— Все.

— Но ты же сама…

— Нет, Валюша. — Таня неожиданно обняла Валю, крепко прижалась щекою к ее щеке. — Спасибо тебе…

— Мне? За что?

— Просто так. Не спрашивай и… успокойся.

— Значит…

— Я же тебе сказала: нет. Просто размечталась и... Словом, я думала о… другом человеке.

— Значит, правда?

Глаза Вали радостно расширились и повлажнели. Она схватила Таню за плечи, затрясла ее, повторяя:

— Правда? Танечка, да? Правда? Ну скажи, правда?

— Дурочка, — ласково, тоном, каким говорят с детьми, ответила Таня. — Разве такими вещами шутят?

И тут, когда все стало ясно, Валя вдруг почувствовала, что теряет силы. Она опустилась на подсохшую траву. Села, поджав ноги, и провела рукой по голове. Пуховая шапочка съехала на затылок, волосы рассыпались. Ну чему, чему она обрадовалась? Алеша-то ведь и не смотрит на нее. Радость оборачивалась той, старой горечью: снова открывалась дорога терзаний.

Таня села и обняла Валю за плечи. Долго сидели молча. Потом Валя сказала:

— Все равно он не полюбит меня. Все равно не полюбит. Он упорный, сильный — а я? Потеряшка… Ну что, что он откроет во мне? Ведь, если любишь, в человеке должно что-то открыться… — Валя замолчала на минуту, соображая, правильно ли, так ли выразила она мысль, которой поделился с ней когда-то Алексей. Потом заговорила путано и многословно — о себе, о своем одиночестве. Кто она? Грошовый инженеришко. Соломинка, оброненная у дороги неизвестно кем…

В Валиных глазах, голубых и по-осеннему светлых, тоже, как в небе, билась радужная паутинка.

— Это самый разъединственный свет в моей жизни. — Она делилась самой сокровенной своей мечтой, давним своим желанием — пожертвовать собою для Алексея, желанием, которое, как и многие несбыточные желания, и возникло-то, может, от самой невозможности осуществить его. Да-да! Если человеку нечего открыть в жизни другому, он должен пожертвовать собою для него. Она часто представляла себе, что вот кто-то приходит к ней и говорит, что он, Алеша, очень болен. Нужна операция, иначе — смерть. Надо заменить сердце, но кто из живых согласится отдать свое? Валя соглашается. К чему ей сердце? Пусть живет он! Она видит Алексея. У него худое изможденное лицо, без кровинки. Говорит ему: ты будешь жить! Ее уводят, и она знает — это конец. Делается страшно и необыкновенно хорошо…

— Я иду и знаю, — совсем тихо, переходя на шепот, закончила Валя, — сейчас меня не будет. И никогда больше… А он поправится… — По Валиным щекам побежали слезы. Поспешно вытянув из рукава платок, она стала вытирать глаза, но слезы не унимались.

— Перестань, Валя, возьми себя в руки, — успокаивала Таня, сжимая ее пальцы.

— Я не могу, не могу, — давясь слезами, проговорила Валя. Она все вытирала и вытирала глаза. — Ты ведь не знаешь, Таня, не могу потому, что… Это в мечтах я «героиня», а на самом деле… я дрянь! Я реву оттого, что мне себя жалко!

Валя с трудом успокоилась и долго молчала. Она сидела, обрывая сухие метелки трав. Потом сказала:

— Ну посоветуй, Таня, скажи: что делать? Что?

— Советовать… Это же любовь, Валя. Любовь… это очень трудно. Как и все в жизни, впрочем. — Таня помолчала и повторила: — Как и все в жизни.

Валя все обрывала и обрывала травинку за травинкой, скручивала, мяла в пальцах. Вдруг Таня схватила ее за локоть.

— Смотри, смотри, ястреб!

Над Елонью на неподвижных распластанных крыльях плыл ястреб. В светлом небе он казался почти черным.

— Как он красиво летит, — сказала Таня. — Который раз я вижу его, все сюда летает. — Она провожала его глазами.

А Валя следила не за полетом ястреба, а за Таниным лицом, за ее глазами, которые посветлели от восхищения спокойным парящим полетом птицы. Ястреб покружился над обрывистым берегом, над водою и, взмахнув крыльями, полетел на ту сторону, к соснам. Таня следила за ним до тех пор, пока он не скрылся за их кронами.

Грохнули три выстрела один за другим — теперь много ближе. Таня поднялась.

— Пойдем, Валя, встретим охотников.

Валя послушно встала, отряхнула с юбки травяное крошево.

Они вышли на дорогу, что вела к вырубке. Вдали показался лес. К нему пролегла неширокая извилистая дорога, прорезанная глубокими колеями. В колеях стояла рыжая вода, плавали красные и желтые листья и сверкало отраженное солнце. От его блеска каждая лужа вдалеке казалась такой же золотой, как и все вокруг.

Еще один выстрел прогремел где-то совсем близко. Вскоре на повороте, где начинался мелкий березнячок, показались два охотника. Впереди, волоча по земле длинные, похожие на тряпки, уши, семенил коротконогий Писарь. Завидев девушек, он остановился, понюхал воздух и повернул морду к хозяину, как бы спрашивая, что делать.

— А-а! Девушки-голубушки, душеньки-подруженьки! — еще издали заголосил Горн. Он снял широкополую шляпу неопределенного цвета и, как пращу, раскручивал ее над головой. — Чему обязаны мы, недостойные стрелки, столь необыкновенной встречей? Писарь, встречай!

Писарь только и ждал этого. Он помчался вперед, крутя обрубком хвоста. Уши его развевались, как флаги. Добежав, он стал подпрыгивать вокруг Тани и Вали на задних лапах, норовя лизнуть чью-нибудь руку, и радостно повизгивал.

— Какие волшебные ветры понесли вас в леса? — театрально подбоченясь, спросил Горн, когда он и Алексей поравнялись с девушками. — Уж не по нашим ли вы следам, а?

— Хотели помочь вам донести добычу, — ответила Таня. — Много настреляли?

Алексей молча показал подвешенных к поясу двух тетерок и косача. Горн с многозначительным видом запустил руку в свой почти пустой ягдташ.

— Мне повезло необыкновенно, — сказал он, доставая оттуда какую-то большеголовую птицу. — Полюбуйтесь!

— Сова… — всматриваясь, проговорила Валя.

— Совершенно верно! — горестно усмехнулся Горн. — Сова, уважаемый товарищ начальник библиотеки, натуральнейщая сова! Весь мой улов. Кстати, нет у вас там литературки по сверхметкой стрельбе? А то вот уже два года занимаюсь охотой, а, кроме ворон, сов, коростелей, добычи не доставлял. Впрочем, сегодня виноват этот вислоухий субъект. Фью-ить! Писарь! Поди сюда, изменник! У-у, канцелярская душа! Представьте, всю охоту сегодня на компаньона работал.

Горн покосился на Алексея, и в глазах его сверкнула искорка приятельского ехидства. С ловкостью заправского кавалера он подхватил обеих девушек под руки.

— Кому везет на охоте, тому не везет в любви, — изрек он, оглянувшись на Алексея. — Шагайте позади, дорогой Робин Гуд, только смотрите, не вздумайте стреляться на почве ревности!

Алексей был в плохом настроении и за всю дорогу не сказал ни слова. Он молча шел позади и непрерывно курил, зажигая от каждой догоравшей папиросы следующую.

Горн говорил без умолку. Он рассказывал свои охотничьи истории, высмеивал самого себя и хохотал так громко, возбуждая общий смех, что Писарь, который бежал впереди, останавливался, косился на хозяина умным черным глазом и неодобрительно тряс головой.

В поселке разделились. Алексею было по пути с Таней, Валя жила неподалеку от Горна.

— Робин Гуд, поручаю вам одну из дам моего необъятного сердца! — торжественно проговорил Александр Иванович, передавая Танину руку Алексею. — До завтра! А вас, Валентина Леонтьевна, прошу на званый обед, жареную сову будем есть!

Увлекаемая Горном Валя видела, как Алексей и Таня скрылись за углом.

Получасом позже Таня опустила письмо в почтовый вагон проходящего поезда.