– Ладно тебе заливать, – ухмыльнулся вспотевший Антон, от которого не ускользнуло, что Егор работал с ним отнюдь не в полную силу:
– Ты, зараза, даже не запыхался, а от меня до сих пор пар клубами валит.
В этот момент за окном снова появилась почта. Все тот же шустрик Леха быстро снял «коня» с дороги и через несколько мгновений принес Антону свернутую в трубочку ответную маляву.
Антон, небрежно накинув на плечи майку, развернул листик и, быстро прочитав его, протянул бумажку Егору:
– На, глянь, тебе тоже будет интересно.
На небольшом прямоугольнике бумаги, протянутом Егору Антоном, неровным, но хорошо читаемым почерком было написано всего несколько строк.
«Шалам тебе Братское сердце. Здоровья тебе и твоим близким. По твоему интересу могу ответить, что тот, о ком ты спросил – рыба темная. Он тут засветился на нескольких нулевых хатах, но повсюду, где он появлялся, возникали разные непонятки. С серьезными людьми он не пересекался, поэтому ничего точно сказать не могу. По итогу, после того как он сам выломился из последней хаты, мусора его кинули в карантин, где он кантуется уже недели три. Если тебе не в падлу, пробей его сам…»
В этот момент Митроха, все это время из своего закутка настороженно следивший за Антоном, внезапно сорвался с места и пулей ринулся к двери, отчаянно замолотив по ней кулаками:
– Помогите!!! Убивают!!!
Все в камере недоуменно уставились на беснующегося у двери Митроху, не понимая, что случилось. По продолу гулко забухали тяжелые шаги контролеров, и буквально через несколько секунд тяжелая дверь открылась, и Митроха буквально упал в руки трех здоровенных бугаев в камуфляже.
– Это что, блядь, такое здесь творится?! – грозно сдвинув брови, рявкнул старший, дородный усатый мужик с поросшими жестким черным волосом пудовыми кулачищами. – Что, мудаки сраные, давно звездюлей не получали, или санобработку всей камеры захотели?
Двое других вертухаев, поигрывая лоснящимися чернотой дубинками, метали по камере зловещие молнии угрожающих взглядов.
– Что шумишь, начальник, – вышел вперед Антон. – Ты посмотри на этого типа, его же здесь никто и пальцем не тронул. Просто мужика шиза беспричинно накрыла, вот он, как конь педальный, и ломанулся с хаты.
Старший скептически окинул взглядом боязливо жавшегося к нему Митроху и, не найдя на нем следов побоев, недовольно спросил:
– А ты чего шумишь попусту, что – в карцере давно не отдыхал?
Митроха приподнялся на цыпочки и горячо зашептал что-то тому на ухо, при этом время от времени боязливо оглядываясь на Антона.
– Ладно, давай быстрей забирай свои манатки и выметайся на продол, – наконец буркнул старший и, покосившись на насмешливо наблюдающего за этой сценой Антона, внушительно добавил:
– А ты что, бля, лыбишься, думаешь самый умный, да, типа поймал кумовского?
– Да никого я не ловил, больно мне это надо… – безразлично пожал плечами Антон:
– Говорю же тебе, начальник, этого типа шиза накрыла. Померещилось ему что-то сдуру, вот он и ломанулся…
– Ну-ну, ты мне поулыбайся еще, так я тебя быстро закатаю в карцер, а там тебе враз небо с овчинку покажется, – чтобы сохранить лицо, буркнул на прощание старший, и вышел из камеры, громко хлопнув дверью.
Обитатели камеры загудели, как встревоженный пчелиный улей, наперебой ругая подсадных ментовских сук и указывая друг другу на неосторожно оброненные в присутствии Митрохи слова.
– Вот так, братуха, прав я оказался, – довольно усмехнулся Антон, плюхнувшись рядом с Егором на нары:
– Тут в Доме языком никогда трепать не надо, местные опера не дремлют и постоянно свои козни строят.
– А может, он просто тебя испугался, – засомневался Егор, – подумал про себя, ну его на фиг эти разборки, и рванул к двери от греха подальше.
– А чего честному арестанту братвы бояться, и запросто так ломиться с хаты? – отрицательно покачал головой Антон:
– Нет, брат, шалишь! Сто пудов за ним какие-то косяки водятся, вот он и решил побыстрей слинять отсюда. Между прочим, это я тебе не зря говорю, тут в карантине самое сладкое место для кумовских. Народ здесь никогда долго не задерживается. Максимум два-три дня, а потом всех раскидывают по разным хатам. Поэтому такой вот Митроха может достаточно долго, не привлекая ничьего внимания, разнюхивать и выпытывать о том, о сем. Многие пацаны, впервые попав в Дом, не умеют держать язык за зубами, понтуются тут друг перед другом сделанными на воле делами, а кумовские мотают все на ус, задают по ходу разговора вроде бы безобидные наводящие вопросики и потом все операм докладывают.
Марика взяли через два дня, когда он, не выдержав режим конспирации, сунулся на недавно купленную им квартиру, в которой уже два месяца жил вместе с Алиной. Не успел он припарковаться на свободном месте и выйти из машины, как неизвестно откуда налетевшие мужчины в штатском рывком распахнули дверь машины и за волосы выволокли его из-за руля, заламывая ему руки за спину. Захват прошел безупречно, тут Марика не спасли бы никакие годами отточенные навыки, вбитые ему в свое время в голову его тренером по каратэ Дауром.
– Милиция!
– Лежать не двигаться!
– Руки за голову! Ноги шире!
Эхом раздавались в голове Марика крики, которые, как ему казалось, незнакомые люди орали ему прямо в ухо. Чьи-то бесцеремонные лапищи мгновенно ощупали его с ног до головы и, не найдя при нем ничего предосудительного, заломили ему руки в защелкнутых за спиной наручниках и на карачках поволокли в неприметную белую газель, стоявшую неподалеку. На все это действо у группы захвата ушло не более полутора минут. Взревели двигатели, и небольшая колонна из трех автомобилей, оставив за собой прильнувшие к окнам лица любопытных обывателей и нервно взлаивающих дворовых собачонок, выехала со двора, образованного двумя параллельно стоящими кирпичными пятиэтажками.
Марик уже третьи сутки сидел в камере в подвале Ленинского РОВД. В первый же день после задержания его непрерывно несколько часов допрашивали сменявшиеся по очереди опера. «Добрых следователей» сменяли «злые», а затем приходили опять «добрые», и так по кругу. Вопросы и тех и других не отличались особым разнообразием: им нужно было знать, через кого покупались угнанные машины в Москве и во Владикавказе, кто перегонял автомобили, кто занимался перебивкой, кому они потом перепродавались и самое главное – им нужен его был канал оформления в ГАИ. Марик на всех допросах очень умело изворачивался, соглашаясь лишь с так удачно подкинутой ему Котом версией об их прошлогодней совместной поездке в Москву для покупки автомобилей. Больше за три дня операм из него ничего выжать не удалось. Наконец, на третий день ему устроили очную ставку с оперативником, ведшим за ним наружное наблюдение, и который был накануне отпущен ими в лесу.
– Ну что, узнаешь? – злорадно спросил Марика следователь, кивнув на вошедшего в кабинет «топтуна».
– В первый раз вижу, – не моргнув глазом, ответил тот, равнодушно мазнув по вошедшему бесстрастным взглядом.
– В первый раз, говоришь? – вскипел следователь и, подскочив к Марику, с силой повернул его лицо в сторону «топтуна»:
– А ты еще раз посмотри, может, вспомнишь, как вы с твоими дружками заставляли его в лесу рыть себе могилу? Внимательно смотри на него, я тебе сказал!!! Кто там еще с тобой был?!! Ну, отвечай быстрее, мразь!
– Руки от лица убери! Сказал, в первый раз вижу, значит так оно и есть. И вообще, я больше отвечать на ваши вопросы не буду. Отведите меня обратно в камеру, – злобно выдохнул в ответ Марик, дернувшись на стуле, но руки, пристегнутые наручниками к батарее, удержали его на месте.
В первый же вечер в ИВС Марик устроил двоим своим сокамерникам, попытавшимся его избить, обманувшись его внешне хлипким сложением, славный бой в ограниченном пространстве. Когда в камеру на шум и крики ворвались дежурные опера, двое верзил, скрючившись, валялись на полу, а взбешенный Марик остервенело пинал их ногами. С тех пор он в гордом одиночестве сидел в отдельной камере, а на допросах его на всякий случай пристегивали наручниками к батарее.