В ночном Нью-Йорке снег. Уснул, затих Нью-Йорк.

Под мокрым снегом он промок, продрог.

В нем воздух за день, кажется, прогорк.

Дневная суета, бескрылый торг!

Но торг не кончен. Бродят у витрин

Мальчишки — и подходит господин,

И юноша, прекрасный, как павлин,

Вдруг выступает из ночных глубин.

Два фонаря рассеивают мрак,

А там, в аллее, черный кадиллак.

В нем проститутку задушил маньяк.

Он режет ей над сердцем странный знак.

Смутна луна, туманен ореол.

Вот наркоман: он делает укол.

Он в белом парке негра подколол:

Ведь мертвый черный — меньшее из зол.

О небоскребы, темный вертоград!

Никто не выбросился? Нет, навряд:

Кому охота прыгать в снегопад?

(Несчастный случай — частный случай, брат.)

Да – «тем не менее, однако, все-таки»:

Невзрачный луч в серомохнатом облаке,

И пальма колоссальным одуванчиком

Круглится над седым и серым странником.

В небурной речке отблески и проблески

(Не первый образец земной символики),

И пеликан рыбешку серебристую

Схватил (она мелькнула быстрой искрою).

А палевые лепестки шиповника

Опали все — от утреннего дождика? —

И крылышко оторванное бабочки

Синеет в ручке синеглазой девочки.

В неяркой роще апельсинно-пальмовой

Неисцеленный греется расслабленный.

Здесь олеандры. Да, но нет сирени. И

Шмель не жужжит в непахнущем жасмине. И –

Да, «все-таки, однако, тем не менее»?

С балкона низвергаются глицинии,

И полуотвечает на сомнение

Полуулыбка мировой гармонии.

Двенадцать миллиардов лет

Назад — вселенная возникла.

Еще не умер Магомет,

И даже не было Перикла.

Душа, приветствуй бытие!

Люблю вселенную в апреле.

Ведь если б не было ее,

То где бы мы с тобой сидели?

От радости захохочу…

Вселенная, мое почтенье!

И непременно я хочу

Ее поздравить с Днем рожденья.

Я приглашаю, господа!

Отпразднуем в роскошном зале.

Шампанского! Но вот беда:

Мне точной даты не сказали.

Не нарушает тишины

Закат китайско-желтоватый,

И ветки голубой сосны,

Бескрылые, полукрылаты.

На синем запечатлены

Две неподвижные ракиты,

И тень сапфирная волны

Лежит у лодки позабытой.

И слабым пламенем горят

Вершины снежные на юге.

(Здесь две дороги: на Царьград

и на Багдад). Как бы в испуге

Все ждет. Ни чаек, ни цикад.

Синеют горные отроги.

И слышно, как молчит закат,

Как бы задумавшись о Боге.

Морщины – трещины. От времени, от бремени.

Грызут минуты, как термиты,

Земную радость. Только в адском пламени

Сгорят, забытые, заботы?

Или сгорит печаль в сиянье розовом

Страны божественно-блаженной,

Где во дворце лазурно-хризопразовом

Хрустальный зал многоколонный?

Мы улетим в Элизий… Нет. Но жалким стариком,

Назло житейскому Борею,

«Печаль моя светла». «Мне грустно и легко», –

Я улыбаясь повторяю.

Мы не войдем в сияние Элизия:

Нас бог любви туда не пустит.

Но утешает нежная поэзия —

Дарохранительница грусти.

И лучше — проще: домик у опушки, на

Юру. Скамья, береза, ясень.

И медленно бредя за тенью Пушкина,

Мы встретим болдинскую осень.

Кто может сосчитать морской песок? Весной

Я шел по берегу, устало:

Я точно сосчитал песчинки — до одной.

Но двух песчинок не хватало.

Песок… Моя судьба — песочные часы:

Переверни — и всё сначала.

Я все шучу. Из белой полосы

Песчинка в черную упала

Навек. Но не горюй: вновь солнечный восход

Над морем, волны заблестели,

И Афродита-Муза вновь плывет

На раковине Боттичелли.

Ну а душа — моллюск. Но створки отворят,

Совсем невзрачные снаружи,

И вдруг увидят мой несовершенный клад:

Некрупных несколько жемчужин.

Пусть раковиной бледной и пустой

Я на песке похолодею:

Но светлый Мусагет из раковины той

С улыбкой вырезал камею.

Огромная лазурь Айя-Софии!

В зеленовато-золотой громаде,

В том бирюзовом озере, в том чуде

Клубились мощно светы неземные

Апофеозом: полдень в Цареграде!

Казалось, византийские святые

Во храм вернулись, дивно-золотые,

Высоким сонмом, воинством победным.

В лазурных сферах, в райском вертограде

Великолепным празднеством бессмертным

Мозаики и мраморы сияли.

Архангелы великие звенели

Над византийским городом имперским –

И круглые турецкие щиты

С арабской вязью — золотом на черном –

Трофеями военными висели

В сиянии божественно-просторном,

Не затмевая вечной красоты.