Глеб понимал, что никуда не уедет. Чисто технически было возможно пройти пешком сквозь бурелом, избежав падающих деревьев — для этого требовались лишь решительность и осторожность. Но техника здесь ни при чем — люди, вот что его останавливало. Аленка больна, а оба ее родителя находятся в таком состоянии, что не смогут позаботиться о дочери. Вряд ли они способны позаботиться даже о самих себе. И скоро станет еще хуже. Если Глеб уйдет, он обречет девочку на страдания, а ему этого не хотелось. Значит, он должен остаться и пытаться помочь им. Позаботиться о них.

Дядя тоже не напоминал об отъезде. Слишком многое изменилось со вчерашнего утра. Он все еще не верил Глебу, считал его опасным, но при этом понимал, что Глеб единственный здоровый человек на ферме, и без него шансов выжить у них столько же, сколько и с ним. Его отъезд больше не имел смысла.

Глеб стоял в гараже и смотрел на гору предназначенной для посадки картошки. Ее вполне можно использовать для еды — запас был почти неисчерпаемым. На полках нашлось огромное количество консервов, а в холодильнике — сыр, колбаса и мясо.

«Хлеба мало, но без него можно обойтись. Зато полно крупы и макарон. Проблема только в том, что я не умею все это готовить».

Он взял упаковку вермишели и стал внимательно читать инструкцию.

«Вроде бы все просто. Вскипятить, бросить, варить до готовности…».

Громко зазвонил сотовый. От неожиданности, Глеб вздрогнул и выронил вермишель. Дрожащими пальцами он нащупал кнопку и нажал.

— Алло?

— Привет, это я.

— Настя? Привет!

— Ты не звонишь. Я уже начала волноваться. У вас все в порядке?

— Я бы не сказал.

— Что случилось?

— Дядя заболел. Здесь теперь просто чумная палата какая-то.

— Простудился?

— Не знаю. Наверное.

— А ты?

— Пока ничего. Нормально. Думаю, как приготовить обед. У нас есть замороженное мясо, а я не знаю, что с ним делать.

— Что за мясо?

— Не знаю. Такое — темное.

— Не волнуйся, там все просто. Хочешь — я приеду и наготовлю впрок?

— Нет!

Короткое слово прозвучало, как треск сломанной надежды. Тон, которым оно было произнесено, сказал больше, чем любые объяснения. Глеб сжигал мосты.

— Глеб?

— Тебе нельзя сюда приезжать! Ни в коем случае! Даже не пытайся.

— Ты меня пугаешь! Что происходит?

— Мы отрезаны. Со вчерашнего дня. Мы пытались выбраться, но это невозможно. Теперь уже точно.

— Расскажи мне все!

И он рассказал. Про то, как исчез туман, про их надежды, просеку, про упавшее дерево. Проглатывая горький комок в горле, рассказал о том, как возвращался с дядей домой. Хотел умолчать, но не удержался — не удержал в себе ночное происшествие, приступ Аленки и собственное затмение.

«Я могу рассказать, ведь она далеко. Она в безопасности».

Глеб попытался вспомнить ее лицо и не смог. Только голос в телефонной трубке.

Он замолчал.

— Господи, я и не думала, что все настолько плохо! Вам нельзя там оставаться, надо что-то делать!

— Что?

— Нужно кого-нибудь позвать! Они могут расчистить дорогу. У вас больные, которым нужен врач. Они не смогут это игнорировать!

Настя воодушевилась. Она действительно верила в то, что говорила. И это звучало правильно, это звучало логично. Для нее, сидящей в Горенино.

Глеб не перебивал.

«Возможно, они найдут трактор. Найдут людей с пилами и попробуют пробиться к ферме. А потом будет еще одно упавшее дерево, и трактор, придавленный стволом и закупоривший дорогу. Скорее всего, кто-то погибнет. Здесь нужен бронетранспортер — не меньше. Все это утопия — чистая фантастика».

Он дал ей договорить. Когда Настя остановилась, он спокойно сказал:

— Нет.

— Нет?

— Нет.

— Но почему?

— Настя, я в это не верю. Мало того — я уверен, что те, кто сюда приедут, домой уже не вернутся. Дела слишком плохи.

— Ты хочешь поставить на себе крест? И на остальных?

— На нас уже крест.

— Не говори глупостей! Все можно исправить.

— Я люблю тебя, Настя. Я очень скучаю по тебе. И поэтому, ты не будешь приближаться к ферме. Ты ничего не сделаешь. Я не хочу, чтобы оно увидело тебя. Я серьезно. Ты должна обещать мне.

— Обещать что?

— Не приезжать.

— Глеб, это… Это глупо! Я никогда…

Упрямство Насти разозлило его.

— Даже не думай об этом, поняла?! Забудь! Если жить хочешь — забудь!

— Глеб это не ты говоришь!

— Если бы это говорил не я, если бы это был тот другой во мне, я бы позвал тебя. Твоя знахарка говорила правду — я опасен. Я теперь в этом не сомневаюсь. И я не хочу причинять тебе вред.

— Да вот черт! И что же мне теперь делать?

— Ждать.

— Я не могу ждать! Глеб, я тебя люблю!

— И я тоже! Очень-очень!

— Я хочу быть с тобой!

— И я тоже, Настенька. Очень хочу!

Он почувствовал ее борьбу и ее ответную злость. Перед ней появилось препятствие, которое она, при всем желании не могла преодолеть. Стена, за которой оставался Глеб, и ее первая настоящая любовь. Он исчезал, растворялся во тьме, и эта тьма тянула свои змеящиеся щупальца к ней, хотела ее. Противоречивые чувства и желания проносились в голове, сменяясь и перемешиваясь, словно в безумном калейдоскопе. Слишком неожиданно, слишком страшно; Настя не могла, не успевала разобраться в чудовищной мешанине фактов и обстоятельств. Она уже готова была наплевать на все, готова была сказать Глебу, что не сможет оставаться в стороне; что приедет, что он не прав…

— Я буду звонить. Это можно?

— Конечно.

— Проклятый лес! И проклятая ферма!

— Я люблю тебя, котенок.

Глеб услышал, как она всхлипнула.

— Не плачь.

— Я не плачу! — зло ответила Настя. — У тебя есть бумага и ручка?

— Зачем?

— Расскажу тебе про мясо.

Глеб нашел в сарае садовые перчатки и надел их. На этот раз, он собирался подойти к работе спокойно и обстоятельно. Никаких больше отчаянных поступков, он должен следить за собой и оставаться спокойным. Сам не зная почему, он решил, что лишь так можно контролировать себя и не давать тому — другому, захватить власть. Спокойствие и неторопливость — деятельность разума, а не чувств. Полный контроль.

У выхода Глеб заметил маленький радиоприемник и захватил его с собой. Покрутив настройку, он поймал музыкальную станцию и уверенно направился к тому месту, где оставил коробку с крестами. Но не успел он сделать и десяти шагов, как вдруг остановился, позабыв про все свои благие намерения.

На темной распаханной земле четко выделялась светлая полоса, словно дорога, уходящая от сарая к дальнему концу леса.

«Здрасьте-нафиг — дорога из желтого кирпича!»

Музыка из приемника словно отдалилась и значила теперь не больше, чем пение птиц где-то далеко в деревьях. Мир сжался до узкого коридора — в одном конце Глеб, в другом лес, а между ними — желтоватая ровная полоса. Она была, и она приглашала.

Картофельные клубни — сотни их лежали на земле, каким-то образом поднявшись на поверхность. Некоторые из них начали зеленеть. Они лежали ровными полосами так, как сажал их дядя несколько дней назад. Глеб почувствовал, что дрожит.

«Их кто-то выкопал. Но это невозможно — слишком много! Я бы видел! И нет здесь никого!»

Следов работы, если такая и была проделана, не осталось. Клубни просто лежали на поверхности, будто так и должно быть. Никакой земли на них — чистые, чуть ли не блестящие. Глеб немного прошел вперед, и везде было одно и то же. Он поднял глаза, глядя в дальний конец поля. По пашне ходили птицы, деловито выискивая что-то у себя под ногами. Целая стая их кружила у самой кромки деревьев. Сбившись в кольцо, они летали по кругу, мелькая, словно маленькие темные болиды, неустанно и бессмысленно проносясь мимо неведомого центра.

«Возможно, там, где мнимая ось упирается в землю, что-то есть. Но хрен вам я пойду смотреть на это!».

Глеб взглянул на лес. Лес молчал.