О как же мне больно тогда стало! Даже один из несших меня эльфов заметил:

— Посмотрите, какие у этой статуи дивные, сияющие глаза! Она вовсе не похожа на обычную статую — в ней есть жизнь.

Но ни на голоса эльфов, ни на слезы отца и матери, которые были там; и чувствовали, но не хотели признать, что эта статуя их дочь — я тогда не обращала никакого внимания. Поглощенная своим горем, я безмолвно вопрошала у того незримого, веющего в воздухе — что же, разве действительно ни коим образом нельзя это изменить? Неужели все так безысходно?.. И тогда ответил он:

— …И вот наступило освобожденье… — закончила свою историю ожившая статуя.

Если вначале ее движенья были довольно резки, то теперь она двигалась плавно, хотя по прежнему отливала мраморной белизной, и веяла сильным холодом. Маэглин напряженно вслушивался в каждое слово, однако, так как все мысли его были возле девочки с золотистыми волосами, то он не понимал рассказанного, и лишь только как тревожную музыку слушал его. Несколько раз он даже порывался бежать, но ожившая статуя удерживала его. И вот, когда рассказ был окончен, последовал вопрос:

— Какое же злое предначертанье тяготит над тобою? Я то вижу, какие страшные мученья гнетут твою душу… Так расскажи же, что это за боль?.. Ведь у меня этот дар "судьбу осчастливить" — за те испытания, которые приняла я — дан он мне высшим проведеньем. Говори же, что тебя гнетет, и я смогу помочь…

"Помочь — она говорит, что может мне как-то помочь!.. Вот оно! Да конечно же так и должно было свершится; не мог же я Новую Жизнь потерять — после всего, что пережил — это было бы так несправедливо…" — и уже вслух выкрикивал:

— Доченька моя, со златыми волосами! Я ее сорок лет искал, и только нашел, как тут же отняли у меня!.. Ее верни — вырви из этой преисподней!..

Мраморный лик приблизился почти вплотную к лику Маэглина, и с ледяных, синих губ слетели такие слова:

— Я вижу, чувствую, о ком ты говоришь. И, хотя она твоя дочь, я помогу. Тем более, что ей сейчас действительно грозит беда…

Словно каленым железом прожгло Маэглина от этих слов: он из всех сил рванулся — ведь не мог же он оставаться на месте, когда ей грозила беда! На этот раз, ожившая статуя не удерживала его. Она подхватила его под руки, и сделалась невесомой (хотя Маэглина прожигали ее леденистые объятия). Вместе поднялись они в воздух, и полетели, по прямой аллее…

А десять воронов, впереди которых летели Эрмел и Келебримбер, почти вплотную приблизились к той страшной, клубящейся тучи, которая, наползая с востока, заполоняла небо над Эрегионом. В глубинах этого тяжелого, и только каким-то волшебством не падающего к земле исполина угадывалось беспрерывное, причудливое движенье. Оттуда, из глубин этих, вырывались бордовые отсветы, они становились все ярче, туча передергивалась, сияние начинало убавляться, и тут же с новой силой полыхало — казалось что там столкнулись две могучие рати, и рубятся теперь, уж не в силах остановится, до последнего. Пред ними поднимался громадный отрог, и фигурки Эрмела и Келебримбера казались ничтожными — казалось, что сейчас вот эта сияющая плоть раздвинется и поглотит их. И действительно, отрог расступился, и на несколько мгновений стало видно его отвратительное нутро. Там сцепились, и судорожно, мучительно извивались сотни раскаленных, багровых змей; оттуда дунуло нестерпимым жаром, а вместе с этим дуновением, с пронзительным, безудержным воплем вырвался трехглавый дракон. Он был такого же непроницаемо черного, выжженного цвета, как и знаменитый предок его Анколагон — прародитель драконов, сраженный Эрендилом в войне Ярости. Да — это был достойный потомок разрушитель-испепелитель, не менее сотни метров в длину, весь переливающийся могучими мускулами, нетерпеливо выпускающих из трех своих глоток ослепительно белые, длинные и плотные языки пламени. От стремительных движений его могучего тела гудел, рвался воздух, и, казалось, ничто не сможет противостоять его мощи; казалось, только захочет он, и разрастется на бессчетное множество верст, черными кольцами оплетет плоть всего Среднеземья, сожмет, раздавит его, как спелый плод.

— Вот видишь, видишь! — горестно вздохнул Келебримбер. — Скажи, что мы можем поставить против такой мощи?.. Вот он налетит сейчас на всех тех, кто внизу бегает — нет — он и на сотню метров не спустится — там языки свои огненные выпустит, и изожжет всех. Помоги же, Эрмел! Спаси Эрегион!..

На лике Эрмела отобразилась усмешка, губы зашевелились, однако, ни одного слова не было слышно. До этого дракон не замечал их: слишком мелкими они были для него фигурами — зато он высматривал это точечное, словно муравьиное движенье на земле, и уж предвкушал удовольствие, как он методично будет выжигать все эти просторные поля и парки, как будет слышать жалобные мольбы, но остановится только, когда все там обратится в развороченные, дымящиеся пустоши. Но те слова, которые говорил Эрмел, и которые не могло услышать простое ухо, он расслышал вполне отчетливо; вздрогнул и обернулся. И дракон увидев эти фигурки, увидев воронов, тут же вспомнил давнее предсказание о своей погибели, так же — понял, кто этот старец, и испугался, готов был теперь отказаться от всего, забиться в какое-нибудь холодное ущелье, и выжидать хоть год, хоть сотню лет. Однако, так же как и братья обращенные в воронов не в силах были устремится вверх, к сияющему звездами небу, так и дракон этот, встретившись со своей судьбою, уже никак не мог спрятаться от нее. На него нашел вдруг могучий, яростный порыв; пожелал он восстать против рока, изжечь эту могучую, ненавистную ему фигуру. Вот все могучие мускулы его собрались, крылья сложились, и тут же разжались на сотни метров, сам он темным, извергающим пламень утесом метнулся на них. И тогда вспомнились государю Келебримберу строки давнего предсказанья:

Но та земля, которую он, погруженный в свое горе, почти и не замечал в последнее время, стала ему теперь очень дорога. Он не мог смирится с ее потерей, не мог смирится с тем, что сейчас вот этот дракон будет каким-то образом повержен, и рухнет вниз, раздавит тысячи, а затем разорвется огненным морем, и обратит в пепелища все те прекрасные, такими бесценными воспоминаньями наполненные места. И закричал тогда Келебримбер на Эрмела: