* * *
– Все будет прекрасно, – сказал Гавриил Азраилу:
– Небесные силы разгонят нечистую силу.
– О если б скорее! Здесь трупы святых полководцев.
Убил Заклинателя змей Отравитель колодцев.
О если б скорее! Мне грустно, мне Зло надоело,
Наскучило Зло, я тоскую в краю Вельзевула.
И темный Борей навевает кручину рутенам,
И тучи глухие над тихим твоим Борисфеном.
И злобный стервятник уносит к чудовищам темным
Ту светлую душу, ту Деву – мы знаем, мы помним.
А все-таки верь, что достанется Свету победа,
Что снова к Персею, сияя, летит Андромеда,
Что срубит герой, разрубив наши рабские узы,
Смертельную голову многозмеиной Медузы.
Мне снится, что Зло обезглавлено светлым Персеем.
Мы ждем – но дождаться, мой друг, мы уже не успеем.
* * *
Окружена публичными домами
Стариннейшая церковь в Амстердаме
В любом окне по непречистой даме.
И прислонились к стенке писсуара
Младой турист, девица и гитара.
Над ними свет закатного пожара.
И отражается в воде канала
Красавица с таблеткой веронала.
Она стареет — и она устала.
И тридцать три малайца-сутенера
(Для девочек непрочная опора)
К двум неграм подошли — для разговора.
И девочка, купившая наркотик,
Ругает их, кривит увядший ротик.
К ней ковыляет бледный идиотик.
По-разному живут на свете люди.
Большой закат напоминал о чуде,
А проповедник говорил — о блуде.
Свобода выбора… Свобода воли…
А если всем определяет роли
Сам Саваоф на огненном престоле?
ПАМЯТИ ЯКОВА ВИНЬКОВЕЦКОГО
В этом доме живут долгожители,
Обыватели и отравители
(А напротив живут – небожители).
Вечерами весенними, летними
Тридцать ведьм развлекаются сплетнями,
Осуждают губами столетними.
И тринадцать вампиров морщинистых
(С париками на лысинах глинистых)
Разъезжают на бесах щетинистых.
И выносят они обвинительный
Приговор пришлецу из пленительной
Светозарной страны, небожительной:
«Да, казнить! Он соседей сторонится,
У него от безделья бессонница,
Он до нашей еды не дотронется,
Он питается ветром и грозами,
Говорит он не с нами, а с розами,
Облаками, туманами, звездами».
Стал преступник скромнее, смиреннее.
Поздно! В тихое утро весеннее
Приговор – приведен – в исполнение.
* * *
Новорожденные младенцы
Усердно машут кулачками.
Участвовать хотят пришельцы
В житейской драке – или драме?
Наверно, их предупредили,
Что в жизни драться им придется.
В краю усилий и насилий
Дерутся пухлые уродцы.
Вот если бы не кулачками,
А крылышками вы махали!
В краю, где правит хмурый Каин
С его угрюмыми грехами,
Вы жить не стали бы. Скорее
Повисли бы у колыбелей
(Нет, не летая, нет, не рея)
И холодели бы, твердели –
И улыбались, недвижимы,
Как равнодушные скульптуры,
Как мраморные херувимы,
Как золоченые амуры.
* * *
Лежит потемневшее сено
В пустом вечереющем поле.
Лежит непроросшее семя,
Своей не сыгравшее роли.
Так холодно, блекло и немо!
Так осень белеса и вяла,
И небо — как бледная немочь
Над этой природой усталой.
Три птицы, как жалкая мелочь,
Разбросаны в тусклой печали.
Безлюдно. Листва отшумела,
Как будто и ветки устали.
Ты скажешь: наскучивший символ,
Давно надоевшая притча.
(Лишь мерин, облезлый и сивый,
Заржал, свою молодость клича.)
И ночь от усталости, что ли,
Подходит неспешно, несмело.
И всё это, в общем, без боли,
И всё — мое частное дело.
* * *
Нет, не капризничай, не привередничай,
Скажи Создателю спасибо.
Не будь, душа, упрямой поперечницей,
Взгляни смиреннее на небо.
Печально, что тебе совсем не нравится
Тобой одушевленный грешник,
Что не сужден тебе, молодка-девица,
Прекрасный праведник-нездешник,
Что не живем с тобой в закатах розовых,
В жемчужно-яшмовых палатах,
Что сохнем под житейскими угрозами,
В печально-будничных заботах.
А все же — сад с левкоями, тюльпанами,
И зреет нежная малина,
И вечерами тихими, туманными
Мы долго слушаем Шопена.
А в полдень пчелы на кустах акции
(Жаль, кончился сезон камелий),
Котенок спит на книге о Венеции,
Куда вернемся мы в апреле.