От этого трудней отбиться. Ему не скажешь кратко "Why not, darling".
Вежливо покивав на выдвинутые предложения, я подвожу итог, решаю, что на сегодня приключений хватит, и поворачиваю обратно в отель.
Встречным курсом томно движется тетка из нашего заезда - в не снимаемой даже при свете луны оранжевой шляпе. Кажется, она из Ярославля. Работает на какой-то торговой базе... Ее сопровождает высокий чернющий турок. Тетка не сводит с него глаз. Она смотрит на него так, словно ее ударили поленом по голове, и она никак не выйдет из ступора. Любому прохожему сразу понятно, что за всю богатую событиями сорокалетнюю жизнь и на всей своей торговой базе она не встречала ничего подобного.
Я провожаю ее взглядом (она меня не замечает, она не заметит и третьей мировой) и весело думаю: кажется, тебе сегодня повезло, подруга. Впрочем, и мне не на что жаловаться... До меня запоздало доходит, что я не спросила даже, как этого кустаря-одиночку зовут. Хотя бы из вежливости... Пожалуйста, докатилась. Кровать не повод для знакомства, как процитировал бы Саша известный анекдот. Если я в старости лет составлю дон-жуанский список, то в нем, похоже, будут пробелы - нежелание кого-либо скомпрометировать ни при чем.
Стоя посреди улицы, окруженная со всех сторон оживленным променадом, я начинаю хохотать. Не возвращаться же обратно со словами "я совсем забыла - как тебя зовут?". На этой жизнерадостной ноте я выпиваю в баре стакан белого - на пробу, больше никогда, ни за что, ни за какие деньги - возвращаюсь в номер и, пропустив новости с родины, заваливаюсь спать сном праведника.
Утро замечательное. Море, дышащее легким молочным паром на горизонте, гладко, как вулканическое стекло. На свежем колбасном срезе - прозрачные, как слезы, капельки жира. Булочки теплые и мягкие, как двухмесячные котята. Одна с какой-то интересной зеленой начинкой из травки... Яйца, на которых написано, что их варили три минуты, действительно варены три минуты... в общем, подозрительная безоблачность. Но Вера хмурится. Вера недовольна. Капиталист был, конечно, ничего, на уровне, старался... вежлив, нежен, галантен... но возраст... сами понимаете...
-- Это уже не тело, - говорит Вера, болезненно сдвигая брови. - Это уже, знаешь, тельце.
Она ежится.
-- Как бы это... дополнить... - говорит она, помешивая ложечкой кофе. - Разбередить разбередил.... Я вообще такой проблемы не знала...
И ругает, на чем свет стоит, Лешу. На него, гада, рассчитывали, а он кинул... связался со своей метательницей молота... Я молчу и не напоминаю, что Леша вообще-то предназначался мне, а не ей. Так изначально было задумано. И при чем тут она, я вообще не понимаю.
Молоденький официант порхает над нашим столиком, как бабочка, и моргает выпученными карими глазами испуганной лани. Знает уже, у кого принимает посуду. Вера на него не смотрит. Смотрю я. Он в таких же белых полупрозрачных брюках, какие были на встречающем в аэропорту. Униформа. Дешевая вискозная ткань. А может, так и задумано.
-- Лучше бы найти кого-нибудь не в отеле, - говорит Вера удрученно. - Чтобы он не узнал... мало ли.
-- Господи, - говорю я лениво. Я, в отличие от нее, лишена столь высоких запросов. - Да нет ничего проще. Пошли выберем, кто больше нравится, и все дела.
Искупавшись на скорую руку (Вера извивается на топчане, как змея, и принимает такие позы, что окрестные загорающие бегают в воду охлаждаться) мы выходим из отеля с ответственной задачей - найти кого-нибудь по Вериному вкусу.
В лавках протирают глаза и не всегда готовы показать товар лицом. Их чересчур много, лавок. Если заглядывать в каждую и занудливо сравнивать всех работников прилавка, мы никогда не отдохнем.... Груды сувенирной мелочи, пышные махровые полотенца, якобы золото, куртки, пахнущие кожей... якобы серебро... припорошенный пудрой рахат-лукум... овощи в лотках... снова золото... снова связки курток, напоминающих вяленую рыбу... При каждом появлении потенциальных кандидатов, которые с утра зазывать ленятся, Вера возмущенно закатывает глаза. Что ее не устраивает?.. Я незаметно изучаю носатого парня, сидящего на ступенях с магнитофоном, прижатым к уху. С этим любителем славяно-патриотического творчества про батяню-комбата, похоже, и языкового барьера не будет... Вера презрительно передергивает плечами. Подушки с золотыми кисточками и плюшевые покрывала с верблюдами... ага. Я чуть не причмокиваю от радости попадания в десятку. На табуретке скучает молодой турок лет двадцати пяти, без майки и в тертых джинсах. Хорош, как картинка. Загорелый, мускулистый, узкобедрый, кожа гладкая...
-- Стоп! - говорю я и дергаю ее за сарафанный пояс. - Ну-ка погляди.
Мы смотрим на турка. Турок смотрит на нас. В полуулыбке поднимается уголок его губ, и глаза неприличнейше наливаются пониманием ситуации. Грациозно качнувшись на табуретке, он оборачивается и что-то кричит в сторону, потом пружинисто поднимается и подходит к нам.
-- Мадам, - говорит он тихонько, глядя то на меня, то на Веру. От одного такого взгляда можно получить удовлетворение, и больше ничего не надо. В прошлой жизни он был пирожным с кремом. - Плиз... Давай-давай... - и еще что-то по-своему.
-- Ты чего, - лепечет Вера возмущенно, вспыхивая, как революционный флаг. Я не предполагала, что она сохраняет способность краснеть. - Я не могу так сразу.
-- Я не понимаю, - говорю я, пожимая плечами. - Он тебе нравится или нет?
Турок тем временем старается легкими касаниями, как собака-пастух, оттереть нас от входа в глубину лавки. Выясняется, кому он кричал и зачем - является подмога. Прибегает еще турок - тоже молоденький, и тоже ничего. Быстро оценивает нас с головы до ног, распрямляет плечи и движется навстречу.
-- Ой, - говорит Вера испуганно. - Пошли отсюда!
-- Ладно, - говорю я турку. - Мы потом придем.
И вслед за Верой вылетаю на улицу. Верины щеки горят, как с мороза, она тяжело дышит и недовольно набрасывается на меня.
-- Ты что, - говорит она. - Ну я же так не могу... Ну это же как...
Она бегом, шаркая босоножками, бежит по улице. Странная женщина. Старичок ей в кайф, а тут такие персики... На всякий случай стоит запомнить: это где подушки и плюшевые накидки...
-- А ты искала-то чего? - бормочу я удивленно. - Сама же говорила: где бы взять... Зато эти ребята не пьют... и тебя не заставят. Не станут притворяться, чтобы под утро сказать: я тебя не знаю, пьян был, ничего не помню... Работают в здравом уме и твердой памяти... И вообще - какая тебе разница... едина вода, и едино естество есть... воон, воды кругом сколько... - после бега по жаре я начинаю тоже задыхаться. - Да не гони ты, никто тебя не насилует!
Вера останавливается.
- И хоть я и провела вчерашний вечер не в роскошном номере, а в пыльной подсобке, - добавляю я, глубоко вдыхая. - Однако, на людей не бросаюсь.
Из лавочки, уставленной большими фотографиями голубых яхт, горных рек и известковых террас Памуккале какой-то мужик кричит:
-- Девчонки! Зайди, чайку попьем!
-- Да не поедем мы никуда, - вяло отвечаю я. Наше настроение переменилось. Мы придираемся.
Мужик обижается.
-- Я разве говорю едем? Чаю холодного, какого хотите. Фруктового, лимонного...
Мы поворачиваем и устало садимся за столик. Мужик приносит стеклянные чашечки с чаем. Чай пахнет водопроводом. Я отставляю подальше от греха... Слабо жужжит кондиционер и дует по щиколоткам.
-- Спешите куда? - спрашивает турок. - Наверное, только приехали? - а то не видно по бледной коже, майор Пронин нашелся. - Дай, угадаю: Самара? Воронеж?
Настает Верин черед обижаться..
-- Какой Воронеж? - говорит она. - Столица. Москва.
-- Москвичей мы группу позавчера водили, - радуется турок неведомо чему. - На яхте. Хотите, на яхте поедем? Или на рафтинг? Рыбу пожарим, песни у костра попоем. Как раньше. Мы тут даже немцев наши песни петь приучили...
Мы разваливаемся в креслах, листаем рекламные каталоги и, потрепавшись, уходим. Вера успокоилась, но все равно недовольна.