* * *
Убитой было девяносто восемь,
Убийце восемнадцать. Сколько жертве,
Скажите, оставалось жить? Неделю?
Ну а ему? Лет шестьдесят, пожалуй.
Он изнасиловал ее. Старуха
Уж технику любви полузабыла.
Она сама, наверно, удивлялась
Смешному вкусу мальчика смешного.
Мне жаль его. Ее — почти не жалко.
Шел дождь, когда его казнили. Было
Еще темно. Да, то-то и оно-то.
Такие-то дела. И что тут скажешь.
* * *
В одну телегу (Пушкин!) «впрячь не можно»
Весь мир (увы!) голодных и рабов.
Телега жизни… Ей не быть порожней:
На ней поклажа из людских горбов.
Веками снился нищим и калекам
Кровавый сон о правде и борьбе.
Но… человек играет человеком,
Пока судьба играет на трубе.
Крик о свободе, то слабей, то гневней,
О равенстве и братстве на века.
Но… проезжают райские деревни,
Как в глупой песне, мимо мужика.
* * *
За счастье платил я немалый бакшиш,
А рок, усмехаясь, показывал шиш.
Ну что же! В кармане порой ни шиша,
Блоха на аркане, почти ни гроша,
А все же я верил, что жизнь хороша.
Хватало на хлеб, на коробку сардин,
И можно украсть и понюхать жасмин,
И, главное, сам я себе господин.
Бывало, на юге я крал виноград.
Жевал — и глядел на огромный закат.
Показывал кукиш людскому суду.
Воришка! Еще изловчусь — украду
Бумажку на жительство в райском саду.
Серебряных ложек — не крал никогда.
Блестела не ложка — блестела звезда.
* * *
Надо ли было сказать в крематории
О биографии, темной истории?
В траурной рамке, «с глубоким прискорбием…»
Глухо звучал неторжественный реквием.
Что же, душа, — наслаждайся бессмертием.
Мы возвращались туманными рощами.
Скучно паслись беловатые лошади,
Влажно рыжели невзрачные озими.
Надо ли было сказать в эпитафии
Правду о марихуане и мафии?
Жил он, замученный злыми пороками,
Между аптеками и дискотеками,
Между полицией, неграми, греками.
Как надоели убийцы, убитые,
Разные мертвые, быстро забытые!
* * *
Мир наступит не скоро
На Земле этой глупой.
На полях Сальвадора
Видят матери трупы.
На родном пепелище,
У сожженного крова
Ночью каждая ищет
Своего дорогого.
Где библейские скалы,
Где ливанские кедры,
Пролилось там немало
Крови теплой и щедрой.
Кровью темной и алой
Матерей и младенцев
Залита Гватемала:
Разве жалко индейцев?
В ночь блаженную мая,
В ночь осенне-сырую
Помолчим, вспоминая
Мировую Вторую.
* * *
Ночью в приморском саду
Пальмы, темнея, шумят.
Нет, не пророчат беду,
Нет, не пророчат утрат.
Жалко, что я не найду
Бледных, далеких Плеяд.
Только большую звезду
В мареве облачных гряд.
Двое подходят к пруду.
Странно: Христос и Пилат.
Двое бродяг на ходу
Спорят: Платон и Сократ.
Помню, бывало в бреду:
В чаше — вино или яд?
Кажется, в прошлом году
Видел я небо — и ад.
Чаша с цикутой. – Гряду!
Стражники, темные, спят.
Ночь в Гефсиманском саду.
Мускулы римских солдат.
* * *
Семь густых, высоких струй фанзди
Семь полупрозрачных привидений?
Лучше – души ланей и оленей,
Обитателей Альдебарана?
Кипарисы белые в метели?
Или семь оживших сталагмитов?
Или ризы светлые надели
Семеро танцующих джигитов?
Нет. Протуберанцы на Сатурне?
Нет их. Или ангелы и арфы?
Ангелы, я думаю, лазурней.
Но не пляска фурий или гарпий?
Нет, сравните с тем, кто добродушней.
Скажем: души нежные дельфинов
Пляшут под напев арабских джиннов
(Чем загробней, милый, тем воздушней).
Глупости. Но пусть другой напишет,
Что мечтам и струям есть граница,
Что, взлетев, приходиться спуститься,
Что нельзя, нельзя подняться выше.
Блеск и трепет. Может, символ рая?
Не струится, кажется, нирвана?
Забавляйся, Муза, созерцая
Светлое движение фонтана.
ЧИТАЯ «ПУТИ-ДОРОГИ»
Пути, дороги. В Падуе Антоний,
В Толедо Греко, херес и паэлла.
И пестрой толчеей воспоминаний
Разбуженная память зазвенела.
Венеция. Фантастика собора.
Пел хриплый гондольер «О соле мио».
Мы пробовали петь «Санта Лючия»
И ели спрута алла маринара.
Над Альказаром посветлела туча.
Я помню башни в предзакатном свете,
И холодок узорчатой мечети,
И в кабачке холодный суп гаспачо.
И в сутолке Латинского квартала
Сорбоннского студентика-индуса
Веселая датчанка обучала
Искусству не пьянеть от кальвадоса.
А в Риге запах русского трактира,
На чайнике пунцовые пионы
И пирожок с капустой, отраженный
В сиянии большого самовара.
И как в кино, мгновенной сменой кадров
Покажет память многое другое:
И блеск берез, и тени старых кедров,
И римский день в полупрозрачном зное.