5

Несмотря на неудавшееся объяснение, Алексей не терял надежды возобновить когда-нибудь разговор. Но все не было подходящего случая, чтобы начать его, да и решиться Алексей не мог. Он стал задумчив и рассеян. Часто подолгу сидел, сосредоточенно глядя в одну точку. Без конца курил.

— Что-то, Варюша, с Алешкой нашим творится этакое, как бы тебе сказать, — говорил Иван Филиппович жене. — Тебе не кажется?

— Приметил! — иронически усмехаясь, отвечала Варвара Степановна. — Да я уж давным давно вижу.

— Ну и что?

— А то, что на Таню смотрит, как ты в молодости на меня разу не сматривал.

— Брось! — отмахивался Иван Филиппович. — Просто у него с изобретением опять петрушка какая-нибудь получается, вот и все.

— И до чего же вы, мужики, деревянный народ! На дощечках где чего как звучит — это ты запросто разберешь, а что у собственного сына на душе — нипочем распознать не можешь.

Вскоре Иван Филиппович все же стал склоняться к тому, что супруга его права.

Как-то в начале октября Алексей пришел вечером с фабрики раньше обычного и необыкновенно хмурый. Он молча сел к столу, развернул газету и просидел над ней до самого чая.

Когда Варвара Степановна собирала на стол, хлопнула входная дверь. Вернулась и прошла в свою комнату Таня. Нельзя было не заметить, как встрепенулся Алексей, какой взгляд бросил он в сторону двери.

А за чаем…

— Варюша, перчику достань, — вдруг попросил Иван Филиппович.

Жена дотронулась до его лба.

— Захворал или заработался ты, что ли? — спросила она. — Чай с обедом спутал?

Он бережно отвел ее руку и повторил просьбу. Получив перечницу, подвинул ее сыну.

— Поперчи чай, изобретатель! Превосходнейшее средство от заворота мозгов и при сердечных расстройствах. К тому же и по характеру заправки требуется.

Алексей не понял и, только разглядев у себя в чаю масляные блестки и кружки, сообразил, что, замечтавшись, вместо варенья положил в стакан баклажанной икры из вазочки, стоявшей перед ним на столе.

— Алешенька! — всплеснула руками Варвара Степановна. — Да что это ты?!

— Не сбивай с мысли, мать! — остановил ее Иван Филиппович. — Это он изобретает какую-нибудь карусельную печку для тебя с автоматическим переключением с ухвата на кочергу.

Алексей хотел подняться, чтобы вылить испорченный чай. Но в это время Иван Филиппович вдруг выскочил из-за стола и рванулся к приемнику, из которого слышались далекие звуки скрипки. Повернул ручку…

Глубоким человеческим голосом запела скрипка. Алексей громыхнул стулом.

— Чш-ш! — поднял кверху палец Иван Филиппович, вслушиваясь.

И почти сразу в комнату ворвалась взволнованная и сияющая Таня. Увидела поднятый кверху палец Ивана Филипповича и сконфуженно присела на стул, наспех заталкивая под косынку косы. Глаза ее светились как-то необыкновенно. Повязав косынку, она обхватила обеими руками спинку стула, наклонила голову и замерла.

Из приемника лилась «Песня без слов» Чайковского.

«Песня без слов»!..

Тихий городок. Война. Консерватория. Открытый рояль у Громовых. И Георгий играет «Песню без слов»: «Татьянка! Да ну, подхватывай же скорее!» Опускается, закрывает клавиши черная крышка. Музыки больше нет.

Все это мгновенно пронеслось в памяти.

Музыка кончилась. Слова Ивана Филипповича и диктора прозвучали почти одновременно.

— Да, хороша скрипочка, — сказал Иван Филипдович, — басок только глуховат. Вот бы мою последнюю в эти руки, уж она бы залела! — Он довольно улыбался. Из слов диктора Таня расслышала только:

— …лауреат Всесоюзного конкурса Георгий Громов…

Она порывисто поднялась.

— Что он сказал? Кто играл это? Вы слышали? — бросилась она к Ивану Филипповичу и, не дождавшись ответа, подбежала к Алексею. — Алеша! Алексей Иванович! Кто играл? Скажите мне, ради бога! — Она схватила Алексея за руки и ждала ответа, не спуская с его лица больших взволнованных глаз.

— Георгий Громов, — ответил он.

— Значит, не послышалось! Значит, правда! — почти крикнула Таня. Мгновение она стояла посреди комнаты, не видя ни изумленного лица Алексея, ни растерянных глаз Ивана Филипповича. — Значит, не послышалось! Значит, не послышалось! — повторяла она и, вздохнув так, словно это был первый глоток воздуха в ее жизни, внезапно кинулась к Ивану Филипповичу, обхватила его костистые широкие плечи, чмокнула с размаху колючую, небритую щеку и ринулась к двери, на всем ходу столкнувшись с Варварой Степановной, которая входила в комнату. Таня обняла ее, прижалась лицом к ее щеке. — Варвара Степановна, миленькая, спасибо! — поблагодарила она неизвестно за что и тут же спохватилась, что говорит вовсе не то. — Простите! Едва с ног вас не сбила!

Косынка, наспех повязанная, слетела с головы, и косы — одна наполовину расплетенная — тяжелыми жгутами упали на спину. Подхватив косынку, Таня промчалась через кухню и скрылась за дверью своей комнаты.

Варвара Степановна оторопело глядела то на сына, то на мужа, стоявшего возле приемника с зажатыми в кулаке очками, которые он неизвестно для чего вытащил из кармана.

— Что случилось-то? — спросила она Ивана Филипповича. — Танечка-то! Чего это с ней? Словно уголь из печки выстреленный! Объясни, сделай милость! — И повернулась к сыну. — Алеша?

Тот пожал плечами и ничего не ответил.

— Тут, Варюша, по-честному если, — не спеша, будто прислушиваясь к тому, что сам говорит, произнес Иван Филиппович, — мне понятно только то, что я ровно ничего не понимаю… Налей-ка мне чайку погорячее, этот, надо полагать, чуть тепленький.

Прибрав очки и гремя стулом, Иван Филиппович уселся на свое место.

«Он получил письмо! Он отвечает мне!» — повторяла про себя Таня. Она то садилась на кровать, то вскакивала и, уперев стиснутые кулаки в подбородок, ходила взад и вперед по крохотной своей комнатенке. Потом остановилась возле окна и, глядя в темноту, повторяла уже вслух:

— Отвечает… Отвечает… Зовет… Я нужна ему… Нужна!

Она не могла, не хотела думать иначе. Если б что-то другое, если б не «Песня без слов», которая там, в Москве, как бы стала стеной, отделившей друг от друга их судьбы, выступление Георгия по радио, возможно, и не вызвало бы этих мыслей. Но теперь… Теперь она могла думать только так.

Нужна! Эта мысль, это слово все перевернули в ней.

Нужна! Именно в этом открылся ей вдруг смысл ее любви, ее жизни.

Неожиданный порыв ветра всплеснул за окном палую листву, громыхнул железом на крыше, донес отдаленный и долгий паровозный гудок.

Внезапное решение ознобом обожгло затылок, спину. Ехать! Сейчас! Немедленно ехать в Москву! Хоть на день, хоть на час! Высказать все, все объяснить…

«Отпрошусь и поеду!» — решила Таня. Она моментально собрала маленький чемоданчик, переоделась. Сказала Варваре Степановне:

— Не теряйте меня. Мне срочно надо в Москву. На неделе вернусь. — Обняла порывисто. И вышла.

Токарева не оказалось дома. Очевидно, не вернулся еще из Новогорока, куда уехал накануне. Таня побежала на квартиру к Гречанику.

Гречаник долго хмурился, наконец сказал:

— Ну, хорошо, не возражаю. Только договоритесь с Костылевым о замене. Скажите: я разрешил.

Костылевский дом Таня с трудом нашла. В окнах был свет. Значит, не спали. Дверь отворила женщина с изможденным лицом. Выслушала, покашливая и держась руками за грудь. Сказала, обернувшись в комнату:

— Николай Иваныч, тут с фабрики. — И закашлялась.

Таня прошла в комнату. Костылев сидел на кровати, одетый по-домашнему, в зеленых носках, и никак не мог попасть ногами в шлепанцы ярко-фиолетового цвета. Тане в его квартире запомнились почему-то только эти зеленые носки и фиолетовые туфли.

Он очень вежливо усадил Таню на стул, так же вежливо и внимательно выслушал и очень спокойно сказал:

— С моей стороны никаких препятствий, но… заменить некем.

Таня долго и настоятельно упрашивала, чтобы сам поработал за нее, но Костылев был непреклонен: