4

«Только бы достать!» — думал Алексей, шагая к маленькому домику, в котором помещалась фабричная библиотека.

Название книги запомнилось хорошо: «Пневматические приборы и инструменты». Мельком он видел ее весной, когда заходил за журналами. Запомнился и цвет обложки, и рисунок на ней, и формат — все, кроме фамилии автора.

— Пустая голова! Раньше не мог вспомнить! — вслух упрекал себя Алексей. — Только бы найти!

В библиотеке близорукий чертежник из технического отдела, низко склонясь над столом, рассматривал номер «Крокодила». У барьера сосредоточенно рылся в каталоге парнишка лет шестнадцати в форменной фуражке ремесленного училища, Саша Лебедь. Других посетителей не было.

Библиотекарша, «бывший инженер» Валя Светлова, голубоглазая, с русыми вьющимися волосами и ямочкой на маленьком подбородке, перебирала на полке книги. Когда вошел Алексей, лицо ее словно осветилось, но радость тут же сменилась растерянностью. Валя нервно перебирала листы только что взятой книги.

— Привет, Валя, — сказал Алексей и протянул через барьер руку.

— Здравствуйте, Алеша, — едва слышно произнесла Валя.

Алексей легонько пожал ее холодные пальцы и, оглядывая стопку книг на столе, спросил:

— Валя, помнишь, я в апреле заходил… книга здесь вот на столе лежала? — Он обстоятельно объяснил ее приметы. — Она у тебя далеко?

— А кто автор, Алеша?

— Кабы я знал! Вот так нужна! — Алексей провел указательным пальцем по горлу. — Корешок у нее еще… сероватый.

Валя наугад взяла с полки несколько книг с сероватыми корешками. Из отдела электротехники вытащила «Сказки» Салтыкова-Щедрина. Сконфузилась и сунула книгу куда-то под газеты на соседней полке.

Алексей прошел за барьер. Вдвоем они долго перебирали книги. Перерыли карточки в каталоге.

— Валентина Леонтьевна, вы не Гольцера ищете? — неожиданно спросил близорукий чертежник, возвращая Вале журнал. — Я видел у нас в отделе. И переплет как раз серый.

— У кого? — в один голос спросили Валя и Алексей.

— Не помню. Да вы поищите по формулярам.

Чертежник ушел. Валя снова стала искать.

— Вот! — обрадованно воскликнула она, но, заглянув в карточку, погрустнела.

— Тут записано на Горна, только Александр Иванович ее вернул, я хорошо помню… Кому же я выдала? — И Валя снова стала перебирать формуляры. Нашла наконец, но тут же поспешно спрятала карточку.

Ему нужна книга. Только книга. Нет, не надо говорить, где она, у кого. Она сама достанет ее. Сегодня же. А завтра… Что завтра? Завтра она принесет ему. Сама. И тогда опять увидит его. Увидит Алешу. И сейчас бы подольше видеть его, смотреть бы, смотреть. Сказать про книгу? Он поблагодарит и уйдет. Сразу. Нет, не говорить. Пусть еще побудет, постоит возле. Алешенька… Завтра она принесет и опять увидит его. А увидеть обязательно надо. Лишний раз увидеть. Лишний раз побыть рядом. Хоть одну минутку. Лишний раз посмотреть на него. Это невыносимо, мучительно и… необходимо!

Первый раз после долгого перерыва — почти с самой весны — она снова увидела Алексея. Он как будто избегал ее. А сегодня пришел. Правда, пришел лишь за книгой, но он здесь, и это уже хорошо само по себе.

— Алеша, я ничего не могу найти, — солгала Валя, краснея, — но дома у меня есть тетрадка, так, может, в ней… В общем, я обязательно разыщу.

— Эх, и не везет же мне! — с досадой сказал Алексей. — Понимаешь, Валя, будь у меня эта книга сегодня, вот сейчас, я бы… — Алексей запнулся, глянул на паренька в ремесленной фуражке и закончил более спокойно: — Ну что ж, ладно; будем считать, что сегодня — это еще вчера, а завтра… В общем, пока, Валя!

Он вышел. Валя смотрела ему вслед и боролась со слезами. «Лгунья! Дрянь бессовестная!» — мысленно ругала она себя.

— Мне бы, Валентина Леонтьевна, книгу поинтересней, — так и не отыскав ничего в каталоге, попросил Саша Лебедь. — Хорошо бы… насчет дерева или… вообще про лес.

Валя как бы очнулась и проговорила так тихо, что сама едва расслышала свой голос:

— Возьми «Русский лес», Саша… Хорошая книга.

— Ну давайте….

Валя нашла карточку с фамилией Лебедь А. М., записала название книги, взяла с полки объемистый том и, поставив номер в карточке, протянула книгу Саше.

Он долго и озадаченно вертел книгу в руках. Виновато улыбнулся.

— Вы мне… Гончарова дали, «Обрыв».

Валя опустила глаза, молча взяла Гончарова. Маленький подбородок ее вздрагивал. Она исправила номер в карточке. С пера упала жирная клякса. Валя долго прикладывала к ней промокашку.

Получив наконец «Русский лес», Саша довольно сказал:

— Вот теперь правильно! — и ушел развалистой, совсем еще мальчишеской походкой.

Когда дверь за ним затворилась, Валя опустилась на стул и, уткнувшись лицом в стопку газет, сложенных на столе, разрыдалась.

5

Илья Тимофеевич Сысоев никак не мог успокоиться после газетной статьи.

— Я худого не скажу, — хмуро говорил он, сдергивая с плеч фартук и сердито кидая его на прибранный уже верстак, — только разве можно придумать злее беду, чем от своей же собственной работенки наплевательство получить.

Он присел на край верстака, оглядел столяров.

— Вот вы не знаете, а я так помню времечко, когда слава наша мебельная с Урала-батюшки, с Северной Горы, в лапотках до Парижа хаживала… Три раза наши-то, уральские, медаль на той Парижской выставке получали. Вот он помнить должен. — Илья Тимофеевич кивнул на Ярыгина, который все еще копошился у своего верстака.

— Было дело, Тимофеич, было, хе-хе… — отозвался Ярыгин, поскабливая ногтями кадык и кривенько усмехаясь.

— То-то вот, что было, — сердито сказал Илья Тимофеевич. — А в нашей семье медалей было две: одна у батьки, за буфет ореховый, другая… — Он сделал ладошку лодочкой и гулко похлопал себя по затылку. — Другая — у меня: хозяин Шарапов наградил. Аршином по шее. Вон она, метка от той медальки осталась. А за что? За самый пустяк — карнизик, слышь, косовато приклеил. Вот оно как нас-то художеству учили…

Столяры-гарнитурщики кончали работу и один за другим собирались к верстаку Ильи Тимофеевича. Любили они послушать рассказы о мебельном прошлом Северной Горы. Зашел в цех и стал в стороне паренек из сборочного Саша Лебедь: Илья Тимофеевич рассказывает, как тут пройти мимо!

— Я и желаю спросить, — продолжал Илья Тимофеевич, — что же сильнее-то, хозяйский аршин или своя совесть? — Он оглядел собравшихся, кивнул на ореховые шкафы. — Выходит, на фабрике у нас от былой-то славы всего-навсего махонький островок остался — мы, гарнитурщики. А что, разве всю такую мебель ладить нельзя?

— Это как же ее, Тимофеич, ладить-то, поясни, друг-товаришш? — подходя, заговорил Ярыгин. — Уж не черезо все ли цеха, не черёзо все ли станочки да руки пропущать, хе-хе? Нет, добренькая-то с механикой этой со всей не уживется. Добренькая из одних рук только…

— Я худого не скажу, — перебил Ярыгина Илья Тимофеевич, — но за такие слова сам бы аршином по шее навернул, Пал Афанасьич. Из одних рук, говоришь? А у нас, что ж, не одни руки нынче, а? Не одни? Механика, говоришь? Что ж, выходит, по-твоему, топор да долото больше могут, чем машины? Не в том дело! В любовности к искусству своему, вот что! Мне до семи-то десятков два годика осталось, да вот полсотни с пятком столярствую, а единой вещи не испортил, окроме того карнизика, да и тот по дурости, по малолетству. А почему, думаешь, не испортил, а? Да потому, что для себя делаю, для радости для своей, для души, и других тоже хочу порадовать, вот и весь тебе секрет.

— А как ты, Тимофеич, насчет того понимаешь, что директор браковщиков смещать хочет? Ладно ли? — спросил кто-то из столяров.

— На мой глаз, ладно, — ответил Илья Тимофеевич. — Коль уж я не захотел по-доброму вещицу соорудить, вы ко мне хоть сотню браковщиков ставьте, все одно погано слеплю.

— Э-хе-хе-е… — вздохнул Ярыгин. — Кабы дело при всем при том подвинулося… — Он подмигнул и добавил: — В газетке-то, небось, продерьгивают, хе-хе…