Очнулась Таня в своей постели. Пока она еще не открыла глаза, первое, что ощутила, было тепло чьей-то горячей руки, державшей ее пальцы. Она подняла веки. Рядом сидел Георгий. Это он держал ее пальцы. Позади со сжатыми у подбородка руками стояла Варвара Степановна с озабоченным, все еще тревожным лицом.

— Слава богу! А я-то переполошилась, — сказала она, — ну все теперь. Все! — и осторожно, почему-то на цыпочках, вышла из комнаты.

— Георгий! — вскрикнула Таня и рванулась с подушки, но сил не хватило…

И тогда руки Георгия подхватили ее, приподняли. Она обняла его плечи, прижалась щекою к его груди и… расплакалась безудержными и радостными слезами.

Георгий молча гладил ее волосы.

Таня успокоилась. Отпрянула вдруг и за плечи обеими руками повернула Георгия к себе лицом. Он молчал. Ждал, должно быть, что она заговорит. Но Таня тоже молчала и словно пила глазами лицо Георгия. Она не хотела и не могла говорить. Обо всем, что бушевало сейчас в ней, она могла только молчать.

Георгий снял со своих плеч ее руки, сжал их.

— Я разыскал твой дом, Татьянка, а тебя не было. И никто не знал, куда ты исчезла. А когда ты пришла измученная, вся в снегу…

— Я была в Новогорске, — прервала его Таня. — Тебя видела. Слушала. Опоздала на поезд… Мне сказали: ты поехал сюда… — Таня прерывисто вздохнула. — Я так боялась, что ты уедешь, не дождавшись…

Таня говорила. Рассказывала, как искала Георгия, как ехала, шла, тонула в снегу…

Георгий слушал и снова переживал все, что началось с того дня, когда он узнал о Танином отъезде в Новогорск: боль, раскаяние и чувство непоправимой вины перед нею, и слова ее единственного письма к нему, и все, что узнал позже — от матери, из Таниных писем к ней.

Во рту пересохло. Георгий облизал губы.

— Ты хочешь пить, — сказала Таня и поднялась. Георгий удержал ее.

— Я сам, ты скажи…

— Я принесу.

— Сиди, — пытался удержать ее Георгий.

Таня покачала головой. От слабости дрожали колени. Лицо горело, как обожженное. Голова кружилась.

— Сиди, — повторил Георгий.

Она молча отстранила его руки и пошла.

И одновременно за дверью послышались шаги, голоса Алексея и Варвары Степановны. Она объясняла что-то. Алексей говорил негромко, и слов не было слышно.

«Раз пришел — значит, случилось что-то!»—подумала Таня. — Подожди, Георгий, я сейчас, за мной пришли, кажется. — Она вышла, притворив дверь.

Вопреки опасениям Тани, на фабрике ничего не случилось, не считая того, что еще во время вечерней смены Любченко почувствовал себя плохо. Алексей уговорил его идти домой и сам проводил, А так как Тани все не было, остался в смене за старшего сам. От Любченки Алексей знал, что Таня не должна была задерживаться долго, но она все не появлялась — и он встревожился. И вот не утерпел, пришел домой узнать, не случилось ли что. Варвара Степановна наскоро успела рассказать ему о последних событиях.

— Обошлись бы уж сегодня-то без нее, Алешенька, — сказала она. — Не свалится, поди, фабричная труба-то. Вовсе без силушки ведь пришла. Тут и памяти лишилась, у порога. Погода-то не тише?

— Какое там! — махнул рукой Алексей.

— Управьтесь уж там. Дело такое, Алешенька, ты пойми…

— Да я, мама, вроде понятливый…

В это время из комнаты вышла Таня.

— Алеша! Что случилось?

Алексей успокоил: ровным счетом ничего, Любченко прихворнул только. А смена идет, и беспокоиться ни о чем не нужно, да и погода такая…

— Порядок будет полнейший, — пообещал он. — Ясен вопрос?

Алексей ушел.

Таня принесла Георгию воды. Он пил жадными большими глотками, не отрывая губ и не переводя дыхания. Вернул стакан.

— Я никогда еще не пил такой воды, Татьянка, как здесь, у тебя.

— Еще?

Георгий кивнул.

Таня принесла снова полный стакан, сказала:

— Пей досыта. Я чайник поставила. Горячим напою. Георгий отставил недопитый стакан.

— Тебе отдыхать надо, Татьянка.

Таня отрицательно покачала головой.

— У меня у самой в горле пересохло…

Она подошла к Георгию и обхватила ладонями его щеки. Глаза их встретились.

— Молчи только, — сказала Таня, — слышишь? Ничего не говори. Ничего. Я хочу, чтобы ты был счастлив. — И повторила: —Не говори ничего.

Наверно, Танины глаза светлели все больше и больше, потому что светлым становилось лицо Георгия. Таня вдруг порывисто и с силой прижалась к его губам. Он обнял ее и, когда она на секунду оторвала губы, не выдержал, проговорил:

— Татьяночка…

Он не сказал ничего больше. Танины губы остановили остальные слова.

Таня закрыла глаза…

В голубоватом колышащемся полумраке, кроме горячих губ Георгия, кроме неистовых, ликующих ударов сердца, кроме этого, не было ничего…

9

Утром Варвара Степановна поднялась по обыкновению раньше Ивана Филипповича. В кухне на электрической плитке зловеще фырчал почти пустой чайник. Варвара Степановна торопливо выключила плитку. Лицо ее сделалось строгим: она знала — за ее супругом водятся такие грешки.

Сколько раз, засидевшись допоздна и не желая беспокоить жену, он сам ставил чайник на плитку, а потом благополучно о нем забывал. Три чайника уже стали жертвой его рассеянности.

Держа тряпкой раскаленную ручку спасенного от безвременной гибели чайника, Варвара Степановна грозной походкой вошла в комнату. Иван Филиппович одевался. Он удивленно уставился на свирепые облачка пара, вылетавшие из носика чайника. Перевел младенчески ясный взгляд на жену.

— Три загубил, мало показалось? — с чисто судейским спокойствием спросила Варвара Степановна. — Говорила тебе: буди ночью, коли пить захочешь! Ладно поспела, а то бы снова по магазинам чайники искать.

Напрасно Иван Филиппович оправдывался и доказывал свою полнейшую непричастность к преступлению и даже напомнил жене, что вчера спать лег раньше ее, а она еще Таню ждала сколько.

— Все следы к тебе ведут все равно, — возразила Варвара Степановна. — Запру вот все твои инструменты в чулан на два месяца, чтобы в норму пришел. Доработался! Себя не помнишь!

— С сегодняшнего дня покой для тебя наступит, Варюша, — сказал Иван Филиппович, оставляя обвинения неопровергнутыми. — Забыла, что на неделю в Москву отправляюсь? Детище свое повезу. А заодно и твое все, да-да! Не удивляйся! И капустные пироги твои, и воркотню, и все три твои чайника, которые на плитке сжег, — все! Давай-ка собираться станем лучше, чем ругать меня за чужие-то грехи!

Иван Филиппович уезжал в двенадцать часов дня. А Таня не выходила сегодня на удивление долго, и он уже несколько раз прислушивался — не встала ли? Ему очень хотелось еще поговорить с приезжим скрипачом и — Иван Филиппович очень на это надеялся — уговорить его попробовать новую скрипку. Очень уж хотелось услышать звучание ее со стороны.

Алексей пришел с фабрики не сразу после смены, а лишь около десяти часов и, вместо того чтобы отдыхать, тут же достал папку с чертежами своей линии. После обеда он собирался в Новогорск вдвоем с Горном: нужно было согласовать кое-какие изменения в конструкции узлов линии, заказанных машиностроительному заводу. По словам заводских специалистов, эти узлы никак «не вписывались» в заводскую технологию.

Алексей, ероша волосы, сидел у стола, старательно прикидывал что-то в чертежах, когда из своей комнаты вышла Таня.

— Я выйду сегодня во вторую, Алеша, — сказала она. — Вместо Любченки.

— Не надо… Таня, — ответил Алексей. — Утром Гречаник приходил и разрешил мне заменить Анатолия, пока не отхворается… Разве что часика на полтора придите, а то из города я вернусь только с шестичасовым «рабочим». — Он разгладил ладонью скользкую хрустящую кальку.

И еще Алексей сказал, что Гречаник наказал Тане зайти днем ненадолго, потому что нужно решить вместе, кто сейчас будет за старшего, пока болеет Любченко.

— В цеховую заодно загляните, — попросил Алексей, — как я там в рабочих листках да в сводке — не напахал ли?