуле: "Дурак! Ты надеялся меня обмануть? Что ж, испытай силу Бога!"